Он помнил этого мальчика. Тот появился в цитадели полгода назад, особыми умениями не обладал, уровень дара был слабым. Но все же дар был, а значит, он должен был стать псом. Кажется, мальчишка приехал из южных земель, семейство — одна из побочных ветвей наместника. Русоволосый, вихрастый и конопатый, он совсем не походил на Сумеречного пса, и, кажется, его это не слишком трогало.

Но поразило Рана не это. Его как-то болезненно удивила вот эта суета вокруг мальчика. Женщина ежеминутно целовала его вихрастую макушку, мужчина смотрел сурово, но тоже касался плеча сына в покровительственном жесте, в котором сквозило обычное желание прикоснуться. Подростки-близнецы галдели и наперебой демонстрировали раскрасневшемуся ученику цитадели свои сокровища — настоящий нож и лук со стрелами. И от всех них исходило такое ощущение единства, что Ран почти видел незримую нить, что связывала эту семью. Нет, не нить — канат. Толстый, прочный, неразрываемый канат их обоюдной любви.

И понимание этого заставило дыхание Рана прерваться, а в центр груди словно вонзилась игла.

Он никогда не думал, что его семья неправильная. Он, в общем, был не склонен размышлять о том, что могло бы произойти, случись все по-другому. Он принимал жизнь такой, какой она была, не идеализируя и не заблуждаясь на ее счет. В свои десять Ран знал, что жизнь похожа на продажную девку, что заманивает путников в придорожной таверне. Обещает наслаждение и небеса, а на деле отдает лишь потасканное тело, да еще и спрашивает за это плату.

Да и продается всякому, кто сильнее или у кого кошель толще.

И нет никакой любви в этой шлюхе-жизни.

И все это вполне устраивало Рана, но то, что он видел через мутное стекло, не укладывалось в черно-белую картину его восприятия.

Здесь что-то было не так. Слишком нежные материнские объятия. Слишком искренние улыбки. Слишком откровенное счастье и грусть расставания во взглядах.

Это словно было окно в другой мир. Тот, которого Ран никогда не знал и даже не задумывался о том, что он есть. Не знать — легче. Не зная, ты не стремишься получить то же самое, и тебя не сжирает изнутри понимание, что никогда, ни при каких обстоятельствах и никакими силами ты этого не получишь.

Словно в насмешку, небесные показали ему то, чего никогда не было у Рана. И странно, что эта картина так зацепила его, так сильно ударила, так болезненно проникла в душу.

Он еще долго стоял там, у того окна.

И ловил себя на мысли, что хочет убить этого мальчика. Так было бы проще. Он ощущал ненависть к нему — незнакомому и чужому, не виноватому в том, что ему повезло родиться у любящих родителей.

И темный дар застилал глаза, требуя ворваться в этот домик и вонзить нож в глотку каждого, словно это могло избавить Рана от какой-то болезненной тоски, что посилилась внутри и мешала дышать.

Он вернулся в башню цитадели уже в темноте, а утром мастер был доволен, потому что Ран отрабатывал удары с сокрушительной яростью, а его дар за ночь стал сильнее.

Повзрослев, Ран понял, что хитрый мастер намеренно послал его в то место и показал картину чужого счастья. Для десятилетнего мальчика, выросшего без любви, это оказалось той тетивой, что выпустила наружу дар Рана Лавьера, делая его убийственным снарядом.

Мастера цитадели всегда знали, как сделать больно.

А мальчик из той семьи через месяц попытался убежать. Его, конечно, поймали и пустили сквозь строй. Если бы строй был из взрослых людей, у него был бы шанс выжить. Но он шел сквозь строй подростков — злых, жестоких, не знающих жалости.

Ран тоже был в том строю и тоже бросил свой камень, уже зная, что вихрастый мальчик не дойдет до конца.

…Снежная круговерть колет снежинками, обжигает холодом губы. Оседает на руках и лице белыми хлопьями. Он стоит за пеленой снега, смотрит. Не приближаясь, не двигаясь, не говоря ни слова. Лишь зелень глаз темнеет до цвета грозовых сумерек. Он спрашивает, снова спрашивает, хотя раяна не слышит вопроса.

Смотрит, и взгляд оставляет в ней зияющую дыру там, где недавно было сердце… От его взгляда, от молчаливого вопроса — больно. И хочется подойти, хочется протянуть ладонь…

— Отпусти меня…

Кто говорит это? Он? Или она?

Оникс проснулась, жадно хватая ртом воздух, заталкивая внутрь стон. Сползла с кровати, добрела до столика с графином, напилась прямо из горлышка. Вода оказалась слишком холодной, зубы заломило. Но прогнала сонное оцепенение и ощущение его присутствия.

Таких снов она боялась больше, чем тех, в которых аид занимался с ней любовью. После тех она приходила в себя изнывающей от желания, после этих — от тоски. Она не хотела ни того, ни другого, желала забыть, не думать, похоронить память! Днем это ей почти удавалось. Почти. Но ночью… ночь с ее темнотой и тишиной напоминала, шептала, рассказывала. Ночь — время хищников, его время, и Лавьер снова приходил в ее сны. Ждал ответа, не задавая вопроса. Но она знала его.

Оникс сжала ладонью кольцо, что висело на ее шее. Дверь, которую она могла открыть в любой момент… но так и не сделала этого. Идти ей было некуда. К нему?

Внутри все сжалось.

Отпусти меня…

Нет. К нему она не пойдет.

Оникс босиком пробежала по полу, радуясь, что стылые доски укрыты коврами, зашла в купальню. Здесь вода тоже успела остыть, но раяну этим не напугать. Она быстро умылась и вернулась в комнату.

Легла, закрыла глаза, пытаясь снова уплыть в страну сновидений. Но не получалось.

И оттого, что не спала, Оникс различила негромкий скрип двери. Неужели прислужница? Оникс поворачиваться не стала, надеясь, что служанка просто уйдет, забрав грязное платье или обувь. Но кровать неожиданно прогнулась под тяжелым телом, и раяну обняли горячие руки.

Она вскрикнула, перевернулась. С ужасом уставилась в голубые глаза, что блестели хмельным блеском при свете тлеющих в камине углей.

— Оникс… Не могу забыть твои губы…

— Ошар! Мой повелитель, что вы здесь делаете?

Он рассмеялся, притягивая девушку к своему почти обнаженному телу. На владыке были лишь штаны.

— А ты как думаешь? Зачем нам ждать бракосочетания, Оникс? Ты станешь моей женой, думаю, мы можем начать знакомство уже сейчас.

Он вновь притянул девушку к себе, осыпая поцелуями лицо. После минутного замешательства Оникс забилась, вырываясь.

— Отпусти меня!

— Да в чем дело? — в голосе Светлейшего появилась злость. — Ты не девственна, а я умею доставлять женщинам удовольствие, не сомневайся!

— Может, для начала стоит спрашивать их согласия?

— Разве ты против? — владыка изумленно приподнял бровь. — Но ты моя невеста, Оникс! А я твой повелитель!

Раяна едва сдержалась, чтобы не заорать на весь дворец.

— Ну же, не упрямься, — кажется, ему происходящее казалось игрой. Наглые ладони уже оглаживали тело раяны, забирались под сорочку. — Небесные, какая у тебя кожа! Словно шелк… Понимаю Лавьера, кто перед тобой устоит?

Оникс застыла, зажмурилась. А потом резко вывернулась, оттолкнула Светлейшего и скатилась с кровати.

— Не приближайся ко мне, — с угрозой бросила она. — Не смей!

— Полно, Оникс, — Ошар поморщился. — Мы все равно будем делать… это. И часто, — он усмехнулся, жадно разглядывая девушку. — Ты слишком красива, чтобы я позволил тебе спать по ночам. К тому же понравилась мне с первой встречи. — Он тоже встал, раяна отступила. — Прекрати убегать, обещаю, что буду нежным.

Она сделала глубокий вдох.

— Я прошу вас уйти, мой повелитель, — голос сорвался, но слова Оникс произнесла твердо.

— Увы, я уже увидел достаточно, чтобы остаться, — он снова сделал к ней шаг, и Оникс кинула быстрый взгляд на кочергу у камина. Заставила себя остановиться, подышать.