— Быть может, если он еще в руках индейцев.

— А когда вы о нем слыхали?

— Давно. С тех пор солнце уже два раза посылало пампасам лето.

Радость Гленарвана не поддавалась описанию. Время, указанное патагонцем, совпадало с датой документа. Оставалось предложить еще один вопрос Талькаву, и Паганель не замедлил это сделать.

— Вы говорите об одном пленнике, — сказал он, — а разве их было не трое?

— Не знаю.

— И вы ничего не знаете о том, что теперь с пленником?

— Ничего.

На этом разговор закончился. Представлялось вполне возможным, что трое пленников могли быть давно разлучены. Но из слов патагонца несомненно вытекало, что среди индейцев шел разговор о европейце, попавшем к ним в плен. Время, когда это произошло, место, где находился пленник, даже образная фраза патагонца о его отваге — все, очевидно, относилось к капитану Гранту.

На следующий день,25 октября, наши путешественники с новым воодушевлением продолжали свой путь к востоку. Ехали они по печальной, однообразной, бесконечной равнине, на местном языке носящей название «травезиас». Глинистая почва вследствие действия ветров представляла совершенно гладкую поверхность: нигде не видно было не только камня, но даже камешка. Они попадались только на дне какого-нибудь бесплодного, пересохшего оврага или по берегам прудков, вырытых руками индейцев. Изредка встречались низкорослые рощи с черноватыми верхушками. Там и сям среди них проглядывали белые рожковые деревья — мякоть их стручков сладка, освежающа и приятна. Показывались рощицы фисташковых деревьев — ханаров — и всевозможные виды колючих кустарников, сухость которых говорила о начавшемся бесплодии почвы.

День 26 октября был утомителен. Нужно было поскорее добираться до Колорадо. Лошади, погоняемые своими всадниками, неслись с такой быстротой, что в тот же вечер отряд достиг красавицы-реки пампасов. Индейское название ее — Кобу-Лебу, что значит «великая река». Пересекая на значительном протяжении пампасы, она впадает в Атлантический океан. Там, вблизи устья, происходит любопытное явление: количество воды в этой реке по мере приближения к океану все уменьшается — потому ли, что почва дна реки впитывает влагу, потому ли, что вода испаряется. Наука еще не вполне выяснила причину этого редкого явления.

Добравшись до Колорадо, Паганель, как географ, прежде всего счел нужным искупаться в ее окрашенных красноватой глиной водах. Он был удивлен глубиной реки — явление, объяснявшееся таянием снегов под влиянием летнего солнца. Ширина реки была к тому же так велика, что лошади не в состоянии были ее переплыть. К счастью, двигаясь вверх по течению, наши путешественники вскоре обнаружили висячий мост, сделанный по индейскому способу — из сплетенных гибких палок, скрепленных ремнями. Благодаря этому мосту маленькому отряду удалось перебраться на левый берег, где он и расположился лагерем.

Прежде чем уснуть, Паганель задался целью — точно определить местонахождение Колорадо. Выполнив это, он самым тщательным образом нанес на карту эту реку — за отсутствием Яру-Джангбо-Чу, вдали от него низвергавшей свои воды с Тибетских гор.

Следующие два дня, 27 и 28 октября, путешествие продолжалось без особых происшествий. Перед глазами были все те же виды, та же бесплодная почва. Кажется, нигде нельзя было встретить более однообразный пейзаж, более невзрачную панораму. Между тем почва делалась все влажнее. Приходилось перебираться через затопленные водой низины, так называемые канадас, и через никогда не пересыхающие мелкие лагуны — эстерос, — заросшие водяными травами. Вечером лошади остановились у большого озера Ланквем, вода которого содержит очень много минеральных веществ, поэтому индейцы зовут его Горьким озером. В 1826 году оно было свидетелем жестокой расправы аргентинских войск с туземцами.

Здесь наши путешественники расположились, как обычно, лагерем, и ночь прошла бы спокойно, если бы вокруг не было обезьян и диких собак. Эти шумные животные, терзая, видимо в честь европейцев, их уши, исполнили одну из тех диких симфоний, которую, быть может, и одобрил бы какой-нибудь композитор грядущих лет.

Аргентинские пампасы простираются от 34° до 40° южной широты. Слово «пампа» арауканское, оно значит «равнина, поросшая травой», и это название как нельзя больше подходит к этому краю. Древовидные мимозы западной ее части и роскошные травы восточной придают ей совершенно своеобразный вид. Вся эта растительность пускает свои корни в слой земли, под которым лежит красная или желтая глинисто-песчаная подпочва.

Американские пампасы — такое же своеобразное географическое явление, как, например, саванны Страны Великих Озер или степи Сибири. Климат пампасов, будучи континентальным, отличается более суровой зимой и более знойным летом, чем провинция Буэнос-Айрес. По словам Паганеля, океан зимой медленно отдает земле тепло, которое поглощается им летом. Этим объясняется, что на островах более ровная температура, чем в глубине материков[47]. Вот почему климат западной части пампасов не отличается тем единообразием, которое наблюдается на побережье благодаря близости Атлантического океана. В западной части бывают то суровые холода, то жгучая жара, резкие скачки температуры. Осенью, то есть в апреле и мае, нередки проливные дожди. Но в описываемое нами время года погода стояла очень сухая и чрезвычайно жаркая.

На рассвете отряд двинулся в путь, предварительно определив направление. Грунт, скрепленный корнями деревьев и кустов, сделался совершенно твердым: исчез мельчайший песок, из которого образовались меданосы; исчезла и пыль, клубившаяся в воздухе.

Лошади шли бодрым шагом среди высокой травы. Индейцы укрываются под нею от гроз. Иногда, но все реже и реже, встречались влажные лощины, где росли ивы, а также местное растение gygnerium argenteum, любящее близость пресной воды. Лошади, встретив в этих лощинах воду, спешили воспользоваться подвернувшимся случаем и пили вволю, словно желая запастись влагой на будущее. Талькав ехал впереди, обследуя местность и распугивая холинас — опаснейших гадюк, от укуса которых, менее чем через час, погибает даже бык. Проворный конь Талькава перепрыгивал через густые кусты, помогая своему хозяину прокладывать путь тем, кто ехал позади.

Путешествие по этим гладким равнинам не представляло трудности, и отряд подвигался быстро. Местность не менялась: все так же на сто миль кругом невозможно было найти не только камня, но даже и камешка. Исключительное, нескончаемое однообразие! Нужно было быть Паганелем — одним из тех ученых-энтузиастов, которые видят там, где нечего видеть, чтобы интересоваться подробностями такой дороги. Что же привлекало его внимание? Ему было бы трудно ответить на этот вопрос. Какой-нибудь кустик, может быть травка. Но и этого было достаточно, чтобы развязать язык словоохотливому географу. Он тут же принимался поучать Роберта, и мальчик охотно слушал его.

В течение этого дня, 29 октября, перед глазами наших всадников простиралась та же бесконечно однообразная равнина. Около двух часов пополудни всадники увидели кучи побелевших костей. Это были остатки огромного стада быков. Но расположены были эти остатки не по извилистой линии, как лежат обыкновенно скелеты обессиленных, падающих одно за другим животных. Поэтому никто не мог объяснить, почему на сравнительно небольшом пространстве было собрано столько скелетов. Непонятно было это даже и для Паганеля, и он обратился за разъяснениями к Талькаву. Того, видимо, вопрос ученого нисколько не затруднил, и он немедленно что-то ответил.

Восклицание географа: «Быть не может!»— и последовавший за этим решительный кивок головы патагонца очень заинтересовали их спутников.

— Так что же это такое? — спросили они Паганеля.