— И теперь этот самый парик разрушит алиби Берти Эвертона, — с величайшим удовлетворением заключила Хилари.

Мисс Силвер кивнула:

— Парик и признание миссис Мерсер.

Хилари подалась к ней, чуть не свалившись с дивана.

— То, которое ей продиктовал муж? Мисс Силвер!

— Нет, не это. Бедняжка, она все повторяла, что это неправда, а когда я сказала, что вы можете подтвердить, что оно написано под угрозой смерти, призналась, что давно уже написала настоящее, выбрав момент, когда мужа не было рядом, и все это время носила его за корсетом, завернув в носовой платок. Там, правда, были сплошные ошибки и кляксы, но начальник полиции распорядился перепечатать его на машинке, и, перечитав его, она все подписала. Мы с начальником полиции старые знакомые, и он разрешил мне захватить с собой копию. Берти Эвертон будет незамедлительно арестован. Думаю, вам стоит поскорее связаться с миссис Грей и посоветовать ей нанять хорошего адвоката. А теперь, с вашего позволения, я прочту заявление миссис Мерсер.

ЗАЯВЛЕНИЕ МИССИС МЕРСЕР

— «Я хочу рассказать то, что знаю. Я не могу больше молчать. Он, конечно, убил бы меня, если бы я не сделала того, что он от меня хотел, но с тех пор я много раз думала, что, если бы я умерла тогда, мне не пришлось бы лгать на суде и смотреть, как отправляют в тюрьму мистера Джеффри. Мысли о нем и миссис Грей на давали мне с тех пор ни минуты покоя.

Чтобы все объяснить, мне придется начать издалека. Еще девушкой я влюбилась в Альфреда Мерсера и, уступив ему, стала его любовницей. В конце концов об этом узнали, и меня тут же уволили. Мою историю случайно услышала миссис Бертрам Эвертон — мать мистера Берти, — гостившая в тех краях. Она решила дать мне второй шанс и взяла к себе в дом помощницей кухарки, а когда в конце концов та уволилась, я заняла ее место. Все это события двадцатипятилетней давности. Мистеру Берти тогда было пять лет от роду, а мистер Фрэнк вообще только-только родился. Мистер Берти был самым прелестным ребенком, какого я только видела в своей жизни, хотя теперь по нему этого и не скажешь. У него были такие чудные волосы — ни дать ни взять новенький пенни, и столько очарования, что перед ним просто невозможно было устоять. Думаю, это его и сгубило. Слишком уж легко ему все давалось. Он любил живопись и музыку, но больше всего он любил деньги. Он любил их больше всего на свете, и с этого-то все и пошло. Сначала он просто воровал деньги у других детей, но вскоре выяснилось, что многие из них отдают ему деньги сами, чтобы он только не ябедничал на них, и это уже выглядело похуже, чем воровство. Это просто разбило сердце его матери, и она никогда уже не сумела полностью прийти в себя. Потом его послали учиться за границу, откуда он вернулся законченным бездельником и связался в Лондоне с компанией точно таких же. А вскоре его мать умерла, и семья распалась. Я уехала и долгие годы ничего об Эвертонах не слышала.

А потом я случайно снова встретила Альфреда Мерсера. Я работала тогда в Лондоне, и у меня как раз был выходной. Мы посидели с ним в кафе, выпили чаю, вспомнили старые времена, а потом стали встречаться опять. Вскоре он обрел надо мной такую же власть, как и прежде. Кажется, не было вещи, которой я не смогла бы для него сделать, и, когда он сказал мне уволиться, я тут же отказалась от места. Он сказал, что теперь мы поженимся и будем работать у мистера Джеймса Эвертона, который живет в Солвей-Лодж, Путни, и приходится моей миссис Бертрам деверем. И мы поехали туда и устроились на работу как семейная пара, потому что так хотел Альфред. Он обещал мне, что мы сначала поженимся, но все тянул и тянул с этим. У меня были свои рекомендации, у Альфреда — свои, и он сказал мистеру Эзертону, что мы женаты, а я не решилась возразить. Я и так никогда не возражала ему, а к тому времени начала уже бояться его до смерти.

Примерно тогда же я узнала, что Альфред тайком встречается с мистером Берти. Однажды мы встретит его на улице. Он остановился и заговорил с нами, называя меня Лу — в точности как называл в детстве, когда приходил на кухню и хотел выпросить у меня сладости. Я тут же подумала про себя: «Ему и сейчас что-то нужно», только не знала что. А когда я сказала об этом Альфреду, он приказал мне заткнуться.

Мистер Джеймс Эвертон не любил мистера Берти. Его душа целиком лежала к другому племяннику, мистеру Джеффри Грею, с которым они вместе работали. Кажется, они назывались присяжными бухгалтерами [14]. Не знаю уж, как это вышло, только мистер Берти узнал о какой-то ошибке, которую его дядя допустил на своей работе. Подробностей я не знаю, но со слов Альфреда поняла так, что мистер Эвертон подправил отчетность, чтобы выручить какого-то своего друга, и, всплыви это, у него были бы крупные неприятности с законом. Мистер Джеффри, конечно, ничего об этом не знал, а дядя настолько дорожил его мнением, что готов был на все, лишь бы так оно и оставалось.

И, конечно, он согласился встретиться с мистером Берти и все это обговорить. Мистер Берти специально приехал для этого из Шотландии. Это было пятнадцатого июля, за день до того, как мистера Эвертона убили. Мистер Берти приехал к ужину, а потом они вдвоем ушли в кабинет и долго там разговаривали. Я уже тогда догадывалась, что происходит что-то неладное, только не знала еще, что именно. Я просто поднималась наверх и, проходя через холл, слышала, что мистер Эвертон кричит на племянника так, словно уже и себя не помнит. И еще Альфред проговорился, что теперь мы обеспечены до конца жизни. Он поцеловал меня, чего уже очень давно не делал, и сказал, что подал наконец наше заявление и чтобы я купила себе новую шляпку и вообще привела себя в порядок. Но я еще ничего не знала тогда — клянусь, что не знала».

— Шантаж! — воскликнул Генри. — Ничего себе! Так вот почему он изменил завещание! Он попросту влип, и Берти, воспользовавшись этим, заставил его переписать завещание на него!

— Не мешай! — прошипела Хилари. — Читайте дальше, мисс Силвер.

Мисс Силвер кивнула и продолжила:

— «На следующий день мистер Эвертон скверно себя чувствовал. Альфред сказал мне, что он ездил менять свое завещание и мистер Берти уже поставлен об этом в известность. „Считай, что нам всем чертовски повезло“, — сказал он. И еще сказал, что пригласил к ужину миссис Томпсон. Это случилось шестнадцатого июля. День был очень жарким и солнечным, и мистер Эвертон почти не выходил из своего кабинета. Он распорядился оставить холодный ужин в столовой, потому что не знал, когда спустится. Без четверти семь Альфред позвал меня наверх в нашу комнату и сказал, что мистер Эвертон застрелился. Он сказал, что никто не должен узнать об этом до тех пор, пока миссис Томпсон не пробудет в доме достаточно, чтобы снять с нас всякие подозрения. Он сказал, что нас обязательно обвинят в его смерти, если в этот момент мы будет в доме одни, а миссис Томпсон так плохо слышит, что просто не сможет сказать, был выстрел или нет. Потом он объяснил мне, что я должна делать и говорить, и поклялся, что, если я хоть раз ошибусь, он вырежет мне сердце. Он показал мне номе и предупредил, что тогда мне уже никакая полиция не поможет, а потом заставил встать на колени и поклясться, что я все выполню в точности. А чтобы миссис Томпсон ничего не заподозрила — потому что после всего услышанного я была в ужасном состоянии, — я должна была сказать ей, что у меня разболелись зубы. В половине восьмого пришла миссис Томпсон. Не знаю, как мне удалось не выдать себя. Альфред сказал ей, что я сама не своя от боли, и она в это поверила. В восемь я вышла с кухни, чтобы отнести тарелки в столовую, и, возвращаясь через холл, едва устояла на ногах, потому что услышала в кабинете голос мистера Эвертона. Он говорил по телефону — и это при том, что я час как считала его мертвым! Я просто окаменела. Он сказал: „Приезжай как можно скорее, Джеф“ — и повесил трубку.