— Чудесные новости, — натянуто улыбнулся я. И равнодушно отшвырнул в сторону документ, освобождая место для свежих фотографий.

— Мне жаль, что так вышло. Со Стефанией.

Я замер. Гнев. Неукротимый, яростный, всепоглощающий, словно проснувшееся чудовище, поднимался откуда-то из глубины души. Гнев такой силы, которой я не испытывал никогда в жизни, разве что один раз, когда умерла мама, и я в бессилии, в злобе, слезах сталкивал стеллажи с её кактусами, разносил вдребезги горшочки с литопсами и конофитумами, лампы и всё, что попадалось на пути.

Да как она смеет мне сочувствовать! Как смеет вообще говорить про Конфетку!

— Полина, уходи! — процедил я сквозь зубы, не поворачиваясь.

— Мне правда жаль, Рим, — прозвучало за спиной.

— Жаль? — медленно развернулся я, чувствуя, как сами по себе сжимаются кулаки. — Нет, твоя жаль здесь точно неуместна. Как и твоё сочувствие. И твои извинения. Убирайся!

— Рим, прости, — выставила она вперёд руки, глядя на меня испуганно. — Я не хотела. Клянусь, не хотела! Не знаю, что на меня нашло. Не знаю, зачем я столько всего наговорила, несправедливого, злого, нечестного. Я ведь даже так не думала. Но словно была сама не своя. Мне было так больно, так плохо…

— Полина, — покачал я головой и повторил по складам. — У-хо-ди.

Обогнул её, обогнул наблюдающего за нами с тревогой Командора, стоящего в дверях комнаты, и ушёл на кухню.

Включил воду. Ледяную. Засунул под кран голову.

Как же хотелось заорать. Как же хотелось сказать бывшей жене всё, что я о ней думаю. Разбить что-нибудь об её голову. Но больше всего — вытолкать её за дверь и забыть.

Забыть навсегда.

Я накинул на остывшую башку полотенце. Стукнулся лбом о висящий над мойкой шкаф: «Её всё же надо выставить. Просто выставить. Раз слов она не понимает. Да и не о чем нам говорить».

Резко развернулся.

— Твою мать! Какого чёрта?! — заорал, когда по животу полилось, а на ногу упало тяжёлое и покатилось, оставляя на полу малиновую лужу.

— Прости, прости, Рим, — кинулась Полина поднимать разлитую настойку. — Я просто открыла понюхать, не забродила ли она, и хотела… поставить. Её надо поставить… в холодильник, — едва договорила она трясущимися губами. А потом заплакала, сидя на полу в луже. — Прости!

— Проклятье! — я посмотрел на малиновые пятна на белоснежной рубашке. На залитые сладкой жидкостью брюки. С тяжёлым сердцем — на бывшую жену. И поборов в себе желание её утешить, ушёл в ванную, хлопнув дверью.

Пальцы, на которые упала тяжёлая бутылка, нещадно ныли, пока я срывал с себя в одежду. Пошевелил — вроде целы, — пока в тазик с порошком наливалась вода. И бросил рубашку в пену, когда в дверь позвонили.

— Батя мой Рамзес! Только гостей мне сейчас и не хватало! — схватил я с крючка халат и, запахнувшись на ходу, рывком открыл дверь.

Открыл и замер, не находя слов.

На пороге стояла Славка.

— Я… не вовремя? — смутилась она, глядя на мой распахнутый халат.

Я опустил глаза — на трусах тоже расползлось мокрое пятно.

Ч-ч-чёрт!

— Нет, нет, проходи, — стянув полы проклятого халата, я отступил вглубь коридора, освобождая ей место. — Облился… Нечаянно… — топтался я в смятении.

— А я заехала к тебе на работу, но мне сказали, что ты в отпуске. Не знала, будешь ли ты дома, — так же неловко переступала с ноги на ногу она.

— Я… Да… — наконец догадался я захлопнуть дверь. — Взял отпуск. За свой счёт. Я был у тебя в больнице… То есть у Макса.

— Он сказал, — кивнула она, не сводя с меня глаз.

И я не мог отвести взгляд, впитывая каждую её чёрточку, как промокашка чернила.

Пропитывался, стараясь ничего не упустить, словно впрок. Боясь, что больше её не увижу. И стараясь оставить в памяти как можно больше.

Она почти и не изменилась. Сделала новую стрижку. Незнакомые камни, сверкающие в белом золоте, появились в ушах — в цвет глаз. Сменила цвет помады.

А ещё я заметил свежую скорбную морщинку в уголке губ.

— Я приезжал тебе сказать…

— Микрозелень? — улыбнулась Слава и едва заметная морщинка исчезла, наполняя сердце радостью.

— Вера… Клеванская даже не знала. Технолог закупала семена для выращивания зелени, — торопился я пересказать всё, что мы узнали о «Кле_Вере» в последние дни. — Оказалось, они были обработаны химикатами, и не пригодны для потребления в виде молодых всходов. Но нигде в документах это не было указано. Столько людей…

— Хорошо, что всё обошлось, — кивнула Слава. — Вера очень переживает, что так вышло. Я звонила. Она в шоке. Хочет принести официальные извинения и как-то компенсировать людям ущерб, моральный, материальный. Исследовать дополнительно семена и, насколько это возможно, предупредить возможные последствия…

Она замерла на полуслове, когда её вдруг перебили:

— Рим, мне показалось…

Голос Полины, что вывернула из-за угла в прихожую прозвучал тихо, но раздался как гром среди ясного неба.  Как пушечный выстрел. Оружейный залп.

Батя мой Рамзес! Я ведь совсем про неё забыл, увидев Славку. И про то, что стою в одном халате на мокрые трусы. И вообще не один.

А она… чёрт бы её побрал!

У меня словно заболели и раскрошились разом все зубы, когда я увидел, что Полина тоже сняла мокрые брюки и стоит в одной блузке.

— Упс! — замерла она, растерявшись.

Да чтоб тебя, Полина! Я едва не взвыл.

А я думал, что первый раз их встреча была ужасна. Но теперь всё выглядело ещё хуже. Теперь и слова не понадобились: я, считай, голый, Полина — в исподнем.

Провидение, что все эти годы сталкивало нас со Славой, словно цинично насмехалось.

Нелепейшая ситуация. Смешная. Глупая. И катастрофически безнадёжная…

— Я же знала: не вовремя, — улыбнулась Славка понимающе. — Спасибо, что заехал. Что докопался до истины. Это ведь только благодаря тебе, Рим, всё прояснилось. Спасибо! Всего доброго, Полина, — открыла она дверь и выпорхнула на улицу быстрее, чем я успел прийти в себя.

— Слава! — кинулся я за ней следом. — Слава!

Выбежал на улицу как был, босиком, в халате нараспашку.

— Стой! Да подожди ты! — остановил её у машины.

— Рим, — развернулась она и покачала головой. — Ничего не надо объяснять. Всё в порядке. Я всё равно приезжала только поблагодарить.

— Неправда, — покачал я головой, не желая сдаваться.

Да, уже соскользнул с отвесной скалы, но ещё цеплялся ногтями. Падал, летел вниз, зная, что без страховки и всё равно разобьюсь, но ещё боролся, ещё глупо надеялся на чудо.

— Правда, Рим. Иначе я бы приехала сама, — показала Славка на машину. — Или на такси. А меня привёз водитель. Я не собиралась задерживаться.

Водитель и правда стоял возле машины. А я стоял как дурак и не знал, что сказать.

Спорить — глупо, доказывать что-то — бесполезно, оправдываться — смешно.

Но не сдавать и позориться до конца — видимо, был мой основополагающий жизненный принцип.

— Она привезла свидетельство о разводе. А я нечаянно облился наливкой — резко развернулся и выбил бутылку у неё из рук. Ей тоже досталось, пришлось застирывать одежду, — сказал я как есть.

Надо это Славе или нет — неважно. Это правда. Как бы нелепо она ни звучала, каким бы тошнотворным оправданием не выглядела — правда.

— Так ты, значит, свободен? — удивилась Славка.

Я развёл руками:

— Видимо, да.

— Поздравляю!

— Спасибо! — пожал плечами.

— Это тебе спасибо. За всё. Ну, мне пора, — кивнула Славка. — Спасибо ещё раз!

— Всегда пожалуйста! — натянул я на лицо улыбку. — Обращайся, если вдруг ещё будут какие проблемы. С памятью там или электрическими приборами. Рим Азаров, всегда к вашим услугам, — нарочито расшаркался я, намотав на руку полу халата.

Вышло совсем не смешно. Язвительно, отчаянно, горько. Но гордо.

— Обязательно, — улыбнулась Славка так же натянуто.

Водитель открыл дверь.

«А мы ведь так и не поговорили», — подумал я, когда машина тронулась с места…