На другой день он приехал в лагерь только к вечеру.

— Прости, что так поздно, — сказал он, когда увидел ее.

Она спросила, что произошло.

— Я хлопотал о том, что должно произойти.

Она расстелила одеяло на солнце; он сел.

— Со мной, как видно, не спешат расстаться, — продолжал он.

— Ты будешь летать?

— Вероятно. Патрулировать. Можешь ты поехать со мной сегодня в тот конец города? Я нашел священника. Годится?

— Что?

— Священник. Я знаю, как это тебя беспокоит.

— Очень мило, — ответила она и громко засмеялась. — А в общем разве это так важно? Для тебя это имеет значение?

— Нет. Может быть, имело бы, но сейчас не такое время.

— А не пожалеешь? — спросила она улыбаясь.

— Черт возьми! Ты, кажется, издеваешься?

— Нет. — И она опять засмеялась. — Мило. Очень мило.

— Ты можешь поехать сейчас?

— Да.

Она чисто по-женски наклонилась, подчеркнуто звонко, с усмешкой поцеловала его в губы и потерлась носом о его лоб в том месте, где не было ссадин.

— Это зачем? — спросил он.

— Разве все бывает зачем-нибудь?

— Обычно такие вещи — да.

— Как ты себя чувствуешь?

— Очень хорошо, — ответил он недоумевая.

— Ну вот, я это сделала, потому что ты хорошо себя чувствуешь.

— Едем? — спросил он, приподнявшись, и сел возле нее, вытянув ноги.

— Пойду надену шляпу, — ответила она.

На ней было ситцевое платье и белый джемпер. Она поднялась, чтобы пойти в палатку.

— Не надо шляпы. Идем, — сказал он и тоже встал.

— Разве англичанки ходят в церковь без шляпы?

— Мы будем венчаться не в церкви. Идем.

— Хорошо, — ответила она, и они пошли по комьям краснозема к дороге. Там их ждал грузовик. Они проехали вдоль побережья, через весь город, мимо разрушенных бомбами домов и спустились по отлогому горному склону. У ворот военного лагеря, близ бочек с бензином, загромождавших дорогу, перед изгородью из колючей проволоки стоял часовой. Квейль показал ему свой документ. Часовой осведомился о Елене.

— Нам надо видеть отца Никсона, — сказал Квейль.

— Зачем?

— Чтоб обвенчаться.

— Что ж, ваши документы как будто в порядке.

— Хотите, я схожу за священником и приведу его сюда? — спросил Квейль.

— Нет. Не надо. Можете въехать.

— Спасибо, — сказал Квейль, и они въехали в лагерь.

Квейль велел шоферу остановиться у небольшого дощатого домика. Он помог Елене выйти из машины и при этом обратил внимание на ее загорелые ноги.

— И чулок нет, — сказал он с улыбкой.

— Это ты виноват, — ответила она.

— Будем надеяться, что священник не обратит внимания.

— Нам придется что-нибудь говорить?

— Нет. Не беспокойся.

Она взяла его под руку, и они вошли в дом. Там стоял столик с пишущей машинкой. Небольшого роста, совершенно седой человек, в очках без оправы на облупившемся от солнца носу, вышел к ним с какими-то бумагами в руках.

— Добрый день, — приветствовал он их.

— Нельзя ли поторопиться и сделать это сейчас? — спросил Квейль.

— Вы желаете сейчас же обвенчаться?

— Да. Документы в порядке?

— В порядке. А с вами есть кто-нибудь?

— Никого, — ответил Квейль. — Разве это необходимо? Познакомьтесь: мисс Елена Стангу, мистер Никсон.

Они пожали друг другу руки, и священник положил бумаги на стол. На нем была только рубашка и короткие штаны защитного цвета. Елена заметила у него на шее красный треугольник загара.

— Нужны какие-нибудь свидетели.

— Шофер, — сообразил Квейль.

Он крикнул в дверь шоферу, чтобы тот вошел.

Дремавший на солнце широкоплечий йоркширец медленно вылез из машины. Квейль спросил его, не согласится ли он присутствовать при церемонии. Тот улыбнулся и ответил, что с удовольствием. Священник надел сюртук защитного цвета и принес из соседней комнаты молитвенник.

Квейль и Елена стали рядом. Пока священник читал молитвы, Квейль смотрел на пыль Египта, впитавшуюся в шершавый переплет, и на побуревший от жары золотой обрез книги. Он не слушал, что читает священник, и не думал прямо о Елене, а неопределенно обо всем, что связано с ней. Ему хотелось, чтобы Хикки был здесь, и Макферсон, и Нитралексис. Вот Нитралексис порадовался бы. Квейль представил себе, как Нитралексис радостно хохочет по случаю их бракосочетания, и задал себе вопрос, уехал ли бы Нитралексис из Греции, если бы был жив; вероятно, нет; ушел бы с Мелласом в горы. Меллас тоже одобрил бы поступок Квейля. Как было бы хорошо: Хикки, Нитралексис, Макферсон и Меллас. И больше никого не надо, и все было бы в порядке.

Его взгляд упал на белый лист бумаги возле машинки, покрытый пылью, на белые палатки за окном и марширующих новозеландских солдат в островерхих шляпах, потом на белые брови седого священника. «Сколько ему может быть лет?» — подумал Квейль. И почувствовал теплую руку Елены в своей руке, в то время как священник продолжал что-то говорить. Теперь Квейль нарочно старался не слушать, но уже не мог и слышал все.

Наконец священник закрыл книгу, как бы закончив одну часть церемонии, и велел им протянуть руки.

— У вас есть кольцо? — спросил он Квейля. Квейль опустил руку в карман куртки и вынул серебряное с бордюром кольцо. Он увидел коричневый налет загара на руке Елены — след ее пребывания здесь в течение нескольких дней, — и свою большую широкую руку, и длинные пальцы Елены. Тут священник стал что-то говорить о святости брачного союза, и Квейль старался запомнить, что он говорит, но не мог, а священник неожиданно назвал их имена и произнес: «Сочетаю вас как мужа и жену», и велел Квейлю надеть кольцо Елене на палец. Она протянула правую руку.

— Другую, — сказал ей Квейль.

Она взглянула на него с удивлением и протянула левую. Квейль надел ей кольцо, и оно оказалось велико; она согнула палец, чтобы кольцо не свалилось.

— Вот и все, — сказал священник, а они все стояли. — Я пришлю вам брачное свидетельство.

Он глядел на них с улыбкой.

Елена ничего не испытывала. Квейль тоже, кроме ощущения чего-то нового, что совершаешь в первый раз, — вроде первого полета, — потому что это было началом чего-то такого, что делаешь всерьез и надолго, с определенной целью и неопределенными последствиями.