Как страстно Ориэлла желала поверить, что это всего лишь обман! Но нет, она уже не та наивная девчонка, которой Элизеф морочила голову в Алмазной пустыне. В глубине души она не сомневалась в подлинности того, что увидела.

— Уверена, — помолчав, сказала волшебница. — Анвар исчез, и Форрал, похоже, занял его тело.

Ориэлла изо всех сил стукнула кулаком о стену, чтобы дать выход гневу. В это невозможно поверить! Это просто бесчеловечно! «Все эти годы я оплакивала Форрала. Я так по нему тосковала! И теперь я хочу, чтобы он был со мной — даже пусть мое сердце расколется надвое. Да, я хочу этого — но не так! Я только-только нашла свое счастье с Анваром — неужели теперь мне придется оплакивать и его? Вновь пережить эти мучения?»

Как же Форрал осмелился на такую подмену? Присвоить себе чужую любовь — что может быть хуже? Она всегда любила его… она до сих пор его любит. Он был отцом ее ребенка, но… Сегодня она бежала от него как от огня. И если ей удастся вернуть Анвара, Форрал опять канет в небытие… Гнев захлестывал Ориэллу. Как это вообще получилось?! Как Форрал ухитрился украсть тело Анвара? Почему он не мог взять чье угодно другое? Чем больше она думала об этом, тем больше убеждалась, что это не просто случайность. Это месть за то, что она полюбила другого! Да как он посмел?! Человек, которому она доверяла с детства! Как он мог так со мной поступить?

— Возможно ли это? — тихо спросила Шиа, прервав размышления волшебницы. — А если да, то что ты намерена предпринять?

Ориэлла помрачнела:

— Насчет Форрала? Поговорить с ним и узнать правду. А что тут еще можно сделать? Только надо сначала собраться с духом…

Внезапно Форрал вспомнил, что Ориэлла назвала его Анваром, и сердце его упало. Он похолодел. Это же невозможно… И тут же вспомнил, как Анвар появился Меж Двух Миров, вспомнил слова Владыки Мертвых, вспомнил, как Дверь распахнулась…

— Нет-нет, — прошептал Форрал. — Я не нарочно… — Ты уверен? — спросил кто-то внутри него. — Нет, нет! Это не правда! Этого не может быть!

Словно неведомая сила повернула его к зеркалу у кровати — зеркалу, которое он сначала не заметил, как не обратил внимания и на то, что очнулся в покоях Верховного Мага — там же, где когда-то принял смерть.

«Где сейчас этот подонок Миафан? — подумал Форрал. — Может, это он меня сюда вытащил? И специально повесил здесь это зеркало, чтобы мне было больнее?»

— Не глупи! — одернул он себя вслух. — Оно всегда тут висело. Просто ты не замечал его, пока не зажег свечу.

Зеркало, темное и загадочное, ждало, когда в него заглянут, и Форрал понимал, что это единственный способ узнать правду. Расставить все по своим местам. Ведь Ориэлла — Ориэлла! — убежала в неподдельном ужасе. Нельзя терять времени, надо найти ее, успокоить — и все будет хорошо.

Да полно, будет ли все хорошо? Делая вид, что не слышит зловредного внутреннего голоса, Форрал набрал в грудь побольше воздуха и подошел к зеркалу.

Свеча в его руке заплясала. Он узнал свое отражение. Этот человек сильно оброс, загорел, черты его лица стали старше и тверже, этот был уже не тот запуганный мальчишка, с которым он когда-то подружился. Любовник Ориэллы стал настоящим мужчиной — и теперь в его теле оказался Форрал.

— О боги! — простонал воин. Ноги его подогнулись, и он медленно опустился на колени, совсем по-стариковски, и поставил подсвечник на пол. Закрыв лицо руками, словно желая спрятать ворованные черты Анвара, он закачался из стороны в сторону. — Что я наделал?

— Что ты наделал? — прозвенел голос у него над ухом. В дверях стояла Ориэлла, и глаза ее были полны боли. Форрал вскочил, страстно желая прижать ее к груди, обнять и успокоить, но что-то в выражении лица волшебницы его остановило.

Не только Анвар стал взрослым, подумал воин. Это уже не та наивная доверчивая девочка, которую он помнил. Даже когда они стали любовниками, Ориэлла осталась удивительно неиспорченной и невинной. Она до последнего старалась хорошо думать о грязном и подлом чудовище Миафане. В те дни Ориэлла никогда не выставляла напоказ свое магическое искусство, старалась казаться обычной девушкой; теперь же силой от нее так и пышет, а ее лицо — это лицо воина, перенесшего немало лишений, а глаза ясно говорят о том, что они слишком часто видели смерть и предательство. Дрожь пробежала по спине у Форрала при воспоминании о маленькой девочке, которую он оберегал и учил много лет назад. Что же, во имя всех богов, случилось с ней, пока его не было рядом?!

Форрал поднял голову;

— И это все, что ты можешь сказать мне после стольких лет разлуки? Ориэлла, да ты, никак, не узнала меня?

Последний огарок свечи растаял, и Гринц очутился в кромешной темноте. А вдруг призраки чародеев и впрямь существуют? Сейчас он уже раскаивался, что решил искать убежища в Академии. Зажигая поочередно все свечки, что нашлись у него в карманах, он дошел до начала подземного хода, ведущего в катакомбы под Академией, о которых когда-то ему рассказывал Харгорн. Он свернул туда, но, боги свидетели, никак не предполагал, что этот лабиринт окажется таким запутанным. В конце концов он безнадежно заблудился, устал как собака и мучился жаждой. Болела ссадина на лбу, болели обожженные в печи ступни, болело все тело, исцарапанное колючими кустами. (Вот ведь скотина этот Пендрал, засадил весь двор терновником!) А раны на ноге — от меча, и на боку — от собачьих клыков болели просто невыносимо, сопровождая любое движение взрывом оглушительной боли.

В горле першило от пыли. Держась руками за стену, Гринц ковылял вдоль туннеля, шаркая, как столетний старик, чтобы не поскользнуться на осклизлом полу. «Привидениям не придется даже пальцем о палец ударить, — мрачно подумал он. — Впрочем, главный мой враг сейчас — собственная глупость. И чего я не остался там? Ушли бы солдаты рано или поздно, никуда бы не делись…»

В архивы Академии его влекла жадность. Жадность и любопытство. Он понимал, что в другой раз уже не отважится сюда прийти, а здесь непременно должно было остаться что-нибудь ценное. «Ценное, ценное! Недоумок! Сидел бы сейчас у огня, лечил бы раны сладким октябрьским элем!» Холодный комок отчаяния в душе у Гринца рос с каждой минутой. Сердце бешено колотилось, липкий пот мерзкими струйками тек по спине. «Я должен отсюда выбраться!» Незаметно для себя он все убыстрял и убыстрял шаг, пока не побежал, — и тут же почувствовал, что куда-то летит.

От удара у него перехватило дыхание, и он не смог заорать в полный голос. Дыша как рыба на берегу, Гринц лежал и не двигался до тех пор, пока сердце не перестало трепыхаться, словно умирающий птенчик. Со времени облавы в приюте Джарваса он не испытывал такого ужаса — Гринц, несчастный ты дурень! — громко сказал он, и звук собственного голоса немного его утешил. В конце концов, могло быть и хуже. Гринц осторожно приподнялся и принялся ощупывать себя, проверяя, все ли косточки целы. Синяков обнаружилось множество, но серьезных повреждений вроде бы не было. «Когда я отсюда выберусь, у меня ни одного черного волоса на голове не будет», — угрюмо подумал он и принялся в темноте обшаривать стены. В конце концов картина случившегося слегка прояснилась. Ему повезло: на бегу он перепрыгнул дыру в полу, ведущую в пропасть, и всего лишь скатился по ступенькам в небольшую нишу. Внезапно его пальцы нащупали нечто более гладкое и теплое, чем шершавая стенка туннеля, и в первую минуту Гринц обмер, но тут же с облегчением сообразил, что это всего-навсего деревянная дверь, к которой, собственно, и вели ступеньки. Он нажал посильнее — и дверь поддалась, открыв перед ним новое пространство. Правда, петли заскрипели так громко, что у Гринца опять пробежал мороз по коже.

И что теперь? Откровенно говоря, Гринцу совсем не нравилась загадочная дверь и ничуть не привлекали комнаты, за ней находящиеся. Он внушал себе, что надо попытаться найти выход из катакомб, а не шарашиться по апартаментам проклятых чародеев. Хватит с него. Но потом он подумал, что без освещения ему ни за что оттуда не выбраться, а в комнатах чародеев могут найтись факелы или лампы. Если идти держась за стену, то рано или поздно он наткнется на полку для подсвечников — или еще что-нибудь. Гринц отважно шагнул вперед. «Ох, помогите мне, боги, пожалуйста! Пошлите мне факел или светильник! Мне бы только отсюда выбраться, и я никогда, честное слово, никогда больше не потревожу прах чародеев!..» Он сделал еще шаг — и замер на пороге комнаты, ухватившись рукой за косяк.