— Бабушка! А почему у тебя мужские руки? — приблизились они к кровавой развязке.

— Гляди, гляди! Во, кобель! Рот с таким не разевай! — затараторила умудренная жизнью птица и поправила отвислую грудь.

— Да, тише ты, Скопа! Слушать мешаешь! — цыкнули на нее.

— Ну и поделом, дурочке! Все они такие, мужики! — высказала общее мнение Гагана.

— Так, еще не конец! — поправила Ольга, — Ведь, мимо шли охотники!..

— Так ему, кобелю рожалому! — воскликнула Скопа, и в восторге застучала крылом о крыло.

Зазвенели и другие, что молотом по наковальне.

— Ну, чего? Полетели, бабы? — глянула на сестриц Гагана.

— И как это он к ней: «Вот это перышки! Вон какой носок!» — кудахтала Скопа…

Так и снялись, рассекая вечерний воздух могучими крылами. Так и полетели, горлицы медноперые.

«Давай, Ругивлад, спокойно поразмыслим, какого дурака ты свалял, по уши влюбившись в тобой же созданный образ по имени Ольга. Начнем хотя бы с того, что если девушке и приходит в голову некая удачная, острая мысль, она никогда не будет развита до конца. А коли девушка и потратит кое-какое время на ее обдумывание, то после первой же заминки откажется от всякого продолжения. И что бы ты ни говорил об Ольге, ни одна женщина не сумеет посмотреть на мир с нескольких сторон, ни одна не представит себе его общности и многообразия, как это способен сделать мужчина! Словом, равенства тебе, Ругивлад, не добиться! А собственной ущербности, находясь рядом, гордая дочь Владуха не потерпит.

Женщине не хватит ни постоянства мышления, ни выдержки, ни решительности. И, значит, мой милый, ты попросту поддался на ее чародейство. Ты поверил, глупец, что твою возлюбленную мучают те же вопросы, на которые тщетно ищет ответы Ругивлад.

Мужчина желает познать, но Ольга-то хочет, как и всякая другая, только одного — быть познанной. Не способная к рассудительности, девушка желала последовательности в поступках от тебя. Этим неустанным требованием женщина и вдохновляет каждого мужчину на невозможное! Этим она восполняет собственную ущербность. Так, скажи Ольге спасибо, но не принимай всерьез девичьи речи — ты говоришь сам с собой».

Вот как размышлял герой, не ведая покоя и сна. И впору было бы пожалеть его, но правильно говорят — «Богу — богово, а кесарю — кесарево!» Право, ведь никто не виноват в том, что человек совершенно обделен известным чувством юмора.

— Будь ты непоследователен в мыслях и желаниях, Ольга презирала бы тебя, Ругивлад. Стремятся лишь к тем, кто умеет что-то такое, чего не в силах сделать другие. И если бы ты уступил покойнику Дороху — ее презрение не преминуло бы обратиться в бич. Сразившись с ним — ты поступил верно. Поединок есть то подтверждение ценности Ольги, которого она так тщетно искала у тебя. Этим же объясняется вечная тяга женщин к словоизлияниям. Словоохотливость и неспособность хранить сколь-нибудь значимые секреты, вечное хихиканье в кругу подружек, когда девушка поверяет сердечные тайны, ловя завистливые взоры — все это игра, все это торговля. Торговалась и она, как бы подороже продать себя.

Верно подметили волхвы, женщина может забыть что угодно, но только не ту глупость, которую шептал ей влюбленный. Что до ее занятий под присмотром мудрой старухи и те умности, которые она твердила наизусть — девушка ни во что не ставит все известные ей мужские увлечения. Ольга занималась этим лишь из желания понравиться, глупец! Она бы делала все по-своему, если бы не признавала за тобой, как мужчиной, то, чего сама лишена.

Ты, Ругивлад, реже, чем следовало, подтверждал в глазах Ольги ее ценность, ведь любимый человек — не должен стать предметлм торга — думал ты, и ошибался. Оказалось, иная лесть может стоить человеческой жизни. Не так ли? Особенно, произнесенная вовремя. Ты сделал хуже, ты попытался убить Дороха, того, кто чаще других напоминал Ольге о ее несравненной красоте. Он мертв — и безмерная жалость захлестнула девушку. Но к убитому ли? А вдруг, к себе? Дело еще можно было бы поправить, коль подыскать ей нового утешителя. Но если бы ты смалодушничал, оставив Дороха в списке живых, то перестал бы быть в ее глазах героем. Любой расклад, бедняга Ругивлад, не оставлял тебе ни единого достойного выхода. Как учит жизнь, ничего совершенного в мире нет и быть не может…

— Совсем оглох? Так, я могу вылечить! — рявкнул на волхва кот, до половины выбравшись из заплечного мешка.

— Что ты орешь! Неужто Сумерки Богов настали?

— Скоро настанут, олух, если ты не прекратишь копания в себе. Нас уже битый час преследует эта троица, — кот указал когтем на фигуры, выросшие на песчаном холме слева.

— Знаю. Так, ведь не трогают пока! Лошадки у них низкорослые, шеломы да брони не блестят — знать из кожи. Мы на верном пути, кот! Это никак печенежские дозорные. А не трогают потому, что едем сами к волку в логово.

— Доходчиво объяснил, — промяукал Баюн, — Да прийти в себя не мешало бы. Одному мне не справиться. Малость подсобить — это я всегда готов, но работенка тебе предстоит не из легких! Сам напросился.

Словно расслышав, что речь идет о них, печенеги начали спускаться со склона, наперерез Ругивладу. Он не торопился предупредить это движение.

— Далеко ли путь держишь, чужестранец! — хрипло спросил один из печенежских воинов, приблизившись настолько, что волхв сумел заглянуть в большие, хищные глаза и прочесть там неподдельное удивление.

Двое других застыли тут же, нацелив на странника острые стрелы.

— Еду я из русских земель к шатру великого хана Кури. Везу ему диковинку из дремучих лесов. Слышал я, скучает храбрый вождь — так у меня есть чем потешить славного властителя! Не скажешь ли, витязь, как мне найти его стан?

Обстоятельный и вежливый ответ вполне удовлетворил печенега. Перекинувшись парой фраз с напарниками, он вновь повернулся к волхву:

— То, что повелитель наш велик — это ты верно заметил. Слава о нем идет по всей Степи. Коль желаешь предстать пред светлые очи хана, тебе лучше будет ехать с нами. Как солнце станет в зените — мы уж доберемся.

На том и порешили.

Кот не проронил из мешка ни звука, понятно, не окликнул его и Ругивлад.

Печенеги молча взяли чужака под опеку, двое пристроились сзади, один — старший, с которым договорился словен, ехал чуть впереди.

Стало припекать, хотя на исходе Червеня Хорс уже не столь силен, когда вдали, на фоне черной полоски скал, волхв различил очертания циклопического вала. Но отсюда он казался совсем маленьким, словно крепость на морском бережку. И только приблизившись на четверть поприща Ругивлад сумел по достоинству оценить его громаду.

— Вот он какой, Вал Отчаяния!?

— А, ничего девочки! — бросил Свенельд, когда худшие предположения не оправдались, и клин гарпий скрылся в багровых облаках, — Одна мне глазки так и строила, так и строила…!

— Сказала бы я, да не поверишь! — рассердилась девушка, — А вот конину есть не стану!

— Куда денешься? — усмехнулся воин, подбирая медные перья, — Авось, на ножик метательный сгодятся, — добавил он.

Ольга не ответила, но не без досады вспомнила, что дома ныне празднуют Медового Даждьбога-Спасителя. Небось Медведиха пироги печет вкусные, маковые, чтоб Мара проклятая стороною дом обходила. А тут тебе конину предлагают! Решительно, она не готова для походной жизни, но ведь, терпит же!

— Я хочу пить!

Свенельд передал девушке флягу, где плескались остатки воды.

— А ты? — спросила Ольга, еще не пригубя.

— Можем поменяться! — предложил старик, протягивая ей чашу с теплой лошадиной кровью.

В эту минуту он стал чем-то похож на матерого хищника. Ольга уловила запах пота, отдаленно напоминавший мускусный, столь острый, что не составило бы труда даже с закрытыми глазами определить, где древний воин находится, кабы вздумал отойти.

Бабушка учила Ольгу, что запахи весьма коварны — тот, кто их издает, сам своего запаха не ведает. Но охотник должен помнить об этом, потому он подкрадывается к добыче с подветренной стороны.