Оникс снился сон. Или воспоминание? Губы, что нежат ее кожу легкими поцелуями. Руки, что скользят по телу в томительной, медленной ласке. Легкое дыхание на виске… Тяжесть мужского органа, упирающегося ей в живот. И мужской запах — пряный, соблазняющий, темный, который хочется пить жадными глотками…

— Что надо сказать, раяна? — тихий голос возле ее головы.

Оникс вздрогнула и открыла глаза. Попыталась вырваться, зашипев. Не сон. На этот раз никаких сновидений! Ран Лавьер — реальный, горячий, твердый, как камень, и возбужденный. Он закинул одну ногу Оникс себе на бедро, его руки поглаживали ее спину и ягодицы. Ни клочка одежды на них обоих, ни одной даже самой никчемной преграды!

Она успела забыть, какие зеленые у него глаза. Какие чувственные губы. Какое сильное тело воина…

Проклятие! Ничего она не забыла. Ни одного мига. Он ей не позволял!

И сейчас в его глазах было такое странное выражение… Оникс не могла его понять.

— Ты не ответила.

Его голос был хриплым, то ли от сна, то ли от желания. Его ладонь опустилась ниже, гладя внутреннюю поверхность ее бедер, отчего в животе растекалась мучительная нега.

— Так что надо сказать?

— Катись в архар, Ран, — прошипела сквозь зубы Оникс.

— Я уже давно там, — он хрипло рассмеялся. — Но ответ неверный.

Он резко перевернул ее на живот, сел сверху, оседлав Оникс бедра. Наклонился, медленно провел языком вдоль ее позвоночника, облизывая каждую впадинку и косточку.

— Так что надо сказать?

— Отпусти меня! — Оникс задергалась, пытаясь его сбросить.

Но он лишь сжал ногами ее бедра, а ладонью запястья. И как Оникс ни извивалась, ей не удавалось выбраться из его ловушки.

— Архар, Оникс, будешь так вертеться, я кончу, даже не входя в тебя. — Он хрипло рассмеялся и снова лизнул ей спину. И вдруг замер. Она лишь слышала его напряженное дыхание, что теплом касалось кожи.

Очень медленно Лавьер тронул пальцем спину Оникс и повел от поясницы вверх, обрисовывая контур лори.

— Боги… — Что-то новое прозвучало в его голосе, что-то, чего Оникс никогда не слышала от него. Восхищение. Изумление. Почти поклонение… И что-то неузнанное, но волнующее… — Невероятно. Значит, он цветет не для меня? А мне кажется, что цветку весьма понравился мой язык, раяна. Он раскрывается.

Оникс снова дернулась, сжав зубы. Проклятый лори! Снова предает ее…

— Не шевелись, — Лавьер снова склонился, языком прикоснулся к ее лопатке, там, где был бутон. Из его рта раздался то ли стон, то ли рык, мышцы напряглись, став каменными, придавливая раяну к постели. — Он сладкий… Ты сладкая… Какая же ты сладкая… Я так соскучился по твоему вкусу…

Он сжал ее ладони своими, переплетая их пальцы, медленно скользя губами по узкой женской спине, оставляя горячий, влажный след своих поцелуев, и Оникс почувствовала, как отзывается ее предательское тело, как накатывает сладкая истома от этой мужской тяжести, от ласки, от предвкушения… Небесные! Она желала его. Желала до одури, хотела снова почувствовать в себе, желая яростных толчков и его одержимой страсти. И если он только прикоснется к ней внизу, то она не сможет скрыть своего желания. И понимание этого разлилось внутри горечью.

Как она может желать его после всего, что было?!

— Отпусти!

Оникс выгнулась, отчего Лавьер снова зарычал.

— Не трогай меня! А лори… он открывается для всех! Когда угодно и где угодно, независимо от меня! Слезь с меня! Я не хочу!

— Не помню, чтобы меня это когда-нибудь останавливало, — бросил он.

— Отпусти! — Оникс вывернулась, перекатилась и спрыгнула с кровати, схватила сброшенное на пол покрывало, прикрылась.

Ран Лавьер лег на бок и насмешливо поднял бровь. Словно его веселила попытка раяны закрыться и спрятаться от него. Она скользнула взглядом по тренированному загорелому телу, отвернулась.

— Вижу, ничего не изменилось, и ты остался такой же сволочью, Ран. — Горечь все равно просочилась в слова.

— Ошибаешься, — он прищурился, словно зверь, наблюдающий за добычей. — Я стал еще хуже.

Оникс отошла дальше, встала за креслом, хотя и понимала, что столь ненадежная преграда не удержит Лавьера. Воспоминания навалились лавиной, грудой камней, и она задышала, пытаясь справиться с ними.

— Что вчера произошло? Где Ошар? Вы его убили? Убили, как всех тех людей?

Она обхватила себя руками.

— Хочешь знать? — Лавьер не двигался, но она знала, что его расслабленность — лишь видимость. — Иди сюда, Оникс. Соври, как скучала по мне. Сделай мне приятно. И тогда я расскажу тебе все. Даже то, чего нельзя рассказывать. — Он улыбался, только глаза оставались злыми. — Давай, раяна, это несложно. Несколько слов, ласковая улыбка. Поцелуй. Такая малость, ведь правда? Иди ко мне.

Оникс нахмурилась. Чего он добивается? Какую игру ведет?

Лавьер поднялся, сделал к ней шаг. Злой, взъерошенный и возбужденный. Напряженные мышцы под смуглой кожей, слишком мягкие движения. Она снова попятилась. Он пугал ее… силой, яростью, страстью. Пугал и притягивал.

— Можешь не говорить, — она вздернула подбородок. — Я не настолько глупа, чтобы не понять. Ты… все спланировал. Ты все спланировал! Я видела Баристана, который убивал для тебя. И других Сумеречных… Небесные! — она сглотнула от вновь возникшей перед глазами картины. — Как давно ты готовил это? Власть стоит всех этих смертей? Стоит, Ран?

Она не заметила его движения, но он оказался рядом так быстро. Сжал, не позволяя вырваться.

— Тише, Оникс…

— Стоит? Там были женщины! — она кричала, бестолково дергаясь, надеясь вырваться из его объятий, из рук, что стали клеткой. — Зачем их было убивать? Просто женщины! И девушки, совсем молоденькие! А те, кто выжил? Что ты будешь делать с ними? Издеваться? Так же, как надо мной? Да, аид? Ты чудовище! Ты просто чудовище…

Оникс уже кричала, Лавьер молчал. Его лицо застыло, превратившись в ничего не выражающую маску, губы сжались. Он потянулся к ней, желая то ли обнять, то ли стереть влагу с ее щек, и Оникс ударила. Так, как учил Рысый, — сжать руку в кулак, большой палец сверху, перенести вес тела, вкладывая в силу удара… И вогнать кулак в мужской живот…

Но рука словно врезалась в камень, а Лавьер даже не моргнул. Зато саму Оникс скрутил в одно мгновение, развернул, прижал животом к подлокотнику кресла, вздергивая ей руки за спиной, заставляя прогнуться.

— Мой тебе совет, не бей кулаком, — голосом хриплый, и от этих горячих низких звуков у Оникс бегут мурашки по спине, и прерывается дыхание. Что он сделал с ней? Она реагирует даже на его голос, словно собака, привыкшая к командам! — Ты лишь поранишь руки, — продолжил Лавьер, вжимая бедра в ее ягодицы. — Бей палкой, ножом, кочергой или бутылью с вином, и лучше сразу по голове. Иначе я вряд ли отключусь. Запомнила?

— Так и сделаю, — просипела Оникс, извиваясь под ним, пытаясь освободиться.

— Знаешь, того, что было на Ритуале, мне ужасно мало. Мне всегда тебя мало…

— Не смей! Я не хочу! Ненавижу тебя, Ран! Ненавижу!

— Вот как? — от толкнулся в нее, входя, и от этого проникновения дыхание прервалось у обоих. Удовольствие — горячее, словно кипяток, отравляющее, словно яд, необходимое, как воздух, — лишало разума, мыслей, воли. И Оникс приходилось кусать губы, чтобы не податься ему навстречу. Он вышел и снова толкнулся в нее, резко, болезненно, восхитительно. Перехватил ее волосы на затылке, потянул, прижался щекой к ее виску. — Я ради тебя душу вывернул, Оникс, а ты ненавидишь? Дрянь.

И это спокойное, какое-то глухое ругательство, которого Лавьер никогда раньше не позволял, обожгло нутро кислотой, вывернуло наизнанку, что-то меняя в ней. Ран выдохнул и отпустил ее руки, задвигался, вбиваясь в женское тело со злостью, с дикой и глухой обреченностью, с болезненной страстью. Внутри его все болело, грызло, хотя он думал, что болеть уже нечему, все вымерло и осталась лишь засыпанная пеплом пустыня. Но нет. Что-то еще было живо, и это живое корчилось в агонии от слов, от действий, от их взаимного и больного притяжения.