— Но вы наверняка разговаривали с ней в прошлом?

Зигги глубоко вздохнул:

— Как я уж€ сказал, я никогда не обращал на нее внимания: меня не тянет болтать с подавальщицами в баре.

— Они вам не ровня? Так, что ли? — мрачно уточнил Макленнан.

— Я не сноб, инспектор. Я сам вырос в муниципальном доме. Просто мне не в кайф разыгрывать парня-мачо в пабе. О'кей? Да, я знал, кто она, но все наше общение ограничивалось фразой: «Пожалуйста, четыре пинты ”Теннентса”».

— А из ваших друзей кто-нибудь проявлял к ней интерес?

— Я особо не замечал. — Зигги насторожил такой поворот допроса.

— Итак, вы выпили несколько пинт в «Ламмасе». А потом?

— Как я уже говорил, мы отправились на вечеринку к Питу, третьекурснику с математического, знакомому Мэкки. Он живет в Сент-Эндрюсе на Лермонт-Гарденс. Номера дома я не знаю. Мы добрались туда где-то около полуночи и ушли около четырех утра.

— На вечеринке вы все время держались вместе?

Зигги фыркнул:

— Вы когда-нибудь бывали на студенческих вечеринках, инспектор? Знаете, как это выглядит? Вы толпой вваливаетесь в дверь, получаете по пиву и рассредоточиваетесь. Потом, когда решаете, что с вас хватит, смотрите, кто еще на ногах, собираетесь кучей и, шатаясь, выходите в ночь. Пастухом, притом хорошим, обычно бываю я. — Он иронически усмехнулся.

— Значит, вы вчетвером пришли и так же вчетвером ушли, но вам неизвестно, что делали другие в промежутке?

— Да, в общем, так и есть.

— И вы не можете поклясться в том, что никто из них: не отлучался и не возвращался потом обратно?

Если Макленнан ожидал, что Зигги встревожится, то ему пришлось разочароваться. Вместо этого тот задумчиво склонил голову набок.

— Наверное, нет. Нет, — признался он. — Я большую часть времени провел в оранжерее в задней части дома. Там были я и двое ребят-англичан. Простите, не припомню их имен. Мы разговаривали о музыке, о политике… Когда дошли до шотландской автономии, здорово разгорячились… можете себе представить… Я несколько раз ходил на поиски пива, заглянул в столовую, чтобы перехватить еды… Но, нет, я не был сторожем брату моему.

— А вы всегда возвращаетесь домой вместе? — Макленнан задал вопрос наобум, но сразу понял, что попал в точку.

— Ну если кто-нибудь с кем-нибудь не сбежал.

«Он явно заговорил в оборонительном тоне», — подумал полицейский.

— И часто такое случается?

— Иногда. — Улыбка Зигги стала несколько напряженной. — Ну-у, мы же нормальные здоровые полнокровные молодые парни. Сами понимаете.

— Но обычно вы отправляетесь домой вчетвером? Очень удобно.

— Знаете, инспектор, не все студенты помешаны на сексе. Некоторые понимают, как им повезло, что они здесь оказались. И мы не хотим протрахать свое будущее.

— То есть вы предпочитаете общаться друг с другом? Там, откуда я родом, сочли бы вас голубыми…

Самообладание на миг оставило Зигги.

— Ну и что? Это не противозаконно.

— Это зависит от того, что вы делаете и с кем, — произнес Макленнан. Всякое дружелюбие исчезло из его голоса.

— Послушайте, какое отношение это имеет к тому факту, что мы наткнулись на тело умирающей молодой женщины? — требовательно спросил Зигги, наклоняясь вперед. — На что вы намекаете? Что мы геи и потому изнасиловали и убили эту девушку?

— Это ваши слова, а не мои. Хорошо известно, что некоторые гомосексуалисты ненавидят женщин.

Зигги недоверчиво покачал головой:

— Хорошо известно? Кому? Невежественным и предубежденным? Послушайте, то, что Алекс, Том и Дэйви ушли с вечеринки со мной, не делает их геями. Правильно? Они могут предоставить вам список девчонок, которые засвидетельствуют, насколько вы не правы.

— А как насчет вас, Зигмунд? О себе вы можете сказать то же самое?

Зигги взял себя в руки, принудив тело не дрогнуть, не выдать. Между тем, что признавал закон, и тем, что признавали люди, лежала пропасть величиной с Шотландию. Он оказался в месте, где правда сыграет против него.

— Можно мне продолжить рассказ, инспектор? Я покинул вечеринку в четыре часа утра вместе с тремя своими друзьями. Мы дошли до Лермонт-Плейс, повернули налево к Пушечным воротам, затем двинули к Тринити-Плейс. Через Холлоу-Хилл пряником к Файф-парку…

— Когда вы шли к холму, не заметили кого-либо еще? — прервал его Макленнан.

— Нет. Но из-за снега видимость была не слишком хорошая. Мы шли по тропинке вдоль склона холма, и Алекс вдруг побежал вверх. Не знаю почему. Я шел впереди и не понял, какого черта его туда понесло. Добежав до вершины, он споткнулся и упал в рытвину. А затем я услышал, как он кричит, чтобы мы шли к нему, потому что какая-то молодая женщина истекает кровью. — Зигги закрыл глаза, но тут же поспешно открыл их, потому что вновь перед ним возник образ мертвой девушки. — Мы вскарабкались наверх и нашли лежащую на снегу Рози. Я пощупал ее пульс. Он бился очень слабо, но бился. Она была вся в крови, которая лилась вроде бы из раны в животе. Я нащупал большой разрез — может, три или четыре дюйма длиной — и велел Алексу бежать за помощью. Позвать полицию. Мы накрыли ее своими пальто, и я попытался остановить кровотечение нажатием на рану. Но было слишком поздно. Слишком большие внутренние повреждения. Слишком большая потеря крови. Она умерла через пару минут. — Он глубоко вздохнул. — Я ничего не сумел сделать.

Даже Макленнана проняли слова Зигги. Бросив взгляд на Бернсайда, который яростно записывал рассказ свидетеля, он спросил:

— Почему вы послали именно Алекса Джилби за помощью?

— Потому что Алекс был трезвей Тома. А Дэйви в критические моменты склонен теряться.

Все это выглядело вполне разумным. Слишком разумным. Макленнан оттолкнул стул назад.

— Сейчас один из моих подчиненных отвезет вас домой, мистер Малкевич. Нам понадобится одежда, которая на вас, для криминалистических анализов. И ваши отпечатки пальцев. Нам также понадобится поговорить с вами еще раз.

Макленнану хотелось разузнать подробнее о Зигмунде Малкевиче. Но это потом. Подозрения, которые вызывала у него эта четверка парней, с каждой минутой становились все сильнее. Ему хотелось надавить на них, и он уже чувствовал, что тот из них, кто теряется в минуты кризисов, будет именно тем, кто расколется на допросе.

Поэзия Бодлера делала свое дело. Свернувшись в клубок на матрасе, таком твердом, что он едва заслуживал этого названия, Брилл мысленно листал «Цветы зла». Они казались созвучными событиям этой странной ночи. Мелодичный поток французских слов успокаивал его, стирал реальность, помогая забыть о смерти Рози Дафф и полицейской камере, куда она его привела. Этот поток увлекал его бесплотную сущность ввысь, переносил в иное пространство, где плавная последовательность слогов заполняла его сознание. Он не хотел иметь ничего общего со смертью, виной, страхом или подозрениями.

Внезапно тишина его убежища была взорвана громом резко распахнувшейся двери в камеру. Над ним навис патрульный Джимми Лоусон:

— А ну-ка, на ноги, малыш. Ты нужен.

Брилл забарахтался, отодвигаясь от молодого полицейского, который непонятным образом превратился из спасителя в обвинителя. И улыбка Лоусона была далеко не успокаивающей.

— Смотри не описайся. Гляди веселей. Пошли. Инспектор Макленнан ждать не любит.

Брилл осторожно встал на ноги и последовал за Лоусоном из камеры в ярко освещенный коридор. На вкус Брилла, все здесь было слишком резко и прямолинейно. Нет, ему тут совсем не нравилось.

Лоусон свернул за угол и распахнул какую-то дверь. Брилл заколебался на пороге. За столом сидел мужчина, которого он видел на Холлоу-Хилле. Брилл подумал, что он выглядит слишком мелким для полицейского.

— Вы — мистер Керр? — спросил мужчина.

— Да, — кивнул Брилл, и звук собственного голоса удивил его своей странностью и незнакомостью.

— Входите и садитесь. Я — инспектор Макленнан, а это констебль Бернсайд.