– Покойной ночи, мож!.. Легких снов тебе.

Она открыла дверь в соседнюю комнату, оглянулась, помедлила. В ее глазах вспыхнул странный огонек. С той же таинственной полуулыбкой она медленно притворила за собой дверь.

Кварк сбросил одеяло, но сердце барабанило так, что остыть не удавалось. В окна катили пряные запахи трав, хвои, горячей смолы. На дальнем конце деревни лениво тявкнули собаки. В угловое окно падал узкий лучик луны.

Уже не в силах остановиться, он слез и пошел к двери, что тянула как магнитом.

Солнце било в окна, прыгало яркими зайчиками. Он лежал в ее комнате, утопал в мехах. Медвежья шкура в ногах, медвежьи – на полу, на стенах.

Данута ласково перебирала ему волосы, журчала на ухо:

– Ты добрый. Отдыхай. Так жалко тебя, что сердце рвется. Не в болести дело, душа у тебя ранетая, чуткости в ней богато, ну вот и ранится. Ее надо выхаживать.

– Уже, – сказал он счастливо, – уже заживает. Поверь, Дана, никогда мне так спокойно и счастливо не было. Странно, но это так.

Она погладила его по голове, поднялась.

– Отдыхай! Я сготовлю снидаты, ты пока лежи.

Он пропустил мимо ушей еще одно индоевропейское словцо, означавшее завтрак, и только наблюдал, как она ловко управляется с посудой. Пышущая здоровьем, румяная и белокожая, с темными соболиными бровями и четкими классическими чертами лица, огромными всепонимающими глазами, она вызывала щемяще знакомое чувство. Фрески на стенах Софийского собора, древнерусские иконы, что-то еще полузабытое, древнее.

Но впервые не было нервного напряжения при столкновениях с непонятным. Впервые никуда не спешил, ничто не висело над ним, никто не требовал бросить все срочное и делать сверхсрочное. Неужели, чтобы обрести спокойствие души, необходимо попасть в самую глубину Уссурийской тайги?

С улицы несся мальчишеский крик. Мимо окон промчалась целая ватага.

– И не надоест им, – заметил он.

Она коротко взглянула в окно, и он удивился печали на ее лице.

– У тебя детей не было? – вырвалось у него, и тут же пожалел.

Она ответила, помедлив:

– Были.

Ее руки, как поршни, размеренно месили тесто.

– Прости меня, пожалуйста.

– Не за что, – ответила она грустно. – Такова уж наша суть, хочется детей ще и ще. Для них жием.

Он поднялся, достал воды из колодца, умылся. Прибежала соседка, бойкая, смешливая, вежливо поздоровалась и затараторила, кося любопытным глазом на Кварка:

– Дануточка, сказывают, что Иваш, Савкин сын, к Рогнеде думает итить! На яблочный спас сватов зашлет, заручины справит! А младший Савкин на лесоразработки хочет податься, а то, грит, ни баб свободных, ни кина, одна тоска зеленая!.. А еще бабка Маланья нашептала, что у Гиды дочка родится. Там уже все бабы собрались, воды накипятили, ждут…

Чмокнула Дануту в щеку и унеслась, подвижная, как ртутная капелька. Данута поставила на стол рыбу, жареное мясо, зелень. Кварк уже глотал голодную слюну. Данута перехватила его взгляд, сказала:

– Йиж, теперь поправишься за день-два.

Они заканчивали трапезу, Кварк с наслаждением пил парное молоко из глиняной чашки, и в это время на улице раздался радостный крик. Данута прислушалась, охнула и бросилась к дверям.

– Случилось что? – спросил Кварк встревоженно.

Она ответила уже с порога:

– У Гиды родилась девочка!

И такая жгучая зависть была в ее голосе, что он так и остался в комнате с раскрытым ртом.

Прогремела под окном частая дробь шагов, мелькнул ее красный платок. Вдалеке запиликала гармошка, отчаянно взвизгнула свинья и умолкла на высокой ноте.

Кварк задумчиво походил по комнате взад-вперед. Почему такой восторг? Хоть девочки и рождаются реже, зато потом по числу сравниваются с мальчиками, их даже становится больше – ведь мальчики чаще гибнут от болезней, аварий…

Калитка стукнула только через час. Данута вбежала раскрасневшаяся, схватила ребенку на зубок, умчалась снова. Кварк шагнул к окну, проводил ее взглядом. Она не шла, а летела.

Ночью, когда воздух посвежел и звезды уже засеяли весь чернозем неба, Данута вернулась, тихонько прошла на цыпочках по горнице, остановилась нерешительно у постели Кварка.

Кварк протянул руку, привлек к себе. В темноте не видел ее лица, только ощущение родного, бесконечно дорогого пришло разом, наполнило счастьем. Данута легла, положив голову ему на грудь и обхватив шею руками. Он уловил в темноте, что она улыбнулась, пощекотала его ресницами.

– Трудно тебе с хозяйством? – спросил он.

– Ничо, – ответила она неопределенно. – Пока сын допомагал, легче было… Да я управляюсь. Богато ли мне надобно?

«Сын уже взрослый, – понял он. – Гм, думал, она помоложе…»

Спросил, не сдержавшись:

– А что же сын перестал помогать? Уехал?

– Погиб, – ответила она просто. – На лесосплаве. Пока молодой был, все получалось, потом оступаться почал… Попал меж бревен.

– Не понимаю, – вырвалось у Кларка. – Постарел? А сколько ж тебе?

Дыхание ее стало скованным. Он легонько тряхнул ее, она нехотя разлепила губы:

– Ты пришлый, не зразумеешь.

Кварк попробовал с другого конца:

– А еще дети у тебя были?

– Были, – ответила она неохотно. – Одни мальчики. А так бы девочку хотелось! Вон как у Гиды…

Ее голос был тих, как нежнейшее дуновение ветерка. Кварк ощутил, что Данута из той породы, есть такая ветвь человечества, что по самому характеру ли, рождению или воспитанию, на ложь не способны, пусть даже во спасение, счастье или благополучие.

– А как же другие твои дети?

– Кто где… – Ее рука ушла с его шеи. Она чуть отстранилась. – Кто умер, кто погиб… Вон сколько воен было! Мужские забавы те войны…

– Войны? Какие… войны?

– Да все, будь они неладны. С ерманцами, хранцузами, турками, куманами…

Она полежала мгновение, затем он ощутил в темноте движение воздуха. Скрипнула постель. В темноте шелестнули шаги, негромко хлопнула дверь. Кварк лежал как пораженный громом. Нелепо! Войны с куманами… когда это было? Князь Игорь едва ли не последний с ними воевал. Потом они ушли на территорию нынешней Венгрии… Невероятно, но теперь нелепая мысль, что пришла в голову, разом объяснила и вкрапления языка священных Вед, и праславянизмы, и орнамент, характерный для племени ариев, и языческие имена…

Но как же это могло случиться? Травы, намного более мощные, чем женьшень? Эндемичные условия существования? Мутации? Тогда поблизости радиоактивные руды… Нет, это заговорил геолог. Они ведь из Приднепровья, центра мировой цивилизации древности, там подобных руд нет…

Возбужденно крутился в постели до утра. Голова горела, сердце стучало, как молот по наковальне ребер. Под утро забылся коротким неспокойным сном, а когда открыл глаза – солнце уже заполнило комнату, нагрело на нем одеяло.

Выйдя на крыльцо, увидел Дануту. Она шла к дому с ведром молока, изогнулась красиво, как лоза, придерживала левой рукой подол платья.

Он молчал, сраженный. Ночью уже воображал невесть что, а она переполнена обильной красотой, молодостью, здоровьем, только глаза тревожные, да тени под ними.

– Я спешил тебе помочь, – сказал он хрипло, – а ты вот уже…

Она перевела дыхание, поднялась на крыльцо. Зубы у нее были один к одному: ровные, снежно-белые, красиво посаженные.

– У нас зранку встают. Пойдем снидаты, уже готово.

За столом он натужно шутил, держался весело, старательно отводил глаза, а Данута помалкивала, только подкладывала ему на тарелку ломти ржаного хлеба, красиво накрывала ровными пластинками жареного мяса.

Он вытерпел до полудня, потом не удержался, обнял за плечи и взмолился:

– Дана, а как же другие? Тоже как ты или…

– Женщины – да, – ответила она просто, – а можи – нет. У них и так не всякий доживает до старости, а то и до мужалости. То с ведмедем или тигром не совладает, то под лед попадет или в буран дерево придавит… Жизнь в тайге чижолая. Грят: жить в лесу – видеть смерть на носу. Но можи даже гордятся, что не умирают в постели, как мы, женщины…