Сейчас он казался совершенно иным человеком, уверенным в себе и не таким тошнотворным.

Чаз поставила на стол рулет с индейкой, который сделала сама из обезжиренной тортильи, постного мяса, помидора, листьев шпината и кусочка авокадо. Она надеялась, парень поймет намек.

Закончив разговор, Эрон уставился на рулет.

– Только не рассчитывай на это каждый день, – предупредила Чаз и, взяв новый выпуск «Флэш», с Брэмом и Джорджи на обложке, присела на край стола и стала листать журнал. – Ешь.

Эрон принялся за рулет.

– Майонеза не имеется?

– Нет.

Она поднесла к носу пробник духов.

– Сколько тебе лет?

Оказалось, что Эрон хорошо воспитан: прежде чем ответить, прожевал.

– Двадцать шесть.

На шесть лет старше, но выглядит моложе.

– Окончил колледж?

– Канзасский университет.

– Многие из тех, кто ходит в колледж, ни черта не знают. – Она всмотрелась в его лицо и решила, что кто-то должен ему сказать. – У тебя идиотские очки. Только не обижайся.

– А что в них плохого?

– Уродливые. Попробуй контактные линзы или что-то в этом роде.

– С контактными линзами полно возни.

– У тебя красивые глаза. Нужно, чтобы люди это видели. Купи по крайней мере приличную оправу.

У толстяка действительно были ярко-голубые глаза с густыми ресницами, но больше в нем ничего привлекательного не наблюдалось.

Эрон нахмурился, отчего щеки раздулись еще больше.

– Не думаю, что особа с дырками в бровях имеет право кого-то критиковать!

Чаз нравился пирсинг в бровях. С ним она чувствовала себя крутой, бунтарем, которому плевать на общество.

– Можно подумать, мне интересно твое мнение!

Эрон снова повернулся к компьютеру и вывел на экран какой-то график. Чаз поднялась и пошла к двери, но по пути заметила его большой уродливый портфель, лежавший на полу. Из него торчал огромный пакет с чипсами. Чаз нагнулась и вытащила пакет.

– Эй! Что ты делаешь?

– Тебе они ни к чему. Позже принесу фруктов. Эрон неловко поднялся с кресла.

– Отдай! Мне твои фрукты не нужны.

– Хочешь жевать эту дрянь?

– Хочу.

– Обойдешься, – фыркнула Чаз и, уронив чипсы на пол, раздавила пакет ногой. – Вот так.

– У тебя что, проблемы? – озадаченно спросил Эрон.

– Я просто стерва.

Сбегая по лестнице, Чаз почти видела, как он тянется за раздавленными чипсами.

Брэм продолжал отсиживаться в офисе, словно у него действительно было полно дел, и предоставлял Джорджи умирать от скуки. Не зная, чем заняться, она забрела в тренажерный зал и принялась разогреваться перед балетной тренировкой, как делала каждый день. Мышцы были неподатливыми, но она не сдавалась. Может, следует установить здесь балетный станок? Она всегда любила танцевать и знала, что следует тренироваться каждый день. Как и упражняться в вокале. Настоящей певицей ее не назовешь. Звонкий голосок, заслуживший ей когда-то славу на Бродвее, так и не оформился с возрастом. Но слух у нее был, а энергия возмещала недостаток диапазона и истинно красивого тембра.

Закончив тренировку, Джорджи поговорила по телефону с Сашей и Эйприл и сделала несколько покупок в интернет-магазинах. Подумать только, распорядок дня свелся к тому, чтобы надоедать занятым подругам и из кожи вон лезть, чтобы хорошо выглядеть перед очередной встречей с фотографами. Единственное развлечение – повсюду ходить за Чаз с видеокамерой и донимать девчонку вопросами.

Чаз шумно жаловалась на то, что ей не дают покоя, и тем не менее отвечала. А Джорджи каждый день узнавала о ней немного больше. Ее все возрастающее увлечение прошлым экономки было единственным, что мешало нанять собственную кухарку.

В пятницу утром, на седьмой день ее супружеской жизни, они с Брэмом встретились с устроительницей вечеринок, крикливо-назойливой, очень дорогой и высокорекомендуемой Поппи Паттерсон. В этой женщине раздражало абсолютно все. Но ей понравилась тема вечеринки, поэтому ее наняли и попросили обсудить детали с Эроном.

Этим же днем отец решил, что достаточно долго наказывал дочь, и наконец согласился подойти к телефону.

– Джорджи, насколько я понимаю, ты хочешь, чтобы я одобрил твой брак. Но как я могу? Особенно зная, какую ошибку ты сделала.

Она не скажет ему правду. И не станет громоздить гору лжи Достаточно с нее того вранья, которое уже пришлось наговорить!

– Я просто думала, что мы побеседуем по душам. Разве я так уж много прошу?

– Именно сейчас? Да, мне не нравится Шепард. Я ему не доверяю. И беспокоюсь за тебя.

– Тут не о чем беспокоиться. Брэм не… не совсем такой каким ты его помнишь.

Джорджи попыталась привести убедительный пример зрелости Брэма, но почему-то вспоминала лишь неизменный стакан с виски в его руках.

– Он стал… взрослее.

На отца ее речь впечатления не произвела.

– Послушай, Джорджи! Если он хоть раз обидит тебя, обещай, что придешь ко мне.

– Ты говоришь так, словно он вознамерился меня избивать.

– Издеваться можно по-разному. Ты никогда не была способна судить о нем трезво.

– Это было давно. Мы все изменились.

– Мне нужно идти. Поговорим позже, – бросил отец и повесил трубку.

Джорджи прикусила губу. Глаза жгло от слез. Отец любил ее, конечно, любил, но не той уютной, нежной отцовской любовью, о какой она мечтала, – любовью безусловной, преданной, той любовью, которую не нужно стараться заслужить каждодневным упорным трудом.

В субботу утром Джорджи проснулась в три часа ночи и больше не смогла уснуть. Всего неделю назад, примерно в это же время, она стояла рядом с Брэмом, произнося брачные обеты. Хотелось бы еще знать, что именно она обещала.

В спальне было душно. Джорджи отбросила простыню, сунула ноги в старые желтые шлепанцы и вышла на балкон. Пальмовые листья шелестели на ветру, а от бассейна доносился тихий плеск воды. Сегодня Ланс прислал еще одну эсэмэску. Он тревожится за нее! Хоть бы оставил ее в покое. Хоть бы она смогла его возненавидеть! Впрочем, она так часто его ненавидела, и от этого ей лучше не становилось…

В невеселые мысли вторглось позвякивание кубиков льда. Из темноты донесся голос:

– Если вздумала прыгать, подожди до утра. Сейчас я слишком пьян, чтобы возиться с мертвым телом.

Оказалось, что Брэм сидит у открытых дверей спальни, как раз слева от нее, закинув ноги на перила и держа в руках стакан с выпивкой. По его лицу пробегали желтоватые тени. Сейчас Брэм выглядел в точности как человек, размышляющий, которому из семи смертных грехов лучше предаться.

Джорджи знала, что все спальни в доме выходят на один и тот же балкон, но до сих пор ни разу не видела на нем Брэма.

– Зачем мне прыгать? Я и так на вершине мира, – заверила она. – Почему ты не спишь?

– Потому что впервые за эту неделю получил возможность спокойно выпить.

Он взглянул на ее пижаму, как небо от земли отличающуюся от крошечных прозрачных рубашечек, которые она надевала для Ланса, но ничего не сказал по поводу ее широких штанишек и маечки, с узором из розовых и желтых губ в стиле поп-арт.

Джорджи посмотрела на его согнутую спину, лениво откинутую руку и почувствовала, будто не заметила чего-то важного. Что-то пропустила… но что именно?

– Тебе никто не говорил, что ты слишком много пьешь?

– Как раз подумываю бросить. После нашего развода. – Он глотнул из стакана. – Лучше признайся, зачем ты в среду шарила в моем кабинете.

А она еще гадала, как скоро Чаз донесет ему о ее визите!

– Совала нос в чужие дела. Шпионила. Что же еще?

– Верни мою видеокамеру.

Джорджи провела пальцем по шероховатой поверхности перил.

– Получишь ее обратно, когда Эрон купит мне другую.

– Зачем она тебе?

– Дурака валять.

Брэм поставил стакан на изразцовый пол.

– Что ты там хотела найти?

– Что я сделала ради любви.

Несколько минут Джорджи размышляла, стоит ли ему говорить, но потом решила выложить все как есть.