«Оля» также напомнила мне саму себя. Меня посещает болезненное желание стать непревзойденно жестоким и распутным чудовищем.

Лам говорил мне об этом еще очень давно. Он сказал, что в этом фантазме заключено мое стремление "возвратиться к прообразу". La nostalgie de la boue. [19]

Петушок утратил все свое достоинство. Он вымаливал хотя бы понюшку. На самом деле нам не было до такой степени скверно, однако описание жажды в этой ужасной поэме обострило и нашу жажду.

— Милейший, — произнес Царь грубо, — я не торгую наркотиками. Вы пришли не в ту лавочку.

Петушок повесил свою головку, его глаза стали стеклянными. Но нужда в наркотике толкала его пробовать в отчаянии каждую уловку.

— Черт возьми, — вымолвил он, сколько хватило духа. — Вы же сами подстрекали нас, мол продолжайте.

— Определенно, — признал Царь, — и теперь я подстрекаю вас остановиться.

— Я-то думал, что вы верите в "делай, что тебе нравится"; вы ведь это все время говорили.

— Прошу прощения, — резко парировал Царь. — Я никогда не говорил ничего подобного. Я говорил "Твори, что ты желаешь", и повторяю это еще раз. Но это лошадь несколько иной масти.

— Но нам нужен порошок, — взмолился Питер. — Нужен и все. Зачем вы втянули нас в это дело?

— Зачем, — тонко усмехнулся Царь. — Да потому что моя воля заключается в том, чтобы вы поступали сообразно своей собственной воле.

— Ясно, тогда я хочу порошок.

— Сэр Питер, вы — проницательный психолог, и все же вы не уловили мою мысль. Боюсь, что я ее скверно выразил.

У Петушка все бурлило внутри, однако, он был слаб, на грани обморока и походил на ягненка. Я бы убила Царя Лестригонов, если бы имела для этого средства. Я понимала, что он умышленно истязает нас ради собственного удовольствия.

— О, я понял, — сказал Петушок. — Ведь я забыл, кем вы были. Сколько вы хотите?

Прямое, сделанное в упор оскорбление, не вызвало у меня даже улыбки. Он обратился к высокой девице, которая сидела за столом и корректировала гранки.

— Обратите внимание на характерную реакцию, — сказал он ей, как если бы мы были парой кроликов, подвергнутых им вивисекции. — Они не понимают мою точку зрения. Они неверно цитируют и мои слова, которые слышат от меня при каждой встрече. Они не могут правильно истолковать четыре слова одной-единственной фразы "Твори, что ты желаешь". И, наконец, осознав свою неспособность понять они тотчас же решают, что я должен быть одним из самых грязных негодяев, избежавших петли.

Он снова повернулся к Петушку, слегка кивнув в знак извинения.

— Попробуйте же понять, что я говорю, — произнес он очень серьезно.

Ненависть распирала меня, подозрение переполняло до краев, я была ошеломлена презрением. И все же он вынудил меня почувствовать свою искренность. С гневной яростью я раздавила эту догадку.

— Я поощряю вас принимать наркотики, — продолжил Царь, — в точности, как я поощряю ваши полеты. Наркотики претендуют на власть над каждым человеком.

Дети, вы — цвет нового поколения. Вы не должны ничего бояться. Вы должны покорить себе все. Вам необходимо научиться использовать наркотики, также как ваши предки научились использовать молнию. Вы должны суметь подчинить их собственной воле и использовать их сообразно обстоятельствам.

Он смолк. Острая потребность в наркотике держала Питера настороже. Он следил за доводами Царя с напряженной живостью.

— Верно, — согласился Питер, — и как раз в данный момент звучит команда "продолжать".

Лицо Царя Лестригонов расцвело улыбкой глубокого удовлетворения; и худенькое тело девушки за столом вздрогнуло, точно его приятно пощекотали.

Чутье подсказало мне почему. Она уже слышала похожий аргумент раньше.

— Разумно излагаете, сэр Питер. Это будет хорошо смотреться в широкой рамке, незамысловатой, из красного дерева, пожалуй, над камином.

По той или иной причине этот разговор нас взбодрил. Несмотря на отказ в наркотике, мы оба почувствовали себя намного лучше. Петушок выстрелил крупным калибром.

— То есть, господин Лам, суть вашего учения в том, что каждый человек должен стать абсолютным хозяином своей судьбы.

— Верно, верно, — согласился Учитель с нарочито громким вздохом. — Я ожидал быть побитым в споре. Меня всегда бьют. Однако и я тоже хозяин своей судьбы. "Если Сила вопрошает Зачем, тогда она — Немощь", как написано в "Книге Закона"; и судьба не велит мне выдать вам в это утро какие-то наркотики.

— Но вы сталкиваетесь с моей Волей, — возразил Петушок, почти оживившись.

— Мне долго придется объяснять, — парировал Царь, — почему я считаю ваше замечание неверным. Но процитируем "Книгу Закона" еще раз: "Довольно всяческих Потому, что будь они, сволочи, прокляты". Давайте я вам лучше расскажу вместо этого одну историю.

Мы тактично изобразили нетерпение и готовность ее послушать.

— Величайшим альпинистом своего времени был, как вы знаете, покойный Оскар Экенштайн.

Сказав это, он сделал несколько малопонятный и сложный жест; однако я смутно догадалась, что он был как-то связан с церемониалом почитания мертвых.

— Мне крупно посчастливилось быть усыновленным этим человеком; он научил меня лазить по горам, в частности, делать глиссаду. Он заставлял меня съезжать по склону в самых сложных позициях; головой вперед и так далее; и я должен был катиться по льду, не пытаясь себя спасти до его команды, и только тогда, у самого финиша я должен был прийти в себя, и пока он считает до пяти, перейти в положение сидя или стоя, по его выбору, либо свернуть в сторону, либо остановиться. И постепенно его упражнения делались все более опасными. Все это звучит, конечно, довольно непонятно, но, между прочим, он был единственным, кто научился «глиссаде» сам и обучал делать других столь совершенно.

— Как бы то ни было, приобретенная эта способность пригодилась мне еще во многих случаях. Сберегая час времени, порою сберегаешь чью-нибудь жизнь, и мы могли бы нырять с опаснейших склонов, где (в частности) можно напороться на осколок льда, идя на высокой скорости, если бы точно знать, что сможешь затормозить в то самое мгновение, когда заметишь угрозу. Мы могли, вероятно, опуститься на три тысячи футов там, где обычные люди без специальной тренировки спускались бы на веревке шаг за шагом, и, кто знает, рисковали в результате попасть в ураган, застигнутые темнотой.

Больше всего это мне помогло несколько лет назад, когда мне довелось командовать экспедицией в Гималаях. И вот кули побоялись пересекать заснеженный склон, кончавшийся над ужасным обрывом. Я велел им наблюдать за мной, бросился на снег головою вперед, съехал вниз как мешок овса, и вскочил на ноги на самом краю пропасти.

Когда я снова к ним подошел, людишки эти так и стояли, разинув рты от ужаса и изумления. Они последовали за мной через mauvis pas [20] ни секунды не колеблясь. Видимо они решили, что все это магия или что-то вроде этого. Неважно что. Но они, по крайней мере, были уверены, что смогут пересечь опасный участок без вреда для себя, ведомые человеком, столь очевидно пользующимся протекцией горных богов.

Петушок стал белый, как смерть. Он с абсолютной ясностью понял суть анекдота. Ему было стыдно как мужчине, что он пребывал во власти слепого черного влечения. Он не верил, что Царь, на самом деле, рассказывал правду. Он думал, что этот тип рисковал своей жизнью, чтобы только заставить этих кули перейти на другую сторону. Казалось немыслимым, чтобы человек мог обладать такой абсолютной силой и уверенностью. Иными словами, он судил о Царе Лестригонов по себе. А о себе ему было известно, что он не первоклассный летчик. Ему льстило, что он пренебрегал столькими опасностями. Поэтому презрение Царя к тому, что люди именуют героизмом, его взгляд на неоправданный риск, как на простую животную дурость, резануло его точно как удар кнутом. Быть готовым их принять — это да. "Я жизнь свою в булавку не ценю".