В электричке было много народа, и они пошли искать свободные места. Вагон, где такие места были, они нашли быстро, но вскоре пожалели, что нашли… В вагоне было свободно потому, что шумная компания парней в брезентовых куртках выкурила всех и развлекалась там одна.

Надо было уходить, но уходить так, чтобы это не было похоже на бегство. Бегать от шакалов опасно. Он знал это: в колонии работал.

— Смотри, ментяра появился, — сказал один из парней, — у какой серьезный…

— И с бабой, — поддакнул второй.

— У них любовь, чуваки, — осклабился третий, и все заржали.

— Смотри, смотри, — произнес еще кто-то, — он обиделся, он сейчас даст нам по морде… гы-гы-гы…

— А баба ничего, можно ее за угол отвести… ага… и по морде, и по морде…

— Чувак, ты все перепутал, это его по морде, а ее… гы-гы-гы.

— А можно наоборот…

Отупение начало проходить. Валентина потянула его из вагона.

— Пойдем, пойдем, — говорила она, — не обращай внимания… тяжелое детство, пьяные родители…

Но Виктор не дал увести себя совсем, в соседний вагон, не хотел, чтобы шпана подумала, что он убегает…

— Постоим в тамбуре, — предложил он.

— Витя…

— Постоим…

— Ментяра, у-у-у, — слышалось через закрытые двери.

— Не прячься, мент, — кричал кто-то из «брезентовых» парней, — мы тебя все равно достанем.

— Не обращай внимания на дураков, не заводись, — говорила ему Валентина, — ты же не злишься, когда тебя собаки облаивают, так и тут…

— Пойдем, — немного помедлив, сказала она.

— Нет, — ответил он, так как окончательно сбросил с себя состояние отупения и не хотел выглядеть в глазах других пассажиров трусом.

— Пойдем, Витя. Ты был молодцом, я даже тобой гордилась. Я поняла, что ты не захотел уйти из санчасти из-за меня. И я очень волновалась. А мне волноваться нельзя. Когда мы в машину сели, я загадала, если у нас все обойдется, то у нас все будет хорошо… так и получилось… теперь у нас все будет хорошо. Я тебе вчера хотела сказать — у нас будет ребенок. И все будет хорошо. — И она, взяв его за рукава шинели, приникла головой к ее отворотам.

И снова ощущение тупика, из которого нет выхода, овладело им. Он почувствовал себя человеком, выбравшимся из малой передряги и тут же попавшим в передрягу большую, выбраться без потерь из которой не было никакой возможности, потому что в жизни, как и в тюрьме, существует одна система «ниппель». Она дает возможность делать все в одном направлении и ничего не позволяет в обратном…

Узякин достал из серванта рюмки, порезал колбасу, вытащил из холодильника начатую банку соленых огурцов, сделал из варенья морс и, не найдя должной посуды, налил его в большую хрустальную вазу.

— Видела бы жена, — сказал он, — во что я морс наливаю, ее бы кондрашка хватила.

Внучек жил в Каминске три месяца, но уже знал, что ехидный начальник Каминской милиции и гроза всех правонарушителей побаивался своей жены. Как он совмещал твердость и деспотизм на службе с абсолютной подчиненностью дома, было непонятно. Хотя, что ходить далеко за примером…

После приготовлений на столе появилась запотевшая бутылка «Пшеничной», хозяин усадил гостя за стол, разлил водку в две большие стопки.

— Ну давай, — поднял он тост, — за благополучное завершение операции.

— Давай, — согласился Внучек и опрокинул стопку в рот.

— А говорили, что ты не пьешь? — удивился Узякин, закусив водку огурцом.

— Ну ты провокатор, — возмутился Внучек, — пригласил, угостил, а теперь…

— Да я так, — сказал Узякин, нисколько не смутившись, — вот ты приехал к нам в город и ведешь себя, как тихушник, хотя все вы кагэбэшники — тихушники…

— Ну и что из этого вытекает?

— Да ничего… Вот приехал ты к нам, а знаешь ли ты, что за город Каминск?

— Город, как город…

— Э, брат, нет, Каминск — это центр России, понял? Я еще когда в школе учился, сидел раз на географии, измерил расстояние от западных границ до Каминска и от Каминска до восточных границ, и оказалось, что они одинаковы… Каминск — это сердце России, понял?

— Понял.

— Ну давай еще по одной, а потом поговорим…

Выпили.

— Слушай, давай Собинову позвоним, — предложил Узякин.

И хозяин, не ожидая ответа Внучека, стал набирать номер телефона.

— Так и есть, — сказал он, поговорив с женой комбата, — они на происшествии… гы-гы-гы… давай еще…

— Давай…

— Слушай, КГБ, — спросил Узякин, — куда мы катимся?

— Не знаю, — отрезал Внучек.

— A-а, темнила, в бардак мы катимся. Ты думаешь, расхлебали мы эту кашу, и все? Не-ет, это только первые ласточки, скоро на такие происшествия каждый день выезжать будем, понял?

— Угу…

— Ни хрена ты не понял, — сказал Узякин, — ты работал по диссидентам, а они люди культурные, заточек к глоткам не приставляют…

— Не работал я по диссидентам, — вскипел Внучек.

— Ну ладно, извини, — пошел на примирение Узякин, — давай еще по чуть-чуть.

Незаметно выпили бутылку, и хозяин тут же достал другую.

— Давай выпьем за тех, кого мы сегодня спасли, — напыщенно произнес Узякин.

— Спасли? — переспросил Внучек.

— Ну да, — ответил Узякин.

— Ну ты загнул, да если бы их не освободили захватчики, они были бы в морге.

— Ну уж в морге, — засомневался Узякин, — ты думаешь, у Марова это первые заложники?

— Судя по тому, как он организовал это дело, безусловно.

— Ну это ты зря, у нас в милиции, брат, дисциплина, не то, что у вас в КГБ — демократия, потому вы и развели всякую нечисть. Генерала тоже можно понять.

— Отстань ты со своим генералом.

— Нет, погоди, — не уступал Узякин, как будто генерал мог услышать и оценить его преданность, — его можно понять.

— А чего тут понимать, если с таких позиций подходить, то и Бузу понять можно…

— При чем тут Буза?

— А при том, что он тоже вроде как жертва обстоятельств. Генерал вынужден так поступить, а этот так.

— Ого, — удивился Узякин, — в этом что-то есть. Мы все заложники чего-то. Буза и его подельники — заложники воровских правил. Мы с тобой — заложники правил других.

— Ну да, а настоящие заложники вроде уже и не заложники, поэтому их и в расчет брать не стоит. Бросил гранату в будку и доложил рапортом, что в ходе операции заложники погибли.

— Ну, а как бы ты освободил их другим способом, ты же видишь, что эта зараза для нас непривычна, мы к ней не готовы. У нас нет средств, как на Западе, чтобы можно оглушить или шокировать, нет людей, которые могли бы это сделать.

— Хватит, — отрезал Внучек, — так мы далеко зайдем, этого у нас нет, другого у нас нет, а мне кажется, что у нас нет чувства того, что мы отвечаем за людей. Генерал, ты, я деньги получаем за то, чтобы людей защищать, и должны делать все, чтобы было тип-топ, а мы не сделали такой малости, какую должны были сделать, не дали машины, чтобы они могли вовремя уехать. Вот что нас характеризует больше всего…

— А-а, — дались тебе эти заложники, да и заложники они были в будке, а когда их освободили, они стали обычными гражданами. Наше дело их освободить, а развозить по вокзалам не наше… не согласен?

— Не согласен.

— Ну и хрен с тобой, давай еще по одной.

— Не хочу…

— Как не хочешь? Ты что, не мужик?

— Мужик.

— Ну тогда давай.

— Не буду.

— Да ладно тебе, — сказал Узякин, — уже и обиделся, на обиженных воду возят. Ну давай помиримся и померяемся, кто победит, тот и прав будет.

Узякин, отставив тарелки, поставил локоть на стол.

— Отстань.

— Ну давай, — настаивал Узякин. — Его распирало от прилива сил, и он, чтобы разозлить собеседника, ткнул Внучека в плечо открытой ладонью.

Удар был не сильный и не болезненный, но очень уж бесцеремонный, и Внучек ответил коротким тычком в печень. Но разве можно хорошо ударить сидя?

Тычок этот только раззадорил хозяина. Он облапил Внучека, не давая ему возможности ударить еще. Чтобы вырваться, Внучек потянул его вправо, а затем рванулся в обратную сторону.