Не имея доступа к своему захандрившему покровителю, я болтался перед казначейством, делая вид, что запечатлеваю архитектуру замка. Мне удалось подслушать, как камергерский писарь шептался со слугой, пока они оба справляли малую нужду под окнами покоев герцогини. Вокруг меня вились дворцовые слухи; я не решался в них верить, пока не получил письмо от Майринка.

Рудольфа сместил с трона его брат Маттиас.

До сих пор благодаря письмам Майринка я был более-менее в курсе постепенного распада имперской власти. Ослабленный собственным неуклюжим правлением, униженный турками и чешским братством Рудольф разделил владения со своим братом, оставив себе Богемию, Силезию и корону Империи. За этим последовали гражданские и религиозные войны – предвестники грядущего ужаса, – в результате чего императорский трон занял Маттиас. Покинутый всеми вассалами, запертый в замке со своей коллекцией Рудольф наконец получил вожделенное одиночество. Я молился безымянным богам своей злобы, чтобы величественная тень, некогда бывшая императором, поскорее умерла: когда ветер развеет прах, я смогу завершить создание мифического образа.

Герцог лишился образца и примера. Начал ли он подозревать, что его верный Томмазо был все эти годы не слишком правдив? Я подготовил для него свой вариант изложения пражских событий. Рудольфа сместила вражья клика – на горе всей Богемии. Миф о Вертумне, Плодородном Кесаре, приносящем блага своим подданным, проживет много дольше.

– Думайте о себе, мой господин, как о продолжателе дела Рудольфа. Как Константинополь стал воплощением римской мечты.

Шли недели, а герцогское «недомогание» все не кончалось. Он не касался своих куртизанок и отказывался от настойчивых предложений прислать их к нему в кабинет. Каждый час он приказывал принести еду и с непередаваемо печальным видом пережевывал холодные отбивные и засахаренные фрукты, словно пытаясь заполнить какую-то пустоту, поселившуюся внутри. Он толстел не по дням, а по часам, раздуваясь подобно утопленнику. Я разрывался между подготовкой церемонии открытия библиотеки и посещениями его спальни. Иногда он просто сидел, уставившись на персидский ковер или на тарелку со сливовым вареньем, и старательно не замечал моего присутствия; в других случаях он сетовал на затянувшееся ожидание, вызванное «чертовской медлительностью» моих трудов. Увы, приблизить дату открытия было не в моих силах, поскольку вся знать Фельсенгрюнде – а также несколько видных горожан, купцов и мелких иностранных сановников – уже получила официальные приглашения; поэтому я приставал к Адольфу Бреннеру, конструктору автоматов, чтобы тот помог мне развеять герцогскую меланхолию.

– Мне нечего вам предложить, герр Грилли.

Адольф Бреннер занимал комнату над казначейством, где дни напролет возился с конструкциями будущих диковин. Воняло там у него ужасно. Я с трудом сдерживался, чтобы не затыкать себе нос.

– Но послушайте, дорогой коллега, – сказал я. – Мы все служим герцогу, нас для того и приглашали. Должно же быть хоть что-то у вас в запасе.

Адольф Бреннер переглянулся с помощником, Я повернулся, но слишком поздно, и поэтому я не уверен, показалось мне или нет, что Каспар покачал головой.

– У нас есть кое-что, – сказал Бреннер.

– Автомат?

– Нет. Мы нашли это… то есть я это купил это… в Падуе. – Негритенок у меня за спиной тяжело вздохнул. – Я хранил их на крайний случай.

– Почему?

– Ну, всякое в жизни бывает.

Меня разозлил эгоизм Адольфа Бреннера. Я распоряжался всеми его фокусами.

– Сейчас как раз такой случай, – заявил я тоном, не терпящим возражений. – Мы должны отвлечь герцога от его меланхолии. Что бы вы там ни купили в Падуе, оно нужно сейчас.

Бреннер грустно кивнул. Я намекнул, что ему могут прибавить плату и перевести его в комнату получше, и добился своего. У настоящего игрока всегда должна быть припрятана в рукаве парочка козырей. Моим козырем стал его козырь.

– Астрономические линзы Галилео Галилея…

Бреннер приложил линзы к глазам, так что они сделались совсем круглыми; должно быть, он видел герцога в образе раздувшегося, расплывчатого силуэта, который тянулся к нему своими осьминожьими щупальцами.

– Я купил их в астрономической лавке в Падуе, ваша светлость.

Альбрехт Рудольфус потерял интерес еще до того, как его пальцы коснулись стекол.

– Я что-нибудь слышал об этом изобретателе, Томмазо?

– Галилео, ваша светлость, – повторил Адольф Бреннер, баюкая линзы, словно жалостливый ребенок, спасший ручную мышь от кошачьей охоты, – знаменитейший автор «Звездного вестника». А это части инструмента, который он назвал телескопом. Изобретение, которое герр Галилей представил, в частности, в Венецианской Республике.

– А они для чего? Для масок?

– Через телескоп, ваша светлость, можно разглядеть в море корабль за два часа до того, как он станет виден невооруженным глазом. – Адольф Бреннер выжидающе посмотрел на герцога. Догадавшись, что возгласов удивления не предвидится, он обернулся ко мне за подмогой. – Венецианцам, – пошутил он, – нововведения нравятся только в том случае, если они помогают выигрывать морские сражения.

– У вас есть эта шутка? – спросил герцог.

– Простите?

– Телескоп.

– Боюсь, только линзы. – Бреннер посмотрел на другой конец Риттерштубе, где стоял его подавленный негритенок. – Галилео опроверг мнение об идеальной шарообразности Луны. Как и в Фельсенгрюнде, ваша светлость, на Луне есть горы.

Герцог рассеянно смотрел в окно, не проявляя особого интереса и ко второму техническому новшеству, «геометрическому и военному компасу». Он привстал на троне, но лишь для того, чтобы облегчить выход ветров. Адольф Бреннер вынул из орехового футляра полую колбу с трубкой, при помощи которой можно было измерять температуру. Как и прецизионное устройство для математических расчетов, как и линзы для телескопа, она не смогла возбудить любопытство герцога.

– Может быть. – предложил я, – его светлость пожелает приобрести один из таких телескопов?

– Господи, для чего?

– Чтобы наблюдать за ходом светил по небесной тверди. В черепной коробке герцога шевельнулась какая-то мысль.

Он оживился: его взгляд не то чтобы вспыхнул живым интересом, но хотя бы стал менее тусклым.

– Продолжай, – тихо сказал он.

– Галилей, наблюдавший небесные сферы, называл их «медицейскими планетами». С таким телескопом, ваша светлость, слава Фельсенгрюнде дойдет до звезд.

Глаза моего патрона широко распахнулись.

– Правда?

Адольф Бреннер деликатно кивнул.

– Почему бы и нет, милорд.

Но даже такая масштабная перспектива не смогла захватить воображение герцога. Адольф Бреннер зря растратил свои немногие новинки – у него не осталось уже ничего, чем можно было бы удивить нашего приунывшего господина. Однако он заслужил благосклонность придворного библиотекаря, который, в свою очередь, добыв себе столь интересного собеседника, примирился с мрачностью и апатией герцога. Как плотный туман, они рассеются сами собой под лучами солнца некоего стимула, неизвестного до поры.

С самого начала все было скверно. В тот день пошел дождь, сильный не по сезону, и вместо того, чтобы любоваться величественной роскошью букового вестибюля, аттическим фризом с танцорами и потолочным рокайлем с летящими херувимами, гости шептались в полутемном гроте, сдувая капли с носов и выжимая воду из одежды. Дамы беспрестанно поправляли прически, подобные пышной жимолости, спутанной ветром. Мужчины размахивали широкополыми шляпами, плюмажи на которых превратились в мокрые волокнистые комки. Герцог Альбрехт Рудольфус стоял чуть поодаль, в стороне от гостей, облокотившись о доску декоративного камина и увлеченно поглощая овсяные бисквиты. Я подошел к нему, кланяясь и улыбаясь, и отметил, как превосходно сегодня выглядит орден святого Варфоломея.

– От них пахнет мокрой псиной, – ответил герцог.

– Может быть, стоит распорядиться, чтобы прислуге раздали факелы? – прошептал я. – Это прибавит таинственности.