…Как и воевода Домагоща, Дорох слыл обееруким. Мягкими и осторожными шагами он приближался к словену. Ругивлад тоже двинулся вперед, не обращая внимания на укоризненный взгляд Волаха.

Тот ведал, что соперник словена не раз и не два участвовал в схватках один на один и настолько умело владел своим парным оружем, что, пожалуй, мог бы рассчитывать на легкую победу. Но здесь поединщик его выдался не из местных.

Дорох ругался цветасто. Словен с трудом улавливал смысл развесистой, как дикий шиповник, брани, что была понятна каждому пацану Домагоща, но не ему, словену по рождению и ругу по воспитанию.

Вдох. Задержка. Выдох.

Внешне Ругивлад казался спокойнее разомлевшего на солнце сытого полоза. Дорох жаждал иного: разозлить, заставить ошибится. Иная оплошность может оказаться роковой для противника.

Снова вдох. Задержка. Снова выдох.

«Попробую, раз и тебе этого хочется!» — решил Ругивлад, отводя первый удар и моментально уворачиваясь от второго. Но злость не приходила, и только когда вятич начал поминать достоинства Ольги, которых словену, понятно, не видать, как своих ушей…

— Зачем она тебе, Дорох? Что ты можешь ей дать? — прорычал словен.

Проклятье! Сбил дыхание, незамедлительно прозевав меткий удар в левый бок. Впрочем, пластины держали.

— Дурак! С бабами надо по-простому! Что она мне даст! — отозвался Дорох и выругался, тут же получив в предплечье.

«Квиты!» — закипело внутри.

Шагах в тридцати от места поединка стояли Волах, непривычно серьезный Кулиш и еще несколько сторонников Ругивлада. По другую сторону поля виднелся стяг радогощинской жупы. Там, у поваленного дерева, расположились столь же немногочисленные люди Дороха и его отца.

Раннее утро и лесная поляна в глуши были выбраны воеводой из желания избежать возможных стычек и окончательного раскола родов земли Вантит.

Присутствующие должны видеть: поединок ведется по всем правилам, и никто не вмешивается в мужской разговор двух женихов. Каждый из них обещал, что не примет помощи со стороны и воспользуется в поединке только тем оружием, что принес с собой.

Буревид не слишком опасался за жизнь сына. По его мнению, чужак, оскорбив «главу всех глав», поступил глупо. А ведь мог бы убираться к Чернобогу — и остался бы цел! В Радогоще уже готовились к свадебным торжествам.

Прежние соратники Владуха, хоть чужеземец и снискал в минувшей битве уважение и славу, тоже не особенно верили в его победу. Были, однако, и такие, что, не сомневаясь в исходе, вначале хотели поединка, а теперь же горько раскаивались в содеянном. Воевода стоял бледнее смерти в ожидании воистину страшного. Он-то видел, что чужак щадит Дороха и забавляется с ним, незаметно подводя врага к развязке.

…Бой продолжался с переменным успехом. Несколько раз обменявшись ударами, противники вели себя куда осторожнее. Они кружили по полю, гоняя друг друга по колено в стелившемся у самой земли тумане. К удивлению невысокого и коренастого Дороха, долговязый чужак ничуть не проигрывал ему в ловкости. Однако у волхва был окровавлен бок, а вятич то и дело опускал вниз задетую руку.

— Не устал, словен? — усмехнулся Дорох.

Звякнув о клинок Седовласа, один его меч скользнул вниз и съехал к гарде, а второй едва не достал врага в живот.

— Куда там? Только разогрелся! — уже зло пробормотал Ругивлад, парируя.

Вдох. Задержка. Выдох.

— Нет, ты все-таки устал!

Довольный этим Дорох вновь принялся без удержу подначивать противника:

— Слабеешь, чужак? Бабы любят веселых, сильных! Бабам нужны мужики, у которых стоит, как кол. Да куда тебе, от одной-то каши? Ты, чужак, и самого простого, как видно, не умеешь… И недели не пройдет, а я введу Ольгу женой в отчий дом! Впрочем, ты этого уже не увидишь, чужак!..

Выдох! Откат! Вдох!

— Вот и она!

Дорох резко подался назад и поднял меч к небесам в приветствии, глядя при этом куда-то за плечо Ругивлада.

— Меня не проведешь!

Вдох! Задержка! Выдох!

— Пора! — решил, наконец, черный волхв.

— Не может быть? — удивился Дорох, почувствовав, как костлявая когтистая лапа схватила его за самый мозг и начала мять, равномерно и безжалостно, все сильнее и быстрее.

«Что это! О, кощеево отродье! Пусти меня!» — он дико вскрикнул, роняя ставшее во сто крат тяжелее оружие.

На месте поединка бушевал смерч. Высокие травы скрутило и смяло, выдернуло с корнем. Вертелись ветки и прошлогодние листья. Ураган завыл, растирая все в труху.

Уворачиваясь от носящейся в воздухе листвы, вятичи силились разглядеть, что происходит на месте поединка. «Нет!» — донеслось сквозь свист и рев ветра: «Пощади!» Буревид узнал голос сына. Он бросился бы на его зов, но друзья повисли на нем, точно псы на вепре, ибо все видели, как чужак-словен, соблюдая правила, воткнул полуторник в землю перед собой.

Воткнул и скрестил руки на груди…

Последнее, что успел разглядеть затуманенный взор Дороха, было исказившееся странным образом лицо врага. Все человеческое в нем исчезло. Лицо превратилось в кошмарную маску, глазницы испускали зеленоватое свечение. Отродье Нави улыбалось, попирая жизнь, его жизнь, жизнь Дороха, ускользавшую навеки сквозь черную пустоту, распахнувшуюся голодной пастью. Столб неодолимой, неведомой Силы ударил Дороха в грудь!

И он рухнул, сраженный, к ногам противника, будто в разверзнувшуюся бездну.

— Пощади!

— Поздно! — ликовал черный волхв, стоя на самом Пороге.

Он ждал этого освобождения, желал его! Ругивлад дышал полной грудью, ибо разрушительная мощь, напоенная кровью жертвы, на время покинула свою обитель. Она оставила служителя, но надолго ли?

Даже воевода, завороженно глядя на вращающийся вокруг чужеземца призрачный конус, не сразу понял, что произошло. И даже когда невесть откуда взявшаяся Ольга вбежала в круг и пропала в вихре, околдованный навью Волах не шевельнулся.

Лес угомонился, омертвели травы и утих листопад. Словен так и стоял со скрещенными на груди руками.

Подбежав к трупу сына, Буревид в ужасе отпрянул. У видавшего вида бойца волосы встали дыбом при одном взгляде на исковерканное тело. В грудной клетке зияла брешь, рядом на траве валялось маленькое вздрагивающее сердце. Никакое, известное вятичу, оружие, не способно нанести такие раны. Жилы по всему телу были разорваны, глазные яблоки лопнули, а язык вывалился наружу из разъятого рта. На три шага вокруг трава покраснела от выплеснувшейся разом руды.

— О боги! — взмолился словен к небожителям.

Пав на колени, Ругивлад в отчаянии склонялся над бездыханной Ольгой. Он припал бы к ее груди…

— Неужели…

Но крик Волаха заставил его обернуться.

— Берегись!

Медленно, слишком медленно. Он был бы убит десять раз, головой поплатился бы за эту оплошность, непозволительную для воина, но простительную для влюбленного.

Воевода с трудом отвел предназначавшийся словену удар секиры.

Его воины навалились на Буревида и выкручивали руки, отбирая боевой топор.

— Навь идет! Навь уже тут! — бормотал жупан, тряся головой, словно сумасшедший.

— Думай, что говоришь! Все мы под защитой владыки — Радигоша! А разить в спину, как последняя сука, каждый умеет! — выругался Волах, но, видно, сам мало верил в сказанное.

— Нет никакого Радигоша! Боги оставили нас! Мальчик мой… Бедный мальчик мой!

— Все видели, он опустил меч! — зло возразил воевода.

Кулиш пытался перевязать Ругивлада, но тот, истекая кровью, стоял на коленях у тела девушки и молчал. Он ничего и никого теперь не слышал. И он не видел ничего и никого, кроме Ольги. По щеке словена сползала одинокая слеза.

Буревида, наконец, скрутили и оттащили в сторону. Волах озабоченно покачал головой. Он давно уже научился не спешить даже в самых неожиданных случаях. «Слабый!» — сказал он и опустил девичью руку на траву, где сверкала кровавая роса.

— Ныне ты вершитель законов, Волах! Предаю себя на суд нового жупана! — громко сказал словен.