Баженов также не знал, что Толстых аккуратный и точный следователь и не позволил бы себе просто так заставлять кого-либо ждать у кабинета. Задержка была вызвана ожиданием Внучека, в присутствии которого следователь хотел допросить одного из главных свидетелей, могущих, как говорили в детективных романах девятнадцатого века, пролить свет на это темное дело.

Баженову пришлось ждать еще десять минут, пока Федя читал заключение технического инспектора о причинах аварии.

— Я вижу, что осталось предъявить обвинение в халатности? — спросил Федя, отложив в сторону заключение.

— Да, — сказал Семен, — если не появятся другие факты, которые могут оказать влияние на квалификацию. Ты что так смотришь? У тебя сеть что-нибудь?

— У меня? Да нет, у меня все то же, что и у тебя…

— Тогда я приглашаю?

— Давай…

Семен представил Внучека как коллегу, который так же, как и он, занимается расследованием обрыва лифта, и начал печатать на машинке «шапку» протокола.

Потом Семен стал задавать вопросы. Вопрос — ответ — стук машинки. Вопрос — стук, стук, ответ — стук… С непривычки Федя не мог из-за этого стука сосредоточиться на показаниях Баженова, он остался после ухода свидетеля, без шумовых помех прочитал протокол и сделал кое-какие записи, которые дословно выглядели так: «Баженов — главный механик, он же начальник отдела главного механика. Работает один за всех, так как других людей в отделе нет. Имеет много объектов по всей Западной Сибири. Его основная задача — поддержание оборудования объектов в исправном состоянии. В его ведении находятся также: проверка вводимого оборудования, его испытания, организация инструктажей по технике безопасности, надзор за безопасным состоянием грузоподъемных механизмов. Кроме того, за безопасное состояние отвечают прорабы и мастера смен. Их данные указываются в паспортах грузоподъемных механизмов. Непосредственным обслуживанием лифта на Каминской ТЭЦ занимался электрослесарь Шабров. Лифт проходил испытания в прошлом году, в мае. О возможных неисправностях лифтового хозяйства ему никто не докладывал: значит, все было в исправности. Лифт — жизнь трубокладов. Если бы лифт стал барахлить, то трубоклады не слезали бы с прораба и электрослесаря, пока он не был бы починен…

— Почему произошел перекос противовеса и его заклинивание?

— Это могло случиться потому, что зазор был или стал больше нормы, либо по каким-то другим причинам.

— Почему не сработали так называемые ловители?

— Не знаю, но ловители должны были сработать в любом случае. Наверное, им что-то помешало. Может быть, что-то на них упало.

— А могло быть так, что кто-то специально бросил это „что-то“?

— Наверное, могло, если кто-то решил покончить жизнь самоубийством.

— Какие отношения были у Атоманского с бригадиром?

— Точно сказать не могу, но Шабров говорил, что они часто ругались. Атоманский угрожал бригадиру…

— А в каких отношениях трубоклады находились с самим Шабровым?

— У них были нормальные деловые отношения.

— Кто конкретно отвечает за безопасность работы лифтового хозяйства?

— Шабров».

Итак, рядом с фамилией Атоманского появилась еще одна — Шабров. Кто из них? Ответ на этот вопрос даст следствие. Закон дает на его проведение два месяца. Через два месяца Толстых будет точно знать, кто виноват и в чем причины случившегося. Но Федя будет знать об этом задолго до того, как Семен закончит следствие, и поможет ему в этом человек, с которым он должен встретиться послезавтра.

Человек этот имел условную фамилию Кондратьев и приходил на квартиру Фединого друга Петра Николаева, инженера ТЭЦ, которого Федя знал еще по институту. Николаев был холост, точнее — разведен, и жил в однокомнатной квартире в единственном в Каминске девятиэтажном доме.

Дом тот построили четыре года назад, когда в Каминске еще велось массовое строительство и делались попытки выполнить программу «Жилье-90», которую местные остряки переиначили в «Жулье-90». Строили на огромном пустыре, где, по замыслам городского архитектора, должен был вырасти новый микрорайон, состоящий из таких девятиэтажек. Перед началом строительства корреспондент местной газеты, носивший смешную фамилию Саботеня, опубликовал несколько статей об экономичности девятиэтажных домов по сравнению с пятиэтажными, привел статистические выкладки, подтверждающие это, и даже напечатал план будущих Черемушек города Каминска.

Дом построили быстро, по каминским меркам почти мгновенно, — за два года. И все, конечно, ждали, что туда, как обычно, хлынет управленческий люд, а все остальные очередники поселятся в их освободившихся квартирах. С восторгами по поводу ввода в строй первой девятиэтажки вновь выступила местная газета, назвав в заметке дом «билдингом». Однако на том восторги и закончились. Управленческий люд в дом не поехал, а те, кто вселился в него, столкнулись с массой недоделок и неудобств, главным из которых было отсутствие лифта. Те, кому пришлось носить мебель на последние этажи, готовы были разорвать и архитектора, и строителей, и даже Саботеню.

Разумеется, жильцы пошли в домоуправление, но там их успокоили: лифт, сказали, пустят сразу же после ввода второй девятиэтажки, ибо эксплуатация одного лифта — дорогое удовольствие… Жильцы стали жаловаться, но тяжба эта не длилась, как обычно, годами, о ней забыли через три месяца: не до лифта стало. Дом вдруг наклонился и стал похож на Пизанскую башню, а в подвале его, где все рассчитывали хранить картошку, заплескалась вода.

В городской газете в то время появилась статья перестроившегося Саботени, в которой он говорил, что девятиэтажки строиться на таком грунте не должны, опять приводил аргументы, подтверждающие такой вывод, делал статистические выкладки…

Таким образом, Черемушки на пустыре не возникли, название «билдинг» к дому не прижилось, и его стали знать просто «свечкой».

В «свечке» было пятьдесят четыре квартиры в один подъезд, что было чрезвычайно удобно для Внучека: поди разберись, в какую пришел опер. Но наряду с этим удобством было неудобство, которое напрочь зачеркивало первое. В «свечке» поселились семьи из старых частных домов, снесенных под новое строительство. Они переехали в девятиэтажку не только со своими самодельными буфетами, шкафами и сундуками, но и традициями, и привычками. Одна из них создавала Феде массу трудностей.

Сразу же по заселении жильцы врыли у подъезда две огромные скамейки. Вечерами на них сидела взрослая часть дома, которая днем была на работе, ночами резвилась молодежь, а днем скамейки занимали старушки, и лучшей контрразведки придумать было нельзя: мимо их бдительного ока не смог бы незамеченным прошмыгнуть в дом ни один шпион.

Старушки, увидев чужака, начинали рассуждать: кто это? к кому пошел? сколько времени пробыл в доме? появлялся ли раньше? Зимой контрразведка службу не несла, а вот летом отыгрывалась за все холодные месяцы, и Феде приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы не запасть в память старушек в одной и той же одежде, в одно и то же время, с одним и тем же выражением лица…

У Внучека был свой ключ от квартиры Николаева, потому что посещения ее проходили тогда, когда друг был на смене. О том, для чего ему нужна квартира, Внучек Николаеву не говорил, сказал только: есть необходимость. Николаев его понял так, как и должен был понять мужчина.

— Я в ванной полотенце повешу, чтобы ты моим не пользовался, — сказал он.

На том и договорились. Николаеву было лестно, что он помогает «куратору» и другу по институту решать личные проблемы, а Внучека устраивало, что Николаев не догадывается о том, как «куратор» использует его квартиру.

О встречах с Кондратьевым Федя договаривался заранее, однако иногда работа требовала срочных контактов. Организовать их было не просто, так как для окружающих они с Кондратьевым не были знакомы.

Кондратьев жил в «крейсере» и не имел телефона. Федя, чтобы сообщить ему о необходимости встретиться, сдвигал при визуальном контакте шапку на затылок. Зимой это выглядело естественно: шапка всегда на голове, а летом… Летом для таких случаев служила белая курортная кепочка, которая вызывала дикое раздражение у Натальи. Она даже грозилась выбросить ее на помойку. Наталья не заканчивала Высших курсов и не могла понять, что это не тряпка, а элемент конспиративной связи.