Сучья хрустели под ногами Лиса. Впереди тихий голос шептал:

— Пятьдесят сотен один листок, пятьдесят сотен два листка…

Приняв горлом меч Андрея, брат чуть снова не оставил Лиса с ведьмой. Как в первый раз, когда мать ударила и выгнала Павла. Но не случилось, сегодня во время вылазки Лис понял — старший брат вернулся к нему в новом обличье. С новым нравом и мастерством.

Странно выходит, на первый взгляд: в третий раз брат переродился при жизни своего предыдущего воплощения, чтобы самому себе перерезать глотку на уроке литературы. Но как раз этому здесь и учат: пробуждать самих себя от иллюзий.

Нечего удивляться. Старший брат ничего не помнит до школы Катаны, старший брат, как и все рабы бусидо, забыл прежнюю жизнь. Бредит только о каких-то качелях.

Старший брат отразил удар чистоплюя по Лису. И Лис сделал то же самое для него. Братья узнали друг друга, почуяли нутром связь между ними. Вовремя, ибо этой школе давно уже пора пасть.

В роще Ефрема Коваля скрутило судорогой на мерзлой траве. Высохшая пенистая слюна облепила его подбородок, дайме водил взглядом по черным кронам и тяжело считал каждый листок, что из темноты приносил к нему ветер. Лис сел на притоптанные папоротники рядом.

— Почему листья? Надоело считать трупные кости? — спросил Лис, зевая.

— Две сотни и пять костей, — прохрипел Ефрем, — их всегда две сотни и пять костей, сколько бы тел я не вскрывал. Надоело.

Его глаза лихорадочно блестели и следили за притихшими деревьями. Припадок прошел, но остаточные спазмы все еще сводили жилы на руках Ефрема в натянутые струны, как сводит лапы крысе, когда ее хребет резко пронзает катана голодного ученика.

— И ты решил сосчитать то, что нельзя счесть? — сказал Лис. — Вот почему так темно — звезды предпочли спрятаться от твоего дотошного взгляда.

— Лис-сан, я ковырял трахею наложницы, что мы завладели… Видждан-сан вроде, — сказал Ефрем. — Ее дыхательная трубка… Она ветвится, понимаешь?

— Лучше бы ты поковырял наложницу намного ниже шеи, — улыбнулся Лис. — Вот Смирнов-сан без рук там одним местом пролез.

— Послушай, Лис-сан! Раньше я не видел столь многого, что я открыл только сегодня! Дыхательная трубка в груди любого из нас ветвится на два крупных стебля, а те делятся на все более мелкие ветви, совсем как стволы и ветви деревьев! Как кроны над нами! Трахея и желтый клен над тобой — или эта лысая вишня рядом, или тот сгнивший куст, да любое дерево, что ветвится, — подобны себе и друг другу!

— Неужели? — сказал Лис. — Ну если бы ты все же полазил там, где Смирнов-сан, то сейчас бы не сидел в кустах, а из окна своей комнаты разглядывал реющий флаг. И искал бы подобие девчачьей щели в черном кругу на белом полотне.

Ефрем на локтях подполз к Лису. Неуверенной рукой счетовод схватил горсть упавших листьев.

— Почему эти листья ветер сорвал с веток, а другие пощадил?

— Они желтые и сухие, — пожал плечами Лис.

— Да, желтые, — Коваль раздавил листья в труху, — и не похожи на те, что остались жить на ветвях. Точно так же как ветер срывает отличные листья, огромная внешняя сила действует на нас, учеников, и уничтожает слабых и недостойных, пробуждает от сна.

Лис взял с руки Ефрема желтый листок с обломком черешка.

— Мы сами пробуждаем от иллюзий недостойных, — сказал Лис.

— Могучая сила влияет на наши умы, — ответил счетовод, — и заставляет устранять непохожих на большинство. Ритм жизни и смерти, что двигает окружающую нас иллюзию-мир, отражается везде, как в движении светил и сиянии необхватного неба, так и в любой мелочи. Смена дня и ночи, уроков и перемен, поступлений и выпусков, ночей страсти и мечей, обедов из фаршированной капусты и черных котлет — эти противоположности подобны между собой. Подобное же отделяется от отличного.

— Так, — сказал Лис, — но что за сила, что за ветер веет в наши головы и стравливает нас?

— Бусидо? — Ефрем словно спросил у листьев, что вдруг сдунуло быстрым порывом.

— Разве бусидо велело тебе ковырять трахею Видждан-сан? — возразил Лис. — Бусидо извлекло из полутрупов, что я тебе достал, все кости? Драных две с чем-то сотни костяшек на каждое тело, а? Не помню такого постулата в Долге службы сегуну. И в Долге послушания учителям тоже. Черепушки, позвонки, ребрышки, лопатки… Нет, ни слова, даже ребрышек, даже копчика там не помню! Неужто в Долге чести перед именем написано: «Ученик очищает кости беспомощных от падали, нумерует их и хранит у себя в комнате»? А ниже жирным подчеркнуто: «Да не забудет после ученик валяться в падучей и брызгать слюной обильной, как у самой бешеной крысы»?

Ефрем стиснул кулак, поломанные листья посыпались на папоротники. Ладонь дайме вытерла слюни с подбородка.

— Ну что тогда? — спросил сборщик костей.

— Охотишься ли ты за скальпамисереброволосых девочек, как Лютин-сан, — ответил Лис, — иль, как Коваль-сан, ищешь внутри жертв одинаковые узлы толстой кишки — направляющий ветер один. Нет, не бусидо, порыв сей, буйный и пылкий, зовется Великим Голодом. Угли этой жаровни сжигают твое и мое нутро. Пламя, что не погасить, зов, что не подавить, возбуждение, что раз испытав, ищешь снова и снова. Даже когда рот самой премиленькой куколки заглотнет кончик твоей тыкалке, будет не столь сладко, как подбросить одну тонкую щепку в жаркий страстный пламень Великого Голода. Таков он!

— Ты давно это понял, — прошептал Ефрем, — а я только сейчас. Что насыщает твой Великий Голод?

Лис встал и огляделся. Где-то из черной листвы на двух учеников смотрела гляделка, слушала их, может, передавала сказанное учителям или стражам. Скажи лишнее — и завтра влепят сразу три выговора. Привет сэппуке в актовом зале.

— Коваль-сан отличается от прочих дайме, — улыбнулся Лис, — Коваль-сан всегда в поисках новых знаний, подробных объяснений. Но что, по-твоему, стоит там?

Ефрем схватил низкий сук клена, руки рывком дернули его вверх на еще слабые ноги. Ученик-расчленитель вгляделся во тьму за зубастыми папоротниками и кустами.

— Средняя школа, — сказал Ефрем и закрыл глаза, — три корпуса, четыре этажа без подвала, пять десятков и четыре кабинета, семь десятков и восемь окон…

— Жаба, — прервал Лис, — огромный, голодный, мерзкий демон. Я вижу алчную тварь. Столовая — чрево его, подвал — орган, что мечет икру, из которой взрастают палачи, а длинный цепкий язык расстелился темными коридорами и лестничными шахтами — где острые катаны постоянно рассекают чью-то плоть. Мы все — лишь вкусные мухи для гигантской жабы.

— Жаба? — Еврем открыл глаза. — Лис-сан, ты не просто видишь закономерности в природе. Ты сам выдумал дикие подобия. Но породил ли твой разум чудовище в самом деле?

— Нет, ибо целый мир — только сон, скопище выдумок и кошмаров, и в самом деле их нет, — сказал Лис. — Я разрублю череп жабе, но сначала раздавлю черную змею, порву пасть громовому псу и изгоню чернильного демона.

— Старшие кланы, — проговорил Ефрем. — Твой Великий Голод неимоверно горд.

— Ну а Коваль-сан получит столько учебного материала, сколько пожелает изучить, — пообещал Лис и двинулся во тьму. — До завтра.

— Ты только сэме! — крикнул Ефрем ему в спину, — не забывай!

Лис не ответил, сломанные ветви, опалые листья, трава, замерзшая земля хрустели под ногами. Изувеченный ученик шагал во тьме навстречу новому дню в объятиях жабы.

1

Андрею снились объятия Риты и то, как ее мягкие пальцы ласкают лезвие катаны, ничуть не ранясь.

А когда возбужденный теплыми касаниями клинок увлажнился и заблестел, глаза Риты пожелтели, и кровь брызнула из нестерпимояркихянтарных зрачков.

Ты больше не спишь.

Никакой возможности уснуть. Бессонница — это когда дух настолько слаб, что боится собственных порождений. Но от себя не смыться. Даже в писельник.

Задолго до тонкой полоски света на восточном горизонте Андрей постучался в могильник на седьмом этаже. Сонный Лис открыл дверь и пропустил его.