К просёлочной дороге рассчитывали подойти в полдень. Но часов в одиннадцать услышали голоса. Коля пополз разведать, в чём дело, и, вернувшись, сообщил, что возле дороги стоит немецкая батарея и по лесу ходят артиллеристы. Тогда решили идти и дальше прямо лесом.

Километра три шли спокойно. Но вдруг щёлкнул выстрел, и пуля, пролетев над самой головой Лены, ударилась в молодую берёзку. Фельдшер толкнул детей в траву и сам упал рядом. Это было очень своевременно — сразу же свистнула вторая пуля.

На этот раз Коля заметил, откуда стреляют: за большой, высокой сосной стоял человек; он высунулся, выстрелил и снова спрятался за сосну.

Положение было глупое и опасное. Неизвестно было, кто этот человек и что ему нужно. Василий Георгиевич вытащил огромный маузер и оглядел его с некоторым недоверием. Он, кажется, неясно представлял, как из этой машины стреляют. Неизвестный перебежал за другое дерево, поближе. Он был в форменном немецком мундире, но без шапки. В руке у него был пистолет. Василий Георгиевич вскинул маузер и сильно нажал курок, но маузер молчал, как проклятый. Фельдшер, чертыхаясь, стал с ним возиться. Решив, что у противника нет оружия, неизвестный осмелел.

— Сдавайся! Сдавайся! — закричал он по-русски и быстро пополз вперёд.

Он был уже совсем близко, а Василий Георгиевич все чертыхался, возясь с маузером, и проклинал «эту дурацкую машину». Неожиданно маузер выстрелил. Хотя пуля пролетела у самого Колиного уха и ушла куда-то далеко в лес, неизвестный упал на колени и поднял руки. Тогда фельдшер вскочил и, размахивая маузером с таким видом, как будто он может заставить его стрелять в любую минуту, побежал вперёд.

Неизвестный стоял на коленях, подняв руки.

— Дезертир я, дезертир! — сказал он.

Василий Георгиевич хмыкнул.

— Так, — сказал он. — Ну что же, ты — туда, мы — сюда. — Он указал противоположные направления.

Дезертир радостно заулыбался и повторил:

— Ти — туда, ми — сюда.

Коля наклонился и поднял пистолет, брошенный дезертиром.

Они пошли, все время оглядываясь назад и показывая дезертиру маузер и пистолет. Отойдя шагов сто, они перестали беречься и повернулись к дезертиру спиной. И сразу раздался выстрел. Видимо, у дезертира был ещё один пистолет. Василий Георгиевич налился кровью и, яростно заревев, ринулся вслед за дезертиром. Но тот, увидев, что промахнулся, взмахнул руками и скрылся за деревьями.

— Черт проклятый! — сказал Василий Георгиевич. — Надо глядеть в оба. Теперь начнут они шляться по лесу.

Впрочем, лес казался пустынным. Выбрав местечко, закрытое со всех сторон кустарником, они пообедали и пошли дальше. К шоссе вышли в сумерки. Вышли и сразу поняли, что перейти шоссе невозможно. Непрерывным потоком шли немецкие обозы. Ездовые погоняли крестьянских лошадок, гружённых военным имуществом и офицерскими чемоданами. На телеги наезжали машины с офицерами, офицерскими жёнами, баулами, корзинами и сундуками. Ползли, грохоча, орудия. Мотоциклы, оглушительно треща, пытались проскочить между машинами. Гудки гудели, моторы трещали, шофёры ругались, лошади ржали, офицеры кричали и размахивали пистолетами.

— Да, — сказал Василий Георгиевич, — интересное зрелище! И всё-таки эту бурную речку нам с вами придётся переплыть.

Они стояли, скрытые кустарником, и смотрели на непроходимый поток. Сумерки сгущались, стало почти темно, а машины катились, обозы тянулись, орудия грохотали, и не было этому конца.

Совсем стемнело, когда налетели советские самолёты. Они появились из-за леса и сбросили осветительные ракеты. Яркие лампы повисли над дорогой и медленно опускались, освещая все вокруг. Это были разведчики. Они не бомбили и не обстреливали дорогу, но паника поднялась ужасающая.

Храпящие лошади потащили повозки через пни, валежник и корни. Машины обдирали бока о стволы деревьев, сосновые ветки срывали брезенты с телег и грузовиков.

Василий Георгиевич и дети оказались в центре водоворота. Сквозь редкий кустарник их было отлично видно, но в панике на них никто не обратил внимания.

Самолёты улетели. В небе погасли лампы. Повозки, машины и пешеходы стали возвращаться назад, на дорогу. В эту минуту Василий Георгиевич схватил за руки Лену и Колю. Втроём они быстро перебежали дорогу. И теперь тоже никто не обратил на них внимания. Сзади снова начали реветь гудки, ржать лошади, трещать мотоциклы. Но шум постепенно стихал.

Скоро лес стал молчалив и пустынен. Потом расступились деревья. В звёздном неясном свете лежал замерший город.

Крадучись шли беглецы по пустым и безмолвным улицам. Казалось, ни одного человека не было в целом городе. У маленького одноэтажного домика с наглухо запертыми ставнями фельдшер остановился и постучал в дверь. Никто не откликнулся. Фельдшер постучал громче, потом ещё громче, потом заколотил изо всей силы. Наконец откуда-то снизу, как будто из-под земли, мужской голос предупредил:

— Осторожнее! У нас есть оружие. Мы будем стрелять. — И, обращаясь, по-видимому, к кому-то другому, добавил: — Васька, тащи пулемёт!

— Что вы валяете дурака! — рассердился фельдшер. — Мне нужен Конушкин, агроном Конушкин. Вы понимаете?

— А вы кто такой? — спросили снизу.

— Я его приятель, Василий Георгиевич Голубков. Передайте ему, если он здесь.

Только теперь Коля понял, что голос доносился из подвального окошечка.

— Боже мой, — сказал голос, — Василий Георгиевич! Ты ли это, друг дорогой?

— Кто это? — заволновался фельдшер.

— Это я, Евстигнеев!

— Ох, старый дурень, — заревел фельдшер, — так чего же ты под землёй хоронишься? Иди сюда, я тебя поцелую!

— Нет, лучше ты иди сюда, — сказал Евстигнеев. — Нынче спокойнее в подвале.

— Слушай, Петя, во-первых, откуда у тебя пулемёт, а во-вторых, где Конушкин? Мне, понимаешь, Конушкин нужен.

— Насчёт пулемёта я соврал для острастки, а Конушкин у себя на новой квартире. Здесь офицеры жили, и он отсюда переселился. Знаешь, где раньше Елизавета Карповна жила? Он там. Тоже, наверное, в подвале.

— Так, — сказал Василий Георгиевич. — До свиданья, Петя, пойду к нему.

— Ладно, — сказал Евстигнеев. — Может, завтра наши придут, тогда увидимся. А Конушкина сегодня уж спрашивали. «Конушкина, — говорят, — нет?» — «Нет», — говорю. «А Голубкова, Василия Георгиевича, случайно, нет?» — «Эк, — говорю, — вспомнили! Да я уж его года два не видел».

— И меня спрашивали? — заволновался фельдшер. — А кто?

— Разве я знаю? — донёсся из-под земли голос. — Разве отсюда разглядишь? Одни только ноги видны, и то неясно.

Василий Георгиевич дёрнул за руки Лену и Колю:

— Ладно, пойдёмте.

Они снова шли по пустынной и тёмной улице. Издали доносилась ружейная перестрелка, где-то затарахтел пулемёт, потом раздался отчаянный крик, и все стихло. И вдруг ударила артиллерия. Ударила с такой оглушительной силой, что слышно было, как дребезжат стекла в домах. Вспышки осветили тёмное небо, и грохот разрывов слился в один непрекращающийся гул.

— Скорее, скорее! — торопил детей Василий Георгиевич. — Мы, кажется, попадём в самую кашу.

Они добежали до дома, где должен был находиться Конушкин. Улицы то возникали из темноты, когда небо освещалось заревом вспышек, то снова исчезали. Мелькали дома, палисадники, деревья, росшие вдоль тротуаров. Город как будто вымер.

Фронт был уже так близко, что поспешно сбежали и полиция, и комендатура, и бургомистр со всем своим штатом. Жители, уцелевшие после трех лет оккупации, прятались по подвалам. Только один раз по улице пробежал сумасшедший, одетый в мешок с дырками, прорезанными для головы и рук.

— Гоните ногами шарики! — кричал он. — Гоните ногами шарики! — В голосе его были и отчаяние и страх. Он промчался мимо. Ещё раз издалека донеслось: — Шарики, гоните ногами шарики!