Чем больше работал Федя вокруг кандидата, тем ближе и роднее становился ему тот, и у Феди начало возникать чувство, знакомое всякому оперу, чувство родственной души, но души не простой — скрытной и спрятанной за завалами общественного мнения и различными комплексами, среди которых первое место занимал известный всем профессионалам «комплекс стукача». Психологи понимают под ним «совокупность представлений о том, что оказание помощи государственным органам на негласной основе является позорным, постыдным и всеми осуждается».

Комплекс этот, считает Федя, феномен чисто русского свойства. Им болели и болеют западники и славянофилы, красные и белые, демократы и консерваторы. У него глубокие, если не сказать глубочайшие корни, потому что произрастает он на благоприятнейшей почве русской, а шире — славянской души.

История России похожа на большие качели, где организующее и упорядочивающее начало борется с анархиствующим. Организующее начало представлялось государством, анархиствующее — негосударственными формами. Помогает тому или другому началу общественное сознание; оно периодически ослабляет одно начало в угоду другому, и качели набирают размах, соответствующий российским просторам.

Стоило государству потянуть качели в свою сторону, как общественное мнение тут же становилось на сторону противоположного начала, вспоминало о человеческих ценностях, всячески уничижало методы государственного управления обществом и в конце концов добивалось своего. Сила государства убывала, качели возвращались в состояние равновесия, но тут другая сила вытягивала их в обратную сторону, и начинались события, страшнее которых не придумаешь… Тогда снова вмешивалось общественное сознание, вспоминало о государстве, призывало государство вмешаться, навести порядок, так как «причиняется ущерб человеческим ценностям». В этот период, если и говорили в обществе о том, что государство — зло, то всегда упоминали, что это зло необходимое, обеспечивающее стабильность, безопасность и дающее надежду на будущее. С этого момента начинался крен в другую сторону, и так без конца…

Но, что самое парадоксальное, и в одной, и в другой крайних точках разлета этих качелей анархиствующее начало всегда высокомерно, а иногда и с презрением относилось к государственным чиновникам и тем, кто им каким-либо образом помогает.

Может быть, это происходило оттого, что государство в сознании россиянина всегда — зло, хотя и необходимое? Может, этому были другие причины, коренящиеся все в той же душе, необъятной, как сама Россия…

И вот настал день, когда Федя сделал будущему апостолу предложение, от которого тот покраснел так, как когда-то сам Федя после аналогичного предложения со стороны Данилова.

Будущего апостола возмутило предложение Феди, однако сам Федя пропустил мимо ушей эмоции собеседника. В душе он даже был рад такой реакции, значило это, что он хорошо изучил и знал кандидата. Все шло как надо, и Федя был спокоен, как бывает спокоен шулер, знающий не только свои козыри, но и карты противника, а также карты, лежащие в колоде, — причем все, от первой до последней, а с таким преимуществом невозможно не выиграть.

— Так вы считаете, — сказал он тогда Кондратьеву, который, разумеется, еще не был Кондратьевым, — что выявлять противника должны только профессионалы?

— Нет, — ответил будущий Кондратьев, — но то, что делает сейчас КГБ… та сеть, которую он создал, не соответствует потребностям сегодняшнего дня (здесь он цитировал центральные газеты).

— Эта сеть, — сказал Федя, — существует в воспаленном сознании нескольких журналистов. Нет такой сети, поскольку выполнять работу по поиску агентуры противника могут далеко не все, как не все могут ходить по канату, а раз не могут, но не стоит брать их в канатоходцы.

— Но газеты… — начал было будущий апостол.

— Мы противостоим профессионалам, — сказал Федя, — и поэтому газетчики считают, что для этого нужна огромная сеть. На самом деле все наоборот: чем больше сеть, тем больше вероятность провала, ее труднее скрыть, ею труднее управлять, возрастает возможность расшифровки отдельных акций.

— Акций, — повторил тогда Федин собеседник, — слово-то какое…

— Слово как слово, — не дал ему уйти в сторону Федя, — не лучше и не хуже других. Итак, вернемся к нашим баранам… Наша работа — профессиональное противодействие противнику.

— Противнику?

— Да, противнику, — жестко ответил Федя, — противнику, потому что бывают дружественные государства, но не бывает дружественных разведок… Дружеские отношения государств не означают, что они раскрывают перед другими свои тайны.

— Да разве я против, но мне кажется, что все эти игры в шпионов — в прошлом, а сейчас каждый сознательный гражданин, если столкнется с чем-нибудь подозрительным, обязан сообщить в органы.

— Нет, — отрезал Федя, — дело не в сознательности или несознательности. Любой гражданин может сообщить о том, что сосед гонит по ночам самогон. А с профессионалами так не пройдет. Для работы против профессионалов людей нужно специально готовить. И вы сами понимаете, что в этой работе мы используем таких людей, как вы.

— Но я же ничего не сделал.

— Еще одно заблуждение, и тоже идущее от газетчиков. Это они говорят, что органы привлекают к сотрудничеству тех, кто чем-либо себя скомпрометировал. Типичное мещанское заблуждение, вытекающее из рассуждения: сотрудничает — значит, рыльце у него в пушку, и никому и в голову не придет, что люди чаще всего работают за идею.

— Но мне стыдно за…

— И это заблуждение, — угадал ход его мыслей Федя, поскольку это были карты из колоды, которую он знал как свои пять пальцев. — Может быть, во времена Христа так и было, но в наше демократическое время все делается бесплатно.

— Ну, если речь идет о том, чтобы помогать контрразведке…

«Эх, парень, — подумал тогда Федя, — ты действительно будешь работать на контрразведку, только саму контрразведку иногда используют не по назначению: то в качестве топора для ремонта наручных часов, то в качестве маленькой отвертки для заколачивания шпальных костылей».

На том их первый разговор и закончился.

Федя дал будущему Кондратьеву переболеть предложением один на одни с собой. Рисковал ли он? Конечно, но риск был не велик. В той беседе он почувствовал главное: будущий апостол по взглядам на жизнь есть Внучек до работы в органах. И тот, и другой, как два камертона, были настроены на один звук. Как когда-то Данилов убедил Федю доводом: если не ты, то кто? — так и Федя доказал будущему апостолу, что, кроме него, никто не справится с этим делом.

После этой беседы Федя еще раз понял, почему он тогда согласился с примитивными в сущности доводами Данилова и почему с ним согласился будущий Кондратьев, хотя аргументы Феди были не менее стандартны и примитивны. Каждый учитель ищет себе последователей, но на его предложения откликаются и идут за ним только те, кто верит в него, а еще точнее, кто внутренне похож на него.

Федя не был новичком в приобретении помощников, но тогда почувствовал удовлетворение. Он мысленно выстроил в ряд всех своих апостолов и удивился, их было ровное число — двенадцать. Самые разные люди, все они были чем-то похожи на Федю, но более всех был близок к нему теперешний кандидат.

Уже тогда Федя почувствовал некоторую ревность оттого, что когда-нибудь с его апостолом будет работать кто-то другой. Но и в самом дурном сне не могло ему присниться, что с Кондратьевым будет работать Дробин.

На следующей встрече, однако, случилось непредвиденное. Апостол, которого Федя уже считал своим, вдруг отказался.

— Я все продумал, — сказал он, — меня не устраивают эти игры. Только вчера по телевизору показывали одного такого, он корреспонденту рассказывал, что его тоже вербовали в контрразведку, а заниматься ему пришлось…

Это было что-то новое, в колоде Фединых козырей не было карты, чтобы бить этот довод сопротивляющегося апостола, и Федя немного растерялся. Однако растерянность продолжалась недолго.