Спросил бы кто-то: «Почему тогда римляне не могут защитить свои города?» Муритта бы ответил, что гунны сильны, но сейчас заняты междоусобными дрязгами. Просто у римлян эти дрязги идут не первое столетие, но они всё ещё сильны. Сильнее, чем любое племя. Даже сильнее, чем гунны.

Был ли вождь восхищён достижениями римлян? Нет. Он считал, что у них слишком много изнеженных мужчин, слишком много мужеложцев, изобилие женщин, порочащих имена своих отцов, слишком много незаслуженной роскоши, а ещё от них не пахнет ничем, кроме благовоний. И ещё вера у них какая-то неправильная.

Муритта считал, что раз римляне обнажили свои границы, то кто он такой, чтобы не пересечь их?

Назад дороги уже нет. Утром была, но он уже дал приказ на переправу. Раньше надо было думать, а теперь отмена приказа будет воспринята как трусость, а это хуже смерти.

— Спускайте плот, — приказал вождь своим ближникам.

/29 июля 408 года нашей эры, Восточная Римская империя, диоцез Фракия, окрестности города Нова/

— Насчитали тысячи две, — сообщил Ниман Наус, сгоняя со своей лысины приземлившуюся туда муху. — Они ждут беды, поэтому сразу выставили усиленные дозоры.

— И правильно сделали, — усмехнулся Хумул. — Беда таится в лесах...

— Дозоры близко к лагерю? — спросил Эйрих.

— Недалеко, — кивнул бывший охотник. — Легко и тихо порежем их, если погода будет оставаться такой же.

— Переправу уже прекратили? — уточнил Эйрих.

— Прекратили, — кивнул Наус. — Но две тысячи — это всё равно слишком много, чтобы атаковать в лоб.

— Атаковать в лоб придётся, — ответил на это Эйрих. — Но мы будем делать это по-умному, а не как всегда. Аравиг!

К скрытному костру, заставленному со всех сторон плотными щитами из еловых веток, приблизился один из дружинников Эйриха.

— Да, претор? — приложил кулак к груди дружинник.

— Вы всё приготовили? — спросил у него Эйрих.

— Да, претор, — ответил он. — Ветер постоянно дует с юга.

— Хорошо, — кивнул ему Эйрих. — Иди к месту и предупреди всех, я пошлю гонца, когда придёт время.

— Слушаюсь, претор, — снова приложил кулак к груди дружинник.

Солнце ещё не зашло, слишком светло, чтобы начинать, поэтому Эйрих решил, что следует выждать погружения мира в непроглядную тьму. Погода помогала ему сегодня, потому что небо затянуто густыми облаками, окрашенными сейчас практически в фиолетовый цвет. Скоро Солнце погрузится в землю и настанет то, ради чего Эйрих гонял своих воинов днями и ночами.

Ночной бой — это особое искусство, которому нельзя научиться при солнечном свете. Выдающиеся полководцы, одерживающие блистательные победы под Солнцем, зачастую мало что могут под Луной. Темучжин был из тех, кто предпочитает видеть поле боя и потому избегает ночных боёв. Это не значило, что он не умеет сражаться ночью, но также не значило, что он это любит.

«Во тьме очень много непредсказуемого», — подумал Эйрих. — «Но иногда это можно обернуть в свою пользу».

— Альвомир, ты где? — позвал он своего верного подопечного.

— Я здеся, деда, — ответил гигант, вышедший из-за щита из веток.

— Надел броню? — спросил Эйрих, разворачиваясь к нему.

— Да, деда, — подошёл к нему Альвомир.

Броню ему делали долго, потому что заказ Эйриха был нетипичным для готских кузнецов, но зато результат был на загляденье. Вместо обычной кольчуги, использование которой сильно упростило бы эту затею, кузнецы были вынуждены применить толстые стальные пластины, скрепляемые между собой не менее толстыми кольцами. Кое-где пришлось применять кольчужные элементы, но эти элементы были двухслойными и из самого качественного материала. Броня закрывала Альвомира с шеи до ног, а на голову ему надевался толстый каркасный шлем со стальной личиной. Его и до этого было тяжело убить, потому что он сильный и достаточно умелый воин, но в этой броне он был практически неуязвим, ведь даже сапоги ему сделали из сегментов крепкой стали.

В руках Альвомир держал тяжёлую секиру, лезвие которой было надлежаще закалено, чтобы иметь способность разбивать мечи и броню.

Всё это обошлось Эйриху очень дорого, но он не жалел ни об одной затраченной монете.

— Ленты все повязали? — спросил он у Нимана Науса.

— Все, кому дорога голова, — усмехнулся тот.

Красные ленты на правых плечах воинов — это то, что поможет Альвомиру отличать своих от чужих. Если ленты нет, значит Альвомир может стукать этого человека секирой по башке, что безальтернативно летально. Эйрих предупредил гиганта, чтобы тот думал, прежде чем бить, но когда Альвомир увлекается, думать — это последнее, что он делает. Эйрих надеялся, что гигант не будет убивать своих.

— Красная лента вот здесь, — Эйрих указал на своё правое плечо, — это свой, бить нельзя. Понял меня?

— Ты уже гаварил, Эрик, — пробубнил Альвомир. — Не тупой я, панимаю.

— Если не убьёшь никого из наших, можешь не сомневаться — куплю тебе тридцать самых вкусных лепёшек и горшок самого лучшего мёда, — пообещал Эйрих.

— Ы-ы-ы, хы! — обрадовался гигант. — Мёд! Лепёшки!

— Поэтому в твоих интересах не убивать людей с красными лентами, — произнёс Эйрих. — Пока садись у костра, посидим, подождём.

Альвомир сел рядом с дремлющей Эрелиевой. Хумул примостился у костра и достал из котомки вяленое мясо.

Эйрих посмотрел в небеса. Судя по облакам, ночью будет дождь. Скорее всего, с грозой. В прошлой жизни, благодаря паре сломанных костей, он узнавал об изменении погоды сильно заранее, а теперь приходится полагаться на приметы. И видит Тенгри, он хотел бы быть вынужденным всю оставшуюся жизнь в этом вопросе полагаться только на приметы...

— Расскажи какую-нибудь историю, Эйрих, — попросил бывший охотник.

— О чём именно ты хочешь услышать? — уточнил мальчик.

— Ну, в тот раз ты рассказывал о этом... — Хумул покрутил кусочком вяленого мяса перед своим лицом. — Который будто бы не император, но с властью императора. Как же его?..

— Принцепс Октавиан Август, — напомнил Эйрих.

— Да-да, о нём! — заулыбался бывший охотник.

— Ты упоминал о невероятной броне, которую делали римские мастера, — произнёс Ниман Наус. — Будто бы её нельзя было пробить ни копьём, ни мечом, но что-то я не заметил ничего такого на тех римлянах, которых мы, без обид Иоанн, побили в бражном доме.

— Да ничего, — махнул рукой сидящий на бревне Иоанн Феомах. — Я виноват в их гибели больше всех.

— У Вегеция в «Эпитоме военного дела» написано, что легионеры сейчас идут в бой без панцирей и шлемов, но мы видели, что у них есть шлемы и кольчуги, что означает, что раньше брони их были лучше, — сказал Эйрих, решивший увести беседу с небезопасной тропы взаимных упрёков и обид. — У принцепса Октавиана Августа я читал, что он позаботился о своих верных легионах, принудив всех римских бронных мастеров делать латные панцири, дабы оснастить ими каждого легионера и преторианца.

— Преторианцы — это кто? — поинтересовался Хумул.

— Это тема для отдельного рассказа, — усмехнулся Эйрих.

— И что, легионеры прямо неуязвимые были? — с недоверием спросил Ниман Наус.

— Говорят, что их броню не могли пробить ничем, — пожал плечами Эйрих. — Но даже такие легионы, с воинами в латных панцирях, разбили германцы в Тевтобургском лесу. Поэтому главный урок, который мы должны усвоить: превосходство в качестве и количестве воинов не даёт тебе абсолютного преимущество и если у тебя задница вместо головы, то ты погубишь всех своих воинов и себя.

— Как римляне в том ущелье, — нашёл аналогию Хумул. — Они были сильнее и в большем количестве, но мы их победили.

— Потому что Эйрих перехитрил их командира, — констатировал Ниман Наус, а затем посмотрел на мальчика. — Теперь я верю, что от твоих книжек есть толк. Эх, жаль, что мне уже поздно учиться читать...

В прошлой жизни Темучжин тоже так считал. Если бы он не был убеждён в этой глупости, то, быть может, успел бы достичь куда большего.