Глаза Генри перестали улыбаться и вмиг стали хмурыми, но смотрели они теперь не на Хилари, а гораздо дальше — на Мерсеров, дело Эвертона и задачу отыскания игольного ушка в нескольких стогах сена. Хилари легко было предлагать ему поиграть в поиски убийцы — проблема заключалась в том, что, по его глубокому убеждению, убийца уже был найден и в настоящий момент как раз расплачивался за то, что в порыве гнева застрелил дядю, лишившего его наследства. Генри считал, и считал так с самого начала, что Джеффри Грей еще легко отделался и только чудом избежал виселицы.

Полк Генри находился тогда в Египте, и после исключительно приятного отпуска, проведенного в Тироле, он должен был вернуться в Каир. Джеймса Эвертона застрелили за два дня до того, как этот отпуск кончался, и все это время Генри убил на то, чтобы привить Хилари правильные взгляды на их помолвку. В конце концов ему пришлось удовольствоваться тем, что Хилари согласилась считать себя помолвленной, не отступившись, впрочем, от своих убеждений, что это варварство и насилие над свободой личности. Кое-какие сведения о процессе до Египта, конечно, доходили, в том числе и благодаря пространным письмам Хилари, содержавшим исключительно пристрастный и личный взгляд на события, но материалов дела он никогда не читал. Он согласился с приговором, сочувствовал Марион Грей и считал дни, оставшиеся до того времени, когда он вернется домой и Хилари выйдет за него замуж. Теперь наконец он ее видел — тут все было в порядке, — только она не выказывала ни малейшего намерения выходить за него замуж, зато, похоже, твердо решила втянуть в совершенно гиблое и бессмысленное мероприятие по пересмотру дела Эвертона. Ситуация вызывала у него решительное и совершенно естественное отторжение. Он хмуро посмотрел на Хилари и не терпящим возражений тоном сказал:

— Лучше забудь об этом. Дело закрыто.

— Да нет же, Генри, нет! Как оно может быть закрыто. если настоящий убийца не найден и Джеффри сидит вместо него в тюрьме? И знаешь, чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что миссис Мерсер знает убийцу. Генри, интуиция никогда меня не обманывала.

Генри нахмурился еще больше.

— Не понимаю, какой смысл вообще это обсуждать. Ты сама сказала, что эта женщина сразу показалась тебе сумасшедшей. Я не говорю, что она буйнопомешанная, но что она истеричка и в голове у нее настоящая каша — это точно, и если она любила Греев, естественно, ей было не слишком приятно давать показания против Джеффри. И все, что ты мне тут рассказала, означает только, что она хотела встретиться с Марион, чтобы хоть как-то перед ней оправдаться.

— Нет, — возразила Хилари, — все было совсем не так. Здесь другое. Ее что-то гложет, точно тебе говорю. И потом, почему она сказала: «Если бы только мне удалось ее увидеть!»?

— Мало ли что больной человек скажет!

— А что у нее не было другого шанса, потому что он за этим проследил? И почему она благодарила бога за то, что Мерсер меня не узнал, потому что в противном случае он ни за что не оставил бы нас наедине?

Генри пожал плечами.

— Если у человека больная жена и он старается, чтобы она не цеплялась к чужим людям, мне это представляется только естественным. Честно говоря, я почти уверен, что она не в себе.

— Я бы ни за что не вышла за этого Мерсера! — заявила Хилари.

Генри расхохотался.

— Обещаю, этого не случится.

Хилари ответила ему томным взглядом, разучить который стоило ей поистине титанических усилий. Она позаимствовала его у известной киноактрисы и все ждала случая проверить, как он подействует на Генри. Оказалось, что никак, и, опасаясь заработать косоглазие, она заменила взгляд на более привычный — рассерженный и сверкающий.

Строить Генри глазки то же,

Что слепому корчить рожи. — назойливым комаром пропищал чертенок в ее голове. Ее глаза засверкали. Генри — чудовище. Самое настоящее чудовище. В фильме главные герои валились от такого взгляда, как кегли. Строить ему глазки значило даром тратить свое время, и, будь он единственным мужчиной в Лондоне, она и то не вышла бы за него замуж. Скорее уж она вышла бы за Мерсера. Хотя нет, за Мерсера — нет. Ее даже передернуло, и она поспешно сказала:

— Ты знаешь, что я хотела сказать. Он кого хочешь с Ума сведет.

— Значит, ты согласна, что миссис Мерсер он уже свел?

— Нет. И, чем больше он будет таскаться за мной, повторяя на каждом шагу, что бедняжка совсем плоха, тем меньше я буду этому верить.

Генри поднялся.

— О чем ты говоришь?

— О Мерсере. Ты знаешь, его зовут Альфред. Правда, ужас?

— Хилари, он что, преследовал тебя?

Она кивнула.

— И весьма настойчиво. Я же тебе говорила. Подозреваю, что он шел за мной от самого Солвей-Лодж. А потом всю дорогу до автобуса объяснял, что его жена здорово не в себе, и, когда он зашел на шестой круг, я спросила себя, почему он это делает.

Генри присел рядом с ней на ручку кресла. Удивительно, как он вообще там уместился.

— Может быть, потому, что это правда?

— Или потому, что нет?

Их плечи соприкоснулись, и Хилари повернулась. В ее глазах горели вызов и решимость сражаться до последнего. Генри, однако, уже отступил. Он с совершенно естественным видом — будто они до сих пор были помолвлены — положил на ее плечо руку и задумчиво проговорил:

— Странно.

— Что странно?

— Ну, что он тебя преследовал.

Хилари кивнула. Из руки Генри получился на редкость удобный подлокотник — надежный и мягкий.

— Он просто выяснил, что это я была в поезде. Наверняка миссис Мерсер проболталась. И, поскольку он не знал, что именно она мне сказала, постарался сделать так, чтобы я не поверила ни единому ее слову. И если бы ему удалось убедить меня, что она не в себе… Генри, ты понимаешь?

Подлокотник немного напрягся.

— Не знаю, не знаю. Ведь она и вправду может быть больна. Хотя забавно. Ты говоришь, это было сегодня?

— Только что. Прямо перед тем, как я отправилась сюда. А что?

— Самое забавное, что он говорил тебе это приблизительно в то же время, когда Берти Эвертон объяснял это мне.

Хилари развернулась так резко, что обязательно упала бы, не подхвати ее Генри.

— Эй, осторожнее!

— Берти Эвертон? — переспросила Хилари, не обращая внимания на то, что ее держат, и держат крепко.

— Ну да, я так и сказал. Вы с ним едва не столкнулись в дверях. Разве ты его не заметила?

— Сомневаюсь, что такое возможно. И он говорил тебе, что миссис Мерсер сумасшедшая?

— И не раз. В точности как Мерсер тебе.

— Генри, а ты случаем меня не разыгрываешь? Потому что если так…

— То что? — заинтересовался Генри.

Хилари наморщила носик.

— Еще не знаю, но начну, наверное, с того, что снова перестану с тобой разговаривать.

— И сможешь спокойно обдумать на досуге, что же тебе делать дальше. Ну ладно, на этот раз я ни при чем. Говорю тебе чистую правду.

— Берти Эвертон приходил к тебе, чтобы рассказать о сумасшествии миссис Мерсер?

— Ну, не так прямо. Он действовал тоньше. Он, оказывается, был знаком со старым Эвстатиусом — покупал у него комплект чиппендейловских стульев и вышивал для них чехлы. Едва ли не крестиком. Я еще жутко испугался, что придется с ним это обсуждать, и срочно перевел разговор на фарфор — последнее время я посвящаю ему чуть не все ночи, — и он что-то быстро заскучал, и все говорил «да, да» и «совершенно верно», а потом вдруг вспомнил тебя и спросил, правда ли, что мы с тобой друзья. Я ответил, что правда. В общем, солгал. — Генри сделал паузу, выжидая, пока Хилари либо расплачется, либо начнет протестовать, либо бросится в его объятия.

Хилари, однако, ничего этого не сделала, а, слегка покраснев, показала ему язык. Генри нахмурился и как ни в чем не бывало продолжил:

— Потом разговор коснулся Марион, и дальше все пошло как по маслу. И какое, мол, несчастье для всей семьи, и какой, мол, у Джеффри сложный характер, и как, мол, все его любят — взять хоть миссис Мерсер, экономку его дяди, которая до сих пор не может оправиться после того, как давала против него показания. Ну просто совершенно теперь не в себе, бедняжка. Потом вдруг резко вернулся к этому голубому кувшину, но через какое-то время снова вспомнил про миссис Мерсер, потому что «даже удивительно, как это дело Эвертона на нее подействовало. До того дошло, что ни о чем другом уже ни думать, ни говорить не может. Подумать только, какое несчастье для мужа!» Потом еще немного про Мерсера, потом снова про кувшин, а потом появилась ты, и он ушел. Вот, кажется, и все.