Юноша испытывает прилив опаски и восторга, думая о своём защитнике и кураторе. Так думают про обожаемого старшего брата, наставника. Только бы дождаться его приезда. Уж он выстроит всех по линейке и распутает все узлы.

Пожалуй даже, пусть шпионят. При такой неосторожности (попасться объекту слежки на глаза! смех один!) — они вскоре увидят косую, страшную, не трогающую глаза ухмылочку его куратора. И это будет знак, что шутки закончились. Навсегда.

Что ж, решено. Юноша с наслаждением затянулся табачным дымом, упиваясь свободой. Он даже подыграет. Так даже полезнее.

…Но к исходу дня случилось ещё кое-что. И как благопристойно всё было обставлено! Позабыв о своём былом азарте, он в отчаянии был готов просить помощи у кого угодно — но так и не смог решить, кому можно доверять…

Может быть, так и было. Но все оказались мертвы. Почти все.

Вы должны понимать, я пишу лишь о том, что я видела. Почти не делая попыток моделирования. Пытаясь по возможности не раскрывать карты заранее — ведь я работаю над книгой уже годы спустя. Я пишу лишь на основании тех небольших знаний и понимания, что были у меня тогда. Вообще, кстати, это будет первая художественная книга, написанная низинным аллонга. Так что делайте скидки на моё специфическое мышление.

С чего это началось? Со скандала.

Жизнь полна этически-неоднозначных решений. Зачастую вам не узнать, где добро, а где зло, пока вы не вляпаетесь по самые уши. Невинные ошибки ведут к катастрофам, злые выпады — к спасению, а добрые поступки — к гибели людей. Истина лишь в том, что нельзя бездействовать и нельзя не думать головой. Ваши понятия о жизни, о сути добра и зла, о врагах и друзьях — могут оказаться не тем, что вы думаете. Плодом ошибки целого Мира. Подумайте об этом, когда вы в следующий раз будете кричать об уничтожении той или иной вещи, о судьбе, об историческом наследии, о ваших убеждениях или ещё Тень знает о чём. Моя жизнь — иллюстрация всего этого. Но — прочь теорию. Перед вами история людей, которые нечаянно поставили Мир с ног на голову.

Я попытаюсь рассказать. И не потому, что меня просят об этом. Мир, каким он предстал в моих глазах, достоин переосмысления — чем я и займусь, пока вихри новых событий не унесли наше странное триединое человечество к несуществующей Тени.

В самом начале этой истории мне было тридцать лет, и я работала в престижной и склочной частной клинике. Работала давно, с самого окончания Школы 'Раньята', и не было никаких знаков, что судьба моя изменится в лучшую или даже в худшую сторону. А потом ко мне вошла моя подчинённая по имени Куйли и сказала:

— Госпожа да Кун! Гос…спожа д…да К. кун!

Я подняла голову и нахмурилась. Младший врач Куйли стояла в дверях моего кабинета. Невеселая. Она никогда не начинала заикаться, если её уж совсем не доставали пациенты. Опять неприятности, обреченно решила я.

— Что стряслось?

— Господин да Ринн курит в палате… Я не в силах его уговорить! А в его состоянии это просто самоубийство!

— Успокойся, Куйли, — резко обрубила я. Эта девушка, если её вовремя не осадить, немедленно вела себя как хупара с окраин, — Идём!

Молодая женщина ринулась за мной. На её шоколадной физиономии застыла смесь тревоги и облегчения. Она комкала подол своего халата. Пройдя по косой галерее, я постучала в дверь с табличкой 8 . Недовольный голос из-за двери попросил всех убраться к Тени. Я решительно нарушила уединение да Ринна.

— Вам не следует курить. До меня дошла информация, что вы нарушаете предписания младшего врача Куйли.

Упомянутая Куйли скромно тулилась у косяка. Её прическа растрепалась, лицо горело.

Не оборачиваясь, мужчина сидел у раскрытого окна.

— Так и есть.

Дым заползал в палату и с легким сквозняком уходил за окно. Хотела б я увидеть сволочь, вложившую сигарету в руки этого несчастного..! У него же астма! Да, Куйли придется собрать волю в кулак.

— Господин да Ринн… — терпеливо начала я, — Вы вредите себе. Но если за пределами клиники вы вольны это делать сколько и когда хотите, то сейчас я не могу вам позволить…

Да Ринн покачал головой. Он наконец соизволил глянуть мне в глаза. Увиденное мне не понравилось. Он был явно не в себе.

— Никто не может мне приказывать или говорить со мной в подобном тоне, девушка. И уж точно не врачишки из этой дурацкой конторы.

Ну спасибо. Я старше его — а он ко мне 'девушка'. Но никакой вежливостью его фраза и не пахла.

Он снова оглядел меня с головы до ног, на секунду нахмурился. Мне даже странно стало — почему это? Неужто заметил наконец, что здесь не шоколадная — а старший врач, белая женщина? Классовая сознательность даже заставила его подкорректировать выражение лица. Но только самую малость. Мне не стоило надеяться, что он не пойдёт на конфликт.

— Как вас там… — брезгливо отмахнулся он, — займитесь своими клизмами и не мешайте мне думать.

Я ощутила, как кровь в моих жилах становится огнём. Но я не директор этой клиники, порви их всех Тень..! С натугой улыбнувшись, я процедила:

— Как вам будет угодно. Но я буду вынуждена должить об этом господину да Растáну.

Улыбка да Ринна тронула только губы. Его лицо, молодое, но уже отмеченное тяжкими думами, глядело на меня с усилием, как из другого измерения. Он и впрямь решал какую-то проблему. Не будь я жестоко оскорблена, я бы даже ощутила муки совести. Ведь я прерывала его размышления.

— Если посмеете. Доложить, — он издевательски ухмыльнулся, вмиг делаясь совсем юным. Разговор был окончен. Извинившись и пожелав ему доброго вечера (хотя тон мой, боюсь, был не слишком искренним), я вышла, толкнув Куйли перед собой.

— За мной! — рявкнула я, едва мы оказались в коридоре, — Ты в своем уме?! Ты понимаешь, дура шоколадная, что он может тебя обратно в гетто запроторить?! Не спорь с ним! Никаких конфликтов! Сколько раз отмазывать тебя от неприятностей?! Никого в дирекции не волнует, что ты умная!

Мы вернулись в кабинет. Понурив голову, хупАра замерла посреди коврика бьяхатской работы.

— Я знаю, госпожа. Я виновата. Я дура. Я несдержанная.

Махнув рукой, я оборвала её покаяние.

— Куйли. Нельзя давать им преимущество. Нельзя показать слабость. Сколько раз мы с тобой об этом говорили? Они давят на тебя, потому что ты шоколадная, и им совершенно неважно, что ты при этом находишься на своем исторически обусловленном месте — в медицине. Давят просто по привычке, как на домашнего слугу.

— Но как же вести себя? Если и спорить нельзя, и..? Он даже с вами так себя… нагло вёл.

Я еле сдержалась, чтоб не зарычать. Если уж хупара заметила, что меня оскорбили… Впрочем, шоколадные всегда наблюдательны, а Куйли ещё и умная девочка. Потому-то она и врач, а не чистильщик канализации. А вот что я, аллОнга, белая, делаю в этой сфере деятельности… ну да ладно. Не время страдать от комплексов.

— Веди себя осмотрительно, Куйли, — со значением проговорила я. Моргнув, хупара покраснела — её щеки приобрели терракотовый оттенок. Помимо явного смысла моей фразы, она сообразила, что ляпнула бестактность, напомнив мне о пережитом в палате. И что об этом — ради нашей дружбы и моей чести — следует помалкивать.

Отправив младшую на пост, я пригорюнилась.

МЕРЗАВЕЦ.

Наглый, плохо воспитанный мерзавец. «Как вас там… займитесь своими клизмами и не мешайте мне думать». Эта фраза жгла меня изнутри. Я не смела показать себя оскорбленной там, в палате. Частично потому, что да Ринн именно этого добивался. Он — занят тем, что думает. А я, САнда КирАнна да Кун, дочь СамАла да Кун дас Лоа, лучшего математика современности, занята клизмами. Не лично, конечно. Но большего мне не доверят.

Это очень плохо, когда ты отличаешься от других… Не то, чтоб меня это серьёзно беспокоило, но порой именно это становилось главным источником моих тревог.