— Я сыт, благодарствуйте! Но, честно говоря, мясо не дожарено! Оно с кровью, и разит как сапог печенега. Где вы умудрились подобрать бедных лошадок?

— Поел — и помалкивай! Тоже мне, стряпуху нашел! — грубил в ответ Свенельд, укладывая куски в мешок про запас.

Тут Ольга и поняла, что вечером ей-таки придется отведать конины, если не посчастливится в дороге.

— И заруби на носу! Терпеть не могу кошек, особливо говорящих!

— Много ты их видал, одноглазый!?

— Будешь возникать — мяса не проси! — окончил мысль Свенельд и перебросил поклажу за спину.

— А ты, старче, будешь мне хамить, — отвечал Баюн, — так ничего не скажу вам про то, где сейчас ваш словен. Хоть до следующей весны бродите — ничего не найдете!

— Ну, котик, не сердись! — успокаивала волшебного зверя Ольга, — Расскажи, где ты оставил Ругивлада — не он ли тебя прислал?

Ущелье гарпий лежало перед ними, проход был куплен ценою в два коня и сказку на ночь. Кот побежал вперед, далее следовал Свенельд, девушка замыкала шествие, с луком наготове и солидным запасом гарпийских перьев на поясе. Баюн обещал поведать свою историю, как только минуют опасное место. По ту сторону ущелья Свенельд рассчитывал сделать привал, но случай распорядился иначе.

Совершенно неожиданно кот, вырвавшийся далеко вперед, вернулся и прыгнул девушке на руки, изображая великий ужас. Он заикался и не мог связать двух слов. Древний воин приказал Ольге затаиться и указал на камень, из-за которого просматривалась вся тропа, сам же он продолжал продираться сквозь высокий колючий кустарник, нисколько не заботясь о производимом шуме. Наконец, старик скрылся из виду, оставив за собой узкий проход. Вот уже стихла поступь шагов, а затем и вовсе настала мертвая тишина…

Ругивлад любил тишину, Ольга это знала.

— Кроме этого он, наверное, ничего и никого не любил! — думала она, — Разве, еще изредка что-то напевал себе под нос. Нет! Ему никто не нужен! Холодный, злой человек. А ты злишься на него, дурочка! Как это он ловко переиначил твое имя: Ольга, Оля, Ляля… У него низкий и хриплый голос, который напрочь исключает всякий спор. Он умел говорить убедительно, но не о том, вечно не о том. Словен из породы молчунов. А вот Дорох — этот напротив, разговорчив и словоохотлив. Он подхватывает любые твои слова, но с такой податливостью, что просто неприятно… Зато, Дорох умел улыбаться, он хорошо улыбается, с ним весело и беззаботно, а чужак постоянно думает о чем-то своем, и заставляет тем самым думать тебя, глупая. С ним тягостно, но к Ругивладу меня всегда манила некая недосказанность и таинственность. Только ли? Дороха-то я видела насквозь, мне ясны все его глупые слова и желания… Вот, он что-то шепчет мне на ухо, я смеюсь, потому что щекотно, этот прохвост слегка касается губами шеи, с риском вывалиться с крыльца. Краем глаза я замечаю Ругивлада, он притаился, он выжидает… Ну, и пусть смотрит, так ему, истукану, и надо! Я смеюсь еще громче, Дорох целует меня. Это уж слишком! Куда же он делся? А, уходит!.. Я возвращаю поцелуй. У Дороха мокрый подбородок, я ощущаю на губах ни с чем не сравнимый вкус мужского пота. Но почему таким эхом отзываются эти шаги?

— Скорее, дура! Иначе поздно будет! — орал кот, тормоша Ольгу лапой за край рубахи.

Миновав заросли, она снова выбралась на едва заметную тропу, кот уверенно семенил впереди.

— Не отставай! — мявкнул он и припустился черной тенью средь камней и трав.

Девушка не скоро нагнала юркого зверя, но, увидев, как Баюн затормозил всеми четырьмя лапами у крутого спуска, сама еле удержалась, чтобы не скатиться вниз.

Отсюда открывался вид на унылую желтую долину. Вдалеке маячили песчаные холмы, да и все вокруг было погружено в песок, колкий и холодный. У подножия горы, где столь внезапно окончилась тропа, сидел Свенельд, он усиленно работал руками, разгребая всепоглощающую зыбь.

— Я сейчас! Я здесь! — крикнула она и поспешила спуститься. Это не заняло бы и двух мгновений, но Свенельд, заслышав шум наверху, оглянулся и крикнул:

— Берегись! Тут кругом смерть!

Осторожно ступая по рыхлой коварной среде, девушка стала пробираться к нему на подмогу, но сделать это было труднее, чем подумать. Ноги проваливались в пески по колено, один раз что-то противное, костлявое и когтистое мертвой хваткой вцепилось в лодыжку.

— Мама! — Ольга вскрикнула от неожиданности, но кот, более легкий, устремился к ней и яростно куснул Это.

Тщетно, враг еще сильнее сжал бедную ножку.

— Следы останутся на всю жизнь! — подумала девушка.

По счастью Свенельд оказался уже рядом. Сверкнул металл. На поверхности валялась кисть, обрубок дергался и трепетал, орошая песок густой кровью. Несколько капель попало девушке на щеку, но она не заметила этого — вокруг творилось ужасное. Казалось, целое войско силой каких-то причин вдруг оказалось погребенным под слоем губительного песка. Тем, кого накрыло сразу, повезло больше, чем отчаянно боровшимся за жизнь — их ожидала медленная и мучительная казнь. Всюду, куда достигал взор, она видела лишь руки со скрюченными пальцами да головы с грязными кровавыми дырами вместо глаз. Бывало, до людей доносился крик о помощи, то падальщики, расхаживая среди останков, делали свое дело.

— Пить! — раздалось совсем рядом.

Усилия Свенельда, наконец, увенчались успехом. Он выволок на поверхность какого-то человека и медленно, осторожно, чтобы не причинить раненному боль, перевернул на спину.

Оставшись один, Краснобай разоблачился до пояса, обнажив еще весьма и весьма привлекательный для женщин торс. Стянув дорогие красные сапоги с острыми, загнутыми кверху мысами, зло швырнул их в угол.

— Спокойно! Только успокойся! Надо решаться — иначе будет поздно.

На столе слуги оставили кувшин с любимым дорогим вином из Корсуни. Год назад вельможа там неплохо погулял и приказал вывезти в Киев несколько бочек. Хлебнув прямо из кувшина, Малхович подошел к окну и сквозь щель в неплотно прикрытых ставнях глянул во двор. Стражи исправно несли службу. Дворовые ходили на цыпочках и вели себя тише мыши. Никто не посмел бы нарушить покой разгневанного хозяина. Однако, Краснобай решил дождаться сумерек, а пока он занялся необходимыми приготовлениями для задуманного таинства.

Вернувшись вглубь светлицы, вельможа направился к самому темному углу и надавил на одну из гладких, ничем неприметных досок. Стена подалась, и он, сдвинув искусно сработанную дверцу, скрылся в потайной комнате. О ее существовании больше не знал никто. Мастеров, возводивших терем, по приказу Краснобая удавили, тогда еще Святослав был жив — зятек несостоявшийся.

Содержимое комнаты тоже не предназначалось для чужих глаз, хотя терем строили с расчетом, что из нее открывался вид на Днепр, и раздолья, расстилавшиеся за рекой. В лунную ночь здесь бывало светлее, чем днем, если приоткрыть занавес, скрывавший единственное окошко. Как раз днем Краснобай думал входить сюда реже всего.

В покоях не было ни скамьи, ни стола, ни кровати, пол был устлан черной материей. Такая же плотная, непроницаемая для лучей ткань покрывала алтарь, составленный из двух больших и гладких камней, лежащих посреди комнаты. По углам стояли светильни, полные дорогого масла, которое совсем не коптило. Если бы их зажгли сейчас — то можно было бы разглядеть, при алтаре, вокруг него лежали предметы, укутанные в разноцветный шелк. Каждый имел свое особое место. Камни поддерживали пятый предмет, также скрытый под коноватым покрывалом, но в очертаниях угадывалось блюдо с чем-то большим и округлым на нем.

Человек, раздевшись уже донага, запалил огонь, притворил потайную дверь и опустился на колени подле алтаря. Он развернул один из свертков и накинул на себя белоснежную суконную мантию, рукава которой едва достигали локтей, а низ платья расширялся колоколом. Положив руки на колени и закрыв глаза, он вознес к небесам какую-то молитву, а затем обратился к загадочным вещам, по очереди извлекая их из-под шелка и приговаривая шепотом.