— Он прочнее, чем ты думаешь, Могучий, — сказали боги. — Что, если мы опутаем тебя им и посмотрим, как ты его разорвешь?

Фенрир бросил на них жгуче-презрительный взгляд.

— Какая честь мне будет от того, — сказал он, — что я порву эту хилую шелковинку?

Боги принялись дергать «шелковинку», показывая, что им она не поддается.

— Лишь тебе это по силам, Могучий, — сказали они.

— Шнурок тонкий, но он может быть заколдован, — огрызнулся Фенрир.

— Ты не в состоянии разорвать его, Фенрир, и, значит, нам нечего тебя бояться, — сказали боги.

Тогда волк рассвирепел не на шутку, потому что он жирел на страхе, который внушал богам.

— Мне жуть как не хочется, чтобы вы превращали меня в кокон, — сказал он, — но, если один из асов положит руку мне в пасть в залог того, что я буду освобожден, я соглашусь.

Боги с тоской переглянулись. Пленение Фенрира было бы благом для всех, но кто согласится пожертвовать ради этого рукой? Асы один за другим отступили. Но не Тюр, отважный меченосец. Он шагнул к Фенриру и протянул левую руку к его громадной пасти.

— Не эту руку, о Тюр, а ту, в которой ты держишь меч, — прорычал Фенрир, и Тюр вложил правую руку в страшный зев.

Затем Фенрира опутали цепью-шнуром Глейпнир. Огненным взглядом наблюдал он за тем, как связывают его боги. Когда они закончили, волк потянулся, как прежде. Он тянулся и тянулся, пока не сравнялся длиной с Ёрмунгандом, но путы не спали. Тогда в дикой ярости он сжал челюстями руку меченосца Тюра и откусил ему кисть.

Но Фенрир был пленен. Прикрепив к цепи Глейпнир другую мощную цепь, боги пропустили ее сквозь дыру, которую просверлили в исполинской скале. Громадный волк рвался, что было мочи, но и скала, и обе цепи держались крепко. Чтобы отомстить за потерю руки Тюра, асы взяли его меч и по самую рукоять воткнули в нижнюю челюсть усмиренного волка. Тот дико взвыл. Мощным потоком хлынула с его языка пена. Из этой пены образовалась река под названием Вон — река ярости, которая текла до наступления Рагнарёка, гибели богов.

Смерть Бальдра

 Два места в Асгарде олицетворяли для асов и ванов силу и радость: сад, где Идунн взращивала и собирала молодильные яблоки, и Мирные кущи, где в чертоге Брейдаблик обитал Бальдр Драгоценный.

В Мирных кущах никогда не совершались преступления, никогда не лилась кровь, никогда не произносилось лживое слово. Все боги умягчались душою при мысли об этом благословенном уголке. Ах! Если бы в Асгарде не было Мирных кущ, счастливых присутствием Бальдра, души асов и ванов могли бы очерстветь и ожесточиться от вечных дум о злых силах, готовых выступить против них.

Бальдр был прекрасен, так прекрасен, что все белые цветы на земле звались его именем. Бальдр был радостен, так радостен, что все птицы на земле славили его имя. Так справедлив и так мудр был Бальдр, что приговор его никогда не оспаривался. Ничто дурное и нечистое не приближалось к его жилищу:

В палатах Бальдра исцелялись болезни. Там затянулась рана на запястье Тюра, изувеченном клыками Фенрира. И там душу Фрейра меньше одолевала тревога, поселившаяся в ней с тех пор, как Локи разругал его за утрату меча.

Теперь, когда Фенрир был прикован к скале, асы и ваны немного успокоились. Они проводили веселые дни в Мирных кущах, наполненных звонким щебетом птиц. Тогда-то поэт Браги вплел в свой бесконечный рассказ историю о приключениях Тора у великанов.

Но злые предчувствия проникли даже в обитель Бальдра. Однажды юную Хнос, дочку Фрейи и пропавшего Ода, привели туда всю в слезах, которых никому за стенами Брейдаблика не удавалось унять. Нанна, нежная супруга Бальдра, посадила девочку на колени и сумела утешить ее. Тогда Хнос рассказала богам сон, который так ее расстроил.

Ей снилась властительница Хель, наполовину живая женщина, наполовину покойница. В этом сне Хель явилась в Асгард и возгласила: «Светлейший из асов должен жить со мной в моем подземном царстве». Хнос до того испугалась, что, и проснувшись, никак не могла опомниться.

Услыхав это, все лишились дара речи. Нанна с тоской посмотрела на Одина Всеотца. А Один, взглянув на Фригг, понял, что страх проник ей в сердце.

Он покинул Мирные кущи, взошел на свою башню Хлидскьяльв и принялся обозревать окрестности, с нетерпением ожидая Хугина и Мунина. День за днем два его ворона облетали мир, а возвратившись, докладывали обо всем, что там творилось. И теперь, быть может, они откроют ему что-то, из чего станет ясно, вправду ли Хель обратила свои помыслы к Асгарду и есть ли у нее власть забрать одного из небожителей в свое мрачное жилище.

Вороны прилетели и, устроившись у Одина на плечах, сообщили ему новость, поднявшуюся по стволу Иггдрасиля. Принесла ее белка Рататоск. А узнала она ее от змеев, которые вместе с исполинским драконом Нидхёггом вечно глодали корень Иггдрасиля. Белка поведала орлу, качавшемуся на самой верхушке, что в обители Хель застлано ложе и приготовлена пустая скамья для какого-то царственного пришельца.

И подумал тут Один: уж лучше бы волку Фенриру жадно рыскать по Асгарду, чем кому-то из асов сидеть на скамье и покоиться на ложе в палатах Хель.

Всеотец оседлал Слейпнира, своего восьминогого коня, и поскакал к обители мертвых. Три дня и три ночи ехал он сквозь безмолвие и мрак. Учуяв его, один из псов Хель вырвался на свободу и залаял вслед Слейпниру. Целый день и целую ночь пес Гарм гнался за ним, и Один чувствовал запах крови, капавшей с его страшных клыков.

Наконец, закутанное в саваны туманов, предстало перед ним Поле мертвых. Всеотец спешился и воззвал к спавшей там древней пророчице Вёльве, прося ее откликнуться и поговорить с ним. Он произнес ее имя и заклинание, имевшее власть прерывать вечный сон.

Посередине окутанного саванами поля раздался стон. Тогда Один крикнул:

— Восстань, о древняя Вёльва.

Посередине окутанного саванами поля что-то зашевелилось, и над сонмищем мертвых возвысились голова и плечи.

— Кто тревожит Вёльву? Дожди мочили мою плоть и ветры ворошили мои кости еще в те века, на которые не простирается память живущих. Ни один живой голос не смеет нарушать мой вечный покой.

— Это я, Вегтам Странник. Для кого застлано ложе и приготовлена пустая скамья в жилище Хель?

— Для Бальдра, сына Одина, застлано ложе и приготовлена пустая скамья. А теперь дай мне уснуть.

Но вдруг Один прозрел дальше пророчества Вёльвы.

— Кто там стоит, — вскричал он, — с непоникшей головой и не оплакивает Бальдра? Ответь, Вёльва!

— Ты видишь далеко, но не видишь ясно, о Один. Я вижу ясно, но не вижу далеко. А теперь дай мне уснуть.

— Вещая Вёльва! — опять воззвал Один.

Но из могильных глубин донесся голос:

— Больше никому не пробудить меня, пока огонь Муспелльсхейма не вспыхнет над моей головой.

Затем на Поле мертвых воцарилась тишина. Всеотец поворотил своего коня Слейпнира и четыре дня скакал сквозь мрак и безмолвие назад к Асгарду.

Богиней Фригг овладел тот же страх, что владел Одином. Она посмотрела на Бальдра, и тень Хель проскользнула между нею и ее сыном. Но тут ее слуха коснулся веселый щебет птиц, наполнявший Мирные кущи, и она прониклась чувством, что ничто на свете не причинит вреда Бальдру.

Для верности она обошла все, в чем могла таиться опасность, и взяла клятву с огня и воды, с железа и разных других металлов, с земли, камней и огромных деревьев, с хищных птиц, зверей и ползучих гадов, с ядов и хворей, что они ничем не повредят Бальдру Драгоценному. И с готовностью произносилась эта клятва.