– Эвандро Аруйо.

– Зачем?

– Она нам очень нужна. Это все, что я могу сказать.

– Ясно. Валяйте.

– Когда вы видели его в последний раз?

– Две недели тому назад, в понедельник. Эвандро пунктуален. По сравнению с большинством он просто мечта.

– В каком смысле?

– Никогда не пропускает встречи, никогда не опаздывает, нашел работу в течение двух недель с момента освобождения...

– Где именно?

– Фирма "Хартоу Кэннел" в Свомпскотте.

– Какой адрес и номер телефона?

Она дала мне его, я записал, вырвал листок и подал его Болтону, когда он повесил трубку. Лон продолжала:

– Его хозяин, Хэнк Риверс, обожает его, говорит, всегда нанимал бы только бывших заключенных, если бы все были такие, как Эвандро.

– А где он живет, офицер Лон?

– Можно просто "мисс". Адрес, дайте-ка взгляну, вот: Кастер-стрит, 205.

– Где это?

– В Брайтоне.

Колледж Брайс был рядом. Я записал адрес и подал его Болтону.

– Он в беде? – спросила Лон.

– Да, – ответил я. – Если увидите его, мисс Лон, не приближайтесь к нему. Звоните агенту Болтону по телефону, который он дал вам.

– Но если он придет сюда? Следующее посещение у него менее чем через две недели.

– Он не придет. Но если это случится, заприте дверь на замок и зовите на помощь.

– Думаете, это он распял ту девушку несколько недель тому назад?

Машина сейчас шла быстро, но мне показалось, что движение вокруг остановилось.

– Почему вы так решили? – спросил я.

– Однажды он кое-что сказал.

– Что именно?

– Я уже говорила, и вы должны понять, он один из самых покладистых моих подопечных, и всегда очень мил и вежлив, и даже, черт возьми, присылал мне цветы в больницу, когда я сломала ногу. Поверьте, я не новичок по части бывших заключенных, мистер Кензи, но Эвандро действительно выглядел честным малым, который оступился, но не хочет повторения прошлого.

– Что он говорил по поводу распятия?

Болтон и Филдс смотрели на меня, и я видел, что даже Эрдхем, обычно равнодушный ко всему, следил за моей реакцией по своему монитору.

– Однажды мы заканчивали нашу беседу, и я заметила, что он сосредоточил свой взгляд на моей груди. Сначала я подумала, сами понимаете, что его интересует мой бюст, но затем поняла, что он рассматривает крест с распятием, который я ношу на цепочке. Обычно он у меня спрятан под рубашкой, но в этот день, видимо, он выпал, и я этого не заметила, пока не поймала взгляд Эвандро, направленный на него. И это не был добрый взгляд, он был скорее хищный, если вам понятно, что я имею в виду. Когда я спросила его, что привлекло его внимание, он сказал: "Что вы думаете по поводу распятий, Шейла Лон?" Не офицер Лон или мисс Лон, а просто Шейла Лон.

– И что же вы ответили?

– Я сказала: "Смотря в каком смысле" или что-то в этом роде.

– А Эвандро?

– "В сексуальном, конечно". – Думаю, "конечно" он добавил для меня, а на самом деле он имел в виду прямое значение этого слова.

– Вы подали рапорт об этом разговоре?

– Кому? Шутите, что ли? Ко мне приходят до десятка мужчин в день, мистер Кензи, и говорят мне гораздо более гадкие вещи, но они не нарушают закон, хотя я могла бы расценить это как сексуальные домогательства, если б не знала, что мои коллеги-мужчины выслушивают то же самое.

– Мисс Лон, – сказал я, – в нашем разговоре вы сразу же перекинули мостик от моих первоначальных вопросов к своему, по поводу Эвандро и распятой девушки, хотя я и словом не обмолвился о его желании убить кого-то...

– Но вы сотрудничаете с ФБР и посоветовали мне держаться от него подальше.

– Однако если Эвандро был таким образцовым подопечным, почему в вашем сознании возникла эта логическая связь? Раз уж он так хорош, как вы могли подумать...

– Что он мог распять ту девушку?

– Да.

– Потому что... На этой работе, мистер Кензи, приходится ежедневно выбрасывать из своей головы все постороннее. Иначе здесь просто не удержаться. И я почти полностью забыла разговор о распятии, пока не увидела статью о девушке, которую убили. И тогда я моментально все вспомнила, особенно ощущение, когда он говорил мне: "В сексуальном, конечно" и посмотрел на меня, всего какая-то секунда, но взгляд был пропитан грязью, будто он раздевал меня, уязвляя мое самолюбие. Но в еще большей степени я ощутила чувство страха, тоже лишь на секунду, потому что почувствовала, что он обдумывает...

Наступила долгая пауза, она искала нужные слова.

– Как распять вас? – спросил я.

Она резко выдохнула.

– Вот именно. – Она тяжело вздохнула.

– Кроме цвета волос и бородки, – сказал Эрдхем, разглядывая фотографию Эвандро в цвете и с максимальной резкостью на экране монитора, – он определенно изменил линию своих волос.

– Каким образом?

Он взял последний снимок Эвандро, сделанный в тюрьме.

– Видите шрам от пореза в верхней части лба?

– Черт, – сказал Болтон.

– Теперь его не видно, – сказал Эрдхем и постучал по экрану.

Я посмотрел на снимок, сделанный Энджи, когда Эвандро выходил из бара "Сансет Грилл". Действительно, линия волос у него была по крайней мере на полдюйма ниже, чем при выходе из тюрьмы.

– Не думаю, что это часть маскировки, – сказал Эрдхем. – Слишком ничтожная деталь. Большинство людей никогда бы не заметило разницу.

– Он тщеславен, – сказал я.

– Точно.

– Что еще? – спросил Болтон.

– Смотрите сами.

Я посмотрел на обе фотографии. Сначала было довольно трудно преодолеть контраст между седым человеком и шатеном, но постепенно...

– Глаза, – сказал Болтон.

Эрдхем кивнул.

– Карие от природы, но зеленые на фото, сделанном напарницей мистера Кензи.

Филдс включил свой телефон.

– Агент Болтон.

– Да? – Он отвернулся от нас.

– Скулы, – сказал я, заметив собственное отражение на экране поверх портрета Эвандро.

– А вы молодец, – сказал Эрдхем.

– Ни дома, ни на работе его нет, – сказал Филдс. – В квартире он не появлялся уже две недели, а босс утверждает, что два дня тому назад он сказался больным, и с тех пор его не видели.

– Хочу, чтобы в оба места послали агентов.

– Они уже выехали, сэр.

– Так что там со скулами? – спросил Болтон.

– Имплантация, – сказал Эрдхем. – Это мое предположение. Видите? – Он трижды нажал на какую-то кнопку, и фото Эвандро стало увеличиваться до тех пор, пока мы не смогли рассмотреть в отдельности его спокойные зеленые глаза, верхнюю половину носа и, наконец, скулы. Эрдхем ткнул ручкой в левую скулу. – Ткань в этом месте гораздо мягче, чем на том фото. Черт, да там вообще нет мяса. Но вот здесь... И взгляните, в этом месте кожа почти потрескалась, даже немного покраснела. Это потому, что она не привыкла быть натянутой, словно кожа на волдыре, который собирается лопнуть.

– Вы – гений, – сказал Болтон.

– Безусловно, – сказал Эрдхем, и его глаза вспыхнули за стеклами очков, как у ребенка, увидевшего свечи в день рождения. – Но он очень осторожен. Он не идет на явные изменения, чтобы не вспугнуть инспектора, под чьим наблюдением находится, или квартирного хозяина. Правда, это не относится к волосам, – поспешно сказал он, – но тут уж каждый поймет. Зато он увлекается малозаметными, но искусными изменениями. Можно сколько угодно пропускать его нынешние снимки через компьютер, но если вы не будете в точности знать, что ищете, то не найдете различия с его тюремными фотографиями.

На повороте на шоссе-93 в Брейнтри машину немного встряхнуло, отчего мы с Болтоном на миг уперлись ладонями в крышу.

– Если он продумал все наперед, – сказал я, – значит, он уже тогда знал, что мы будем искать его или кого-то, похожего на него. – Я указал на экран компьютера.

– Несомненно, – согласился Эрдхем.

– Тогда, – сказал Болтон, – он допускает, что может быть пойман.