— Я тебе завидую, — сказал он, когда Соломин кончил рассказ. — С какой бы радостью я жил так, как ты, не слыша этих проклятых патрулей, которые все время шагают под окнами!

Он посидел задумавшись, потом вздохнул и резким движением отставил пустую чашку.

— Ладно, — закончил он, — довольно! Чем больше об этом думаешь, тем больше расстраиваешься. Что же ты собираешься делать с Леной? Ведь отец её, может быть, жив.

— Если жив, — ответил Соломин, — мы найдём его после войны. Сейчас искать безнадёжно.

— Да-да, — задумчиво согласился Кречетов. — Ты говоришь, полковник и часть его стояла здесь?.. Как его фамилия? Может, я слышал случайно.

— Рогачев, — сказал Соломин.

— Рогачев? — переспросил Кречетов. — А имя и отчество?

— Степан Григорьевич.

— Степан Григорьевич? — Кречетов подался вперёд. — И ты о нем ничего не слышал?

— Нет, ничего.

— Ну, уж действительно, должен сказать, ты жил, как медведь в берлоге!

— Да что такое? Что с ним случилось?

— Ничего не случилось, а только Степан Григорьевич Рогачев ныне один из самых знаменитых генералов Красной Армии.

Наступила пауза. Старики молча смотрели друг на друга.

— Слушай, — сказал Соломин, — это же очень опасно. Что, если немцы доищутся, что дочь Рогачева живёт у меня?

— Конечно, опасно, — согласился Кречетов. — Тут даже поговаривали, что семья Рогачева была в Запольске. Хорошо, что никто не знает, куда ты девался. Все думают, что ты погиб при бомбёжке.

— Я хотел повидать кое-кого из старых знакомых… — заикнулся было Соломин.

— Нет, нет, — Кречетов замахал руками, — ни в коем случае! Имей в виду: за всеми следят, слушают каждое слово. Я прошу тебя, даже сестре ничего не рассказывай. Она, конечно, не донесёт, но знаешь — женщина, сболтнёт где-нибудь… Кстати, надо попросить её согреть ещё самоварчик.

Он распахнул дверь. Раздался стон. Александра Андреевна стояла в дверях, приложив руку ко лбу.

— Ну можно ли так! — сказала она недовольно. — Ты мне шишку набил.

— Саша? — удивился Кречетов. — Что ты делала здесь, за дверью?

— Я хотела подогреть самовар, он, наверное, остыл уже.

Она схватила самовар и, негодуя, вышла из комнаты.

Старики проговорили до рассвета. Кречетов рассказал всё, что знал о Рогачеве. Полковник Рогачев прославился в боях под Москвой. Части генерал-майора Рогачева нанесли один из главных ударов под Сталинградом. С тех пор фамилия Рогачева гремела на многих фронтах и во многих битвах. Он, как вихрь, прошёл по Донбассу. Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Рогачева восторженно встречали освобождённые области Украины.

Приглушив голос, Кречетов спел песню о Рогачеве. Эту песню поют на освобождённой земле, но она известна и здесь, у них, в ещё не освобождённом Запольске. Кречетов пел совсем тихо, почти шёпотом. Надо было быть осторожным. Недавно фашисты расстреляли девушку за то, что она рассказывала о Рогачеве.

— Он на нашем фронте, — сказал Кречетов. — Запольск будут брать его войска.

Весь следующий день Соломин просидел в комнате, Кречетов запрещал ему даже подходить к окнам.

В сумерки Соломин ушёл из города. Он нёс полный комплект учебников, запас бумаги, перьев, чернил и карандашей. Все это под разными предлогами выпросил Кречетов у знакомых. Соломин шёл, и ему казалось, что каждый встречный с подозрением смотрит на него. Перед тем как свернуть в лес, он долго оглядывался и свернул, только убедившись, что на дороге никого нет.

Детям он ничего не рассказал о Рогачеве.

Жизнь в лесном доме пошла по-старому. Настала зима, снег занёс дом почти до крыши. Занятиям в этом году уделяли больше времени. Коля проходил дроби, учил по настоящим учебникам историю и географию. По воскресеньям устраивались экзамены.

Дети совсем привыкли к лесной жизни. Коля теперь уже не боялся таинственных лесных зверей. Зато Иван Игнатьевич спал плохо. Всю зиму его мучил ревматизм. Ноги опухли, и он с трудом доходил до озера. Ворочаясь без сна на постели, старик думал: «Только бы дожить до прихода наших! Лену отдам отцу, Коля в школу пойдёт, а мне и отдохнуть можно будет». С этими мыслями он засыпал, но, заснув, сразу же просыпался. Ему казалось, что гитлеровцы подходят к дому, что дом уже окружён, что за Леной пришли. Часто днём он вдруг начинал внимательно оглядывать лес. Ему казалось, что между деревьями что-то мелькает. Он щурил близорукие глаза, спрашивал, не видит ли Коля кого-нибудь, недоверчиво качал головой, когда Коля говорил, что никого нет, и снова пристально всматривался, пока не начинали болеть глаза.

Но зима прошла благополучно, наступила весна, потом лето. Был на исходе июнь 1944 года.

После жаркого июльского дня солнце скрылось за лесом. Потянуло прохладой. Туман осел в низинах, в озере заплескалась рыба. Наступал вечер.

По лесной тропинке шёл человек. Он был невысок и коренаст, обут в сапоги, одет в холщовые штаны и рубаху. Но, несмотря на крестьянскую одежду, что-то было в его лице и походке неуловимо городское, и неестественно выглядела на нём холщовая одежда.

У человека была только одна рука. Левый, пустой рукав был засунут за пояс. Вещевой мешок висел на одном только правом плече, и, чтобы он не болтался, человек придерживал его локтем.

Сквозь деревья блеснуло зеркало озера. Тропинка свернула и пошла склоном холма. Осины и ёлки сменились берёзами. Потом из-за белых стволов показалась серая стена сарая. С одной стороны тянулось картофельное поле, с другой колосилась рожь, в серых сумерках казавшаяся серебряной.

На вершине холма одиноко высились две огромные берёзы. Между ними стояла изба, срубленная из толстых брёвен, крытая потемневшей от времени дранкой. Отражаясь в маленьких окошечках, пылало багровое солнце.

Человек снял шапку, сунул её под мышку, вытер пот единственною своей рукой и спокойно огляделся вокруг.

На крыльце, не двигаясь, сидел старик и в упор смотрел на пришедшего. Седые, давно не стриженные волосы спускались почти до самых плеч. Седая борода острым и длинным клином свисала на грудь. Он казался сказочным, этот старик, да и все кругом было сказочно: одинокий дом на вершине холма, серебряное озеро внизу, таинственно молчащий лес.

— Добрый вечер, дедушка! — сказал пришедший громко и весело.

— Добрый вечер, — нехотя ответил старик.

— Иван Игнатьевич Соломин здесь живёт?

— Здесь.

Пришедший посмотрел на старика очень внимательно.

— Это не вы ли будете?

— Нет.

— Так-так… — Пришедший присел на крылечко рядом со стариком. — Ты что же, дедушка, — спросил он, — вместе с Соломиным тут живёшь?

— Нет.

— А где же? (Старик показал рукой куда-то в глубь леса.) В деревне? (Старик мотнул головой.) Просто в лесу? (Старик кивнул.) Значит, лесной человек и бобыль? (Старик снова кивнул.) А где Соломин?

— На озеро ушёл… на рыбалку… недели на две… — Старик как будто с трудом подбирал слова.

— А ты почему здесь?

— Посторожить просил.

— Понимаю. И далеко это озеро? (Старик пожал плечами.) Не знаешь?.. И что же, вместе с девочкой ушёл?

Пришедший переиграл. Он слишком равнодушно спросил о девочке и хотя отвернул при этом лицо, но, скосив глаза, уж очень внимательно глянул на старика. Старик не показал, что заметил этот взгляд.

— С какой? — спросил он. Лицо его по-прежнему ничего не выражало.

— С маленькой, — сказал пришедший, — которая с ним живёт. Приёмыш, что ли.

— А-а, — протянул старик, — живёт какая-то маленькая. Внучка, что ли.

— Так с нею он пошёл или без неё?

— С нею, наверное.

— Так… А далеко это озеро?

Старик снова пожал плечами.

— Ах да, я забыл, ты ведь не знаешь! Значит, вернётся он через две недели? Так-так…

Пришедший достал из кармана кисет и сложенную газету.

— Куришь? — спросил он, протягивая кисет старику.