Они расцеловались с Машей, Изольда отвела ее в угол и возбужденно затараторила:
– Сегодня ко мне на «Академической» подошел один!.. Высокий такой, еще не старый, в импорте, батник тоже оттуда… Оглядел меня с головы до ног, раздел глазами, снова одел, а потом и говорит: «Такие женщины в метро не ездят…» – «Почему же?» – огрызнулась я. А он: «Я – писатель. Заметил, что ряд женщин никогда не спускается в метро. Их увидишь только на машинах, да и то не на всяких… Вы одна из таких женщин». Ну, слово за слово, познакомились. Он такой нахватанный! Только циничный и напористый. Сразу прощупывает степень податливости. Ну, у писателей, говорят, нравы вольные. Он много издается. Орловский, не слыхала?
– Гай Юлий… – сказала жена бледным голосом.
– Вот-вот, – победно подтвердила Изольда. – Вы его знаете, не так ли? Не правда ли, душка?
Они прошли в комнату. Лампов хмуро проводил их взглядом. Подумаешь, Орловский… Что в нем, кроме эффектной фамилии и нелепого имени?
Когда в желудках появилась приятная тяжесть и все чуть забалдели, естественно, пришла очередь поговорить на темы искусства. Обсудив новое платье Аллы Сычовой, попробовали вычислить нового фаворита Жестянщиковой, прошлись по молодым писателям, ибо при Лампове как-то странно не упомянуть писателей. Вспомнили и Орловского. Оказывается, один из гостей, Бабаев, прочел две его повести.
– Лихо пишет, – сообщил он. Его руки безостановочно работали, накладывая себе на тарелки из разных блюд, умело отправляли в жующий рот, но говорить не мешали. – Раскованно!
– Талант? – спросила Изольда заинтересованно.
– Еще какой, – ответил Бабаев. – Талант делать деньги. Карплюк стрижет купоны на перетягивании родни и земляков в столицу, Сипов комбинирует с автомобилями, наша Дора Михайловна что-то умеет с валютой… Каждый химичит по своим данным. Так Орловский, будучи работником интеллектуального прилавка, отыскал свою золотую жилу.
Лампов с ним не спорил. Правда, желание подтрунивать пропало, и он спокойно пробовал вина, деликатесы, а душа уже сидела за пишущей машинкой и нетерпеливо стучала по клавишам.
Когда гости разбрелись, он закрыл дверь и с усмешкой обернулся к жене:
– А этот Орловский начинает встречаться все ближе и ближе к нашему дому. Сперва на вокзале, потом на Кольцевой, а теперь на «Академической»… Того и гляди, сам встречу.
Она вздрогнула. Он обнял ее за плечи, поцеловал в щеки:
– Глупышка… Что с тобой? Орловский – это фантом. Мы сами его создали. Забыла?
Его первая настоящая повесть разрасталась. Он увидел, что необходимо ввести две боковые линии и расширить начало, расписать кульминацию. Вырисовывался роман: добротный, ни на что не похожий – яркий, с новыми героями, новыми ситуациями, даже вместо осточертевшего треугольника походя создал принципиально новое, до жути жизненное, а уж среди острейших конфликтов сумел выявить именно те, от которых предстоит поплакать новому поколению, если вовремя в них не разобраться сейчас… Странно даже, что никто не заметил их раньше. Правда, а сам куда смотрел? А ведь был типичным нормальным писателем, которых на страну семь тысяч. Значит, есть проблемы, которые видны только с этой высоты.
Жена ходила на цыпочках, кофе ставила возле пишущей машинки. Подавала и незаметно исчезала, но однажды он заметил ее появление, с хрустом потянулся, сказал весело:
– Звонили из «Молодого современника»! Спрашивали, нет ли повестушки листов на восемь. Увы, уже все пристроил. Конец Орловскому!
– А «Трудный разговор на дороге»? – спросила жена.
– Так он едва начат.
Она робко взглянула на него, сказала медленно:
– Ты говорил, что сделал почти половину…
– Если считать те отдельные листки, – ответил он беспечно. Посмотрел внимательнее. – Ты хочешь, чтобы я закончил?
– Ты сам этого хочешь, – ответила она тихо. – Если под псевдонимом, то сделаешь очень быстро. Под псевдонимом стараться не нужно.
Он помедлил, беззвучно пошевелил губами.
– Да, – ответил он наконец. – Смысл есть… Сделаем тайм-аут, а то настоящий роман меня просто высасывает. В «Трудном разговоре» присобачу два-три листа, сделаю хеппи-энд, свадьбу, перевыполнение плана, чтобы сразу в набор!.. Как раз выплатим за кооператив.
Во время тайм-аута писалось удивительно легко, «одной левой». Увидел, где можно всобачить пару ультраположительных героев, аж самому смешно и тошно, это еще один-два листа, то есть шестьсот рэ, не считая тиражных, да и кое-где текст можно «подуть», а то по-молодости писал чуть ли не телеграфным стилем, теперь же в ходу слог раскрепощенный, с повторами, с внутренними монологами, отступлениями… А теперь все как надо: все поют и на картошку едут добровольно, в набор влетит как намыленная, а что еще от псевдонима надо?
Жена часто выезжала за город, подыскивала дачу. Он с усмешкой относился к ее наивным запросам: чтобы не хуже, чем у Чинаевых! Ладно, пусть. Все это не важно. Самое главное – вон на столе. Это не творение Гая Юлия Орловского – удачливого писаки, хамовитого удальца и умелого деньгоделателя…
Среди ночи он проснулся от неясного шороха. Со стороны прихожей что-то щелкнуло, и его облило страхом. Сон слетел мгновенно, нервы стянулись в тугой комок. Затаив дыхание и мерно дыша – если грабитель, пусть думает, что спит, – он напряженно прислушивался.
Снова скрежетнуло, кто-то вставлял ключ в замочную скважину. Напрягся, не сразу вспомнил, что дверь на цепочке, два замка, обе собачки спущены, снаружи не открыть.
На площадке топтались. В замке шелестнуло еще и еще, заскрежетало. С той стороны двери раздраженно ругнулись, и Лампов еще больше сжался: грабитель даже не таится!
Прошло еще несколько долгих минут. За дверью ругнулись громче, наконец шаги стали удаляться. Внизу гулко хлопнула дверь, под окнами наглый голос затянул похабную песню, но не дошел и до угла, как пьяно заорал: «Эй, такси!.. Э-ге-гей!.. Гони сюда, собачий сын!»
С бешено бьющимся сердцем он лежал почти до утра, потом ненадолго забылся коротким неспокойным сном, но и там мелькали странные тени, кто-то хватал за горло, со всех сторон тянулись крючковатые лапы, истошно кричала полураздетая женщина, потом ему стало легко и по-звериному радостно, он опрокидывал стол с бутылками и закусками, с размаху бил в чье-то лицо…
– Что с тобой? – послышался от порога голос жены.
Он сильно вздрогнул, в страхе проснулся. Жена была в комнате, закрывала за собой дверь. В руках у нее были раздутые сумки.
– Спишь до сих пор, – сказала она с неудовольствием. – А я уже на Курском направлении три дачи посмотрела! Вот продукты привезла. Садись завтракать, а я опять поеду. Еще с Павелецкого надо успеть по одному адресу…
Она оставила сумки и, проходя мимо окна, выглянула, сказала с некоторым напряжением:
– Вчера ночью в ресторане напротив некий гуляка устроил дебош. Одна женщина отказалась с ним танцевать, так он ее отшвырнул, а когда его пытались урезонить, орал: «Я писатель, а вы все червяки, ничтожества!» Милиции показал членский билет, где написано, что он – Гай Юлий Орловский, и названы его книги, и тем пришлось его отпустить… Все собравшиеся возмущались, так возмущались!
– Чушь! – пробормотал он, не вставая. – Во-первых, в членском билете книги не перечисляют, а во-вторых, менты утащили бы в ментовку любого: писателя, грузчика или министра… Писателя – охотнее всего, они писателей не любят особенно.
Она попробовала улыбнуться, но глаза ее были тревожными:
– Так говорят. Мало кто видел, какой на самом деле членский билет у писателя, вот и придумывают правдоподобные детали.
– Ладно, беги, смотри дачи. Оттуда позвони.
Жена ушла, а он еще некоторое время лежал, прислушиваясь к тупой боли в голове. Трещит, как с похмелья. Пошатываясь, подошел к столу. Роман почти закончен. Вычитать, исправить несколько корявых фраз и… можно в бой!
Прислушался, но привычного прилива бодрости не последовало. Он представил себе, как войдет к Мордоворотову, положит перед ним роман… Тот, ясное дело, раскроет пасть, забалдеет. Заговорит о романе века… Нетрадиционно, революционно, пойдем к главному, будем пробивать, проламывать стену!..
