Но малолетка Выдрин не испугался, он знал свои права и продолжал смотреть на присутствующих чистым взглядом честного человека.
— Корж, — вдруг неестественно тихо сказал Патрушев, — уточни, есть ли свободная машина. В морг поедем сейчас…
— Зачем? — спросил тогда Корж. Но Патрушеву уже было не до него. Он неотрывно смотрел на Выдрина, словно хотел его на всю жизнь запомнить.
— Не имеете права, — испугался малолетка, — я не поеду…
— Поедешь, я тебя туда на руках отнесу и покажу старика, и ты у меня там показания давать будешь.
— Нет, — завопил Выдрин, сползая со стула, — не поеду. Вы что, с ума посходили… нет, я мертвецов боюсь.
Корж еще стоял в дверях.
— Почему здесь? — обратился к нему Патрушев. — Немедленно за машиной.
Когда Корж выходил из кабинета, он заметил странную улыбку Бурцева, но не придал ей значения.
У дежурного на столе лежала снятая трубка.
— Тебя, — сказал дежурный Коржу.
Звонил Бурцев: «Поднимись к нам, все в порядке, машина не нужна…»
Корж вернулся в кабинет. Выдрин, всхлипывая, что-то писал, Патрушев, хмурый и злой, стоял у окна и курил, Бурцев сидел за столом, и лицо его освещала та же странная улыбка шахматиста, еще не выигравшего партию, но уже не сомневающегося в ее исходе.
На следующий день Бурцев в рапорте доложил начальству о недозволенных методах работы Патрушева.
Патрушева отстранили от должности, назначили служебное расследование, которое подтвердило указанные замом обстоятельства.
Будь на месте Патрушева другой человек, скажем тот же Бурцев, эта история закончилась бы не так печально. Человек тот постучал бы себя кулаком в грудь, заверил бы всех, что подобное больше не повторится, и все завершилось бы выговором.
Но Николай Сергеевич остался верен себе. Он заявил, что считает себя правым в данной истории, что «урка» тоже человек, как ни странно. На это ему ответили — человеком нужно быть дома, а на службе — работником.
Обозлившись, Патрушев подал рапорт об увольнении. Поскольку история с Выдриным, благодаря его родителям, получила большой резонанс, рапорт был подписан.
Новым начальником отделения стал Бурцев. И хотя его поступок был неприятен Коржу, с Бурцевым он работал так же, как и с Патрушевым, вспоминая слова прежнего шефа о том, что вместе их свела служба, а не кормушка. А раз служба, то какие могут быть счеты.
Однако новый начальник не следовал поговорке старого, у него были свои поговорки, и вскоре Корж почувствовал, что его плавно, без нажима, так, как мог это делать только один человек, выживают из подразделения.
Чья-то рука, а точнее язык, создавали Коржу славу человека никчемного, вздорного, ни на что не способного и к тому же «допускающего нелестные высказывания в адрес руководства».
Корж, воспитанный Патрушевым, потребовал открытого разбирательства. Но кругом пожимали плечами: не о чем беспокоиться, нам бы твои заботы.
Долго так продолжаться, естественно, не могло. Организатор этой интриги прекрасно знал характер Коржа и не ошибся.
В один прекрасный день Корж, уставший искать змеиные ноги, подал рапорт о переводе его в другое подразделение. Рапорт удовлетворили, но даже Корж не ожидал, что направят его для дальнейшего прохождения службы в Кедровку.
После переезда Коржа в райцентр началась история с анонимными письмами. Но из нее Корж выбрался без потерь (истраченные нервы и седые волосы не в счет).
«Умудренный» опытом Корж никому ничего не стал доказывать: молча работал и на разговоры о «людской подлости» не отзывался, на вопросы, касающиеся злополучной двери, отвечал только тем, кто занимался проверкой очередного анонимного письма.
Постепенно и эта история забылась. Но для Коржа она не прошла бесследно. С тех пор он стал смотреть на жизнь взглядом человека, побывавшего в жизненных передрягах, человека опытного, не верящего ни словам, ни даже поступкам.
Цель — вот критерий оценки человеческих действий. Она все объяснит, она — единственное мерило и слов, и дел человеческих.
Кроев говорил, что его шеф горит на работе, спору нет — это так. Патрушев горел. Клягин горит, но как по-разному они горят. Для чего, например, ярким пламенем полыхает Клягин?
Четыре года назад он из главного зоотехника сельхозуправления стал директором «Приозерного» — хозяйства среднего, не относящегося ни к плохим, ни к хорошим.
Заняв пост директора, Клягин стал хозяйство «поднимать». Да, если точнее, на хозяйство ему плевать: себя Клягин поднимал. Он и за подъем совхоза взялся с фасадной стороны: ДК, контора, асфальт, картинная галерея, в которую пускают только проверяющих, необычная активность в работе — «Клягин сам не спит и другим не дает».
«Выведу вас из прорыва, — говорил Клягин, — и тогда все пойдет по-другому, а сейчас нужно подтянуть пояса, потерпеть».
Однако специалисты понимали, что это не так, что работа под руководством Клягина — это на несколько лет затянувшийся аврал, который не решает всех проблем «Приозерного» как совхоза.
И Клягин, конечно, это понимал, но продолжал гнуть свою линию, потому что знал, перед тем как лопнуть всему — уйдет он. Совхоз для него лишь ступенька по служебной лестнице. Уйдет Клягин, и все с него спишется, а преемник пусть расхлебывает кашу, им заваренную. Потому что за фасадом, который он отстроил, забылось основное — выход продукции не вырос, а даже уменьшился. И объяснение этому простое. Клягин, собрав все средства на преобразование центральной усадьбы, по сути дела, обобрал остальные четыре отделения совхоза, которые в этих средствах ох как нуждались.
Кроев не мог понять, почему Клягин пытался занизить ущерб от пожара. По молодости считал, что Клягин боролся за совхозную копейку. Черта лысого, на совхозную копейку Клягину тоже плевать. Для него страшно другое — чем больше ущерб, тем невыгоднее выглядит «новатор-директор», тем дальше отодвигается перспектива уйти с повышением. А уходить надо, уходить сейчас, пока все оценивается старыми мерками, пока о «Приозерном» говорят и пишут и Клягин на волне. Через год уже поздно будет: нельзя долго на высокой ноте петь, нельзя долго на голом администрировании держаться…
В УК нет состава преступления в показухе, а жаль — она иной раз причиняет ущерб не меньший, чем хищения.
Еще несколько отрывочных мыслей пронеслось в мозгу Коржа. Затем приятное тепло окончательно сломило его, и он заснул, однако помня, что завтрашний день будет для них решающим.
Следующим утром группа вновь отправилась на отделение. Глинков, выполняя вчерашнее обещание, добыл автомобиль.
Автомобиль был грузовой «ЗИЛ». Шофер его, молодой парень с синими невинными глазами проштрафился на днях и сам предложил Глинкову услуги по транспортировке следственно-оперативной группы на отделение.
В кабину влезли вчетвером.
— Ничего, — сказал водитель, когда они кое-как разместились, — ГАИ далеко, да и с нами милиция…
— Ты не особенно, — строго предупредил его Глинков, — это экстерриториальная ситуация.
— Экстремальная, — поправил было Кроев, но тут же получил локтем в бок — не роняй авторитет участкового.
— Один хрен, — ничего не поняв, ответил водитель, — все мы люди…
До отделения доехали быстро.
Снова расположились в конторе и стали совещаться.
Еще вчера у Кроева появилась идея — новый тактический ход. Он решил составить хронометрическую схему происшествия, то есть восстановить поминутно события вокруг пожара.
Следователь сообщил об этом Коржу.
— Что это даст? — переспросил тот.
— Как что, — загорячился Кроев, — детализация показаний позволит нам выявить противоречия и точнее установить отдельные моменты происшествия.
— Видишь ли, — сказал Корж, — если бы ты работал с кандидатом наук, это было бы приемлемо. А здесь Тропин — человек почти неграмотный. Ну, укажешь ты ему на противоречия и несоответствия, и что же? Он, не смущаясь, скажет, что ошибся, запамятовал, просто перепутал — и будет прав. Он свою память, как ты в институте, не тренировал. В общем, решай сам, детализация так детализация, а я с Ивахиной поработаю. Вчера мы с Глинковым кое-что нашли. К делу, правда, не относится, но… кто знает…
