— Да, чтобы не забыть. — Он отодвинулся от стола. — Мне нужно позвонить мистеру Малкевичу и сказать ему, что Зигги сегодня не приедет домой.

Глаза Джока Джилби потрясенно расширились.

— Неужели они задержали его в полиции?

— Нет, нет, ничего подобного, — поспешил объяснить Алекс, вытирая глаза тыльной стороной ладони. — Просто к нашему домику в Файф-парке сбежались журналисты, которые жаждали нас расспросить и сфотографировать. А мы не стали с ними разговаривать. Так что я, Верд и Брилл вылезли в окно туалета и ушли задами. Ведь мы трое должны с завтрашнего дня приступить к работе в универсаме. Понимаешь? А у Зигги работы нет, так что он сказал, что останется и приедет домой завтра. Понимаешь, нам не хотелось оставлять окно открытым. Так что мне нужно позвонить его отцу и все объяснить.

Ласково высвободив руку из пальцев матери, Алекс прошел в прихожую. Он снял трубку и по памяти набрал номер Зигги. Он услышал звонок, а потом знакомый польский акцент Карела Малкевича. Ну, вот и опять, подумалось Алексу, придется повторять рассказ о событиях прошлой ночи. У него появилось ощущение, что этому не будет конца.

— Вот что случается, когда проводишь ночи за выпивкой и бог знает чем еще, — с горечью произнес Фрэнк Мэкки. — Попадаешь в руки полиции. Я — уважаемый в этом городе человек. Полиция никогда не стучалась в мою дверь. И вот из-за какого-то бездельника вроде тебя мы станем предметом самых жарких сплетен.

— Если бы мы не шли так поздно, она пролежала бы на снегу до утра и умерла бы в одиночестве, — запротестовал Верд.

— А вот это меня не касается, — произнес его отец и, перейдя комнату, налил себе виски из углового бара. Он установил его в гостиной для того, чтобы производить впечатление на клиентов, которых считал достойными приглашения в свой дом. Хорошему бухгалтеру подобает демонстрировать, чего он достиг. Больше всего ему хотелось бы хвастаться успехами сына, но приходилось признать, что он породил бесполезного расточителя, проводившего ночи в пабе. И что всего обиднее, у Тома были явные математические способности. Однако вместо того, чтобы применить их к практичному счетоводству, он предпочел воздушные замки чистой математики.

— Что ж, отныне будет так. Ты все вечера будешь проводить дома. В эти каникулы никаких вечеринок, никаких тебе пабов. Считай, что ты в казарме. На работу и оттуда прямиком домой.

— Но, па, ведь это Рождество, — заныл Верд. — Все будут праздновать. Я хочу встретиться с приятелями.

— Об этом надо было думать до того, как попал на заметку полиции. Тебе в этом году предстоят экзамены, вот и используй это время для занятий. Ты еще поблагодаришь меня за это.

— Но папа…

— Это мое последнее слово. Пока ты живешь под моей крышей и я плачу за твой университет, будешь делать то, что велят. Вот когда начнешь сам зарабатывать себе на жизнь, тогда и будешь устанавливать собственные правила. До тех пор будешь поступать так, как я скажу. А теперь убирайся с глаз моих.

В полной ярости Верд выскочил из комнаты и взбежал по лестнице наверх. Господи, как же он ненавидел свою семью… И этот дом, считавшийся последним словом жилищного дизайна, но, по мнению Верда, являвшийся очередной мошеннической выдумкой серых людей в дорогих костюмах. Не нужно было обладать великим умом, чтобы понять, что этот дом в подметки не годится тому, где они жили раньше. То был дом так дом. Каменные стены, солидные деревянные двери, витражное окно при входе. Ладно, в этой коробке было больше комнат, но таких тесных, с такими низкими потолками и притолоками, что Верду, при его шести футах и трех дюймах, то и дело приходилось нагибаться, чтобы не разбить себе голову. К тому же стены были тонкими, как бумага. Верда даже смешило, что его застегнутые на все пуговицы родители потратили целое состояние на дом, в котором все у всех на виду. Делить комнату с Алексом и то было лучше, чем находиться под родительской крышей.

Почему они никогда даже не пытались его понять? У него создавалось ощущение, что он провел всю жизнь, бунтуя. Никакие его достижения родителей не радовали, потому что они не укладывались в узкие рамки их ожиданий и стремлений. Когда он завоевал титул чемпиона школы по шахматам, отец лишь фыркнул и сказал, что лучше бы он вошел в команду по бриджу. Когда он попросил обучиться игре на каком-нибудь музыкальном инструменте, отец отказал категорически и предложил вместо этого купить ему набор клюшек для гольфа. Когда он в школе каждый год завоевывал математический приз, отец награждал его покупкой книг по счетоводству и бухгалтерскому учету, совершенно не понимая разницы. Математика для Верда была не жалким суммированием цифр. Это была красота графики квадратного уравнения, элегантность исчисления, таинственный язык алгебры. Если бы не друзья, он чувствовал бы себя каким-то умственным уродом. А так… они предоставили ему возможность спокойно выпускать пар, шанс расправить крылья, не ломая и не сжигая их.

А он в ответ доставил им кучу неприятностей. Чувство вины охватило Верда, когда он вспомнил свое последнее безумство. На этот раз он зашел слишком далеко. Все началось как шутка: взял да подцепил мотор Генри Кэвендиша. Он понятия не имел, куда это может завести. Если это выйдет наружу, никакие друзья не сумеют ему помочь. Одна надежда, что он не потянет их за собой в пропасть.

Верд вставил в стерео новую кассету «Клэша» и с размаху бросился на кровать. Он прослушает одну сторону и будет готовиться ко сну. Ему предстояло проснуться в пять утра, чтобы вместе с Алексом и Бриллом поспеть к началу смены в супермаркете. В любое другое время от перспективы столь раннего подъема он впал бы в депрессию. Но при нынешнем обороте дел он был готов на крыльях лететь из дому, чтобы хоть на несколько часов остановить безумную карусель мыслей. Господи, как же ему хотелось курнуть дури.

Радовало одно — эмоциональная глухота отца отодвинула в сторону мысли о Рози Дафф. К тому времени, как Джо Страммер запел «Джули — гроза наркомана», Верд провалился в глубокий сон без сновидений.

Карел Малкевич и в лучшие времена водил машину, как старик. Нерешительно, медленно, непредсказуемо на перекрестках. И только в хорошую погоду. Будь все в порядке, он при первых признаках тумана или мороза поставил бы машину на стоянку и пешком спустился бы с крутого холма по Массарин-роуд к Беннохи, где сел бы в автобус, идущий по Фэктори-роуд к его работе. Он работал электриком на фабрике напольных покрытий. Давно-давно вышли из моды покрытия на льняном масле, из-за которых городок заслужил репутацию «дурнопахнущего». Но и после падения популярности линолеума Нэрнская фабрика продолжала покрывать миллионы кухонных полов, а также полов в ванных комнатах, туалетах и коридорах. Это обеспечивало Карелу Малкевичу приличное житье после демобилизации из Королевских воздушных сил после войны. И он был благодарен судьбе.

Это, впрочем, не означало, что он забыл причины, по которым в свое время оставил Краков. Никто не мог бы выжить в атмосфере подозрительности и предательства, не получив неизгладимых душевных шрамов. Особенно если дело касалось польского еврея, которому посчастливилось выбраться оттуда накануне погрома, уничтожившего всю его семью.

Ему пришлось строить жизнь заново, завести новую семью… Старая семья никогда не была особенно набожной, так что он не чувствовал себя несчастным без своей религии. В Керколди не было евреев. Кто-то довел это до его сведения через несколько дней после того, как он приехал в маленький шотландский городок. Намек был ясен: «Нам так нравится». Так что он ассимилировался, даже венчался со своей женой в католической церкви. Он сумел встроиться в этот мир, стал своим в этой странной замкнутой стране, приютившей его. Однако он сам удивился тому жгучему глубинному чувству гордости, с которым встретил известие о том, что Папой стал поляк. Он так редко вспоминал теперь, что тоже принадлежит к польскому народу.