«Ни разу в жизни мать не протянула мне руку», – с этих слов начинается роман «Удушье» (1946) Виолетты Ледюк, создавший красивый и печальный образ, в высшей степени характерный для этого типа матерей, которые одновременно очень доступны для детей, но не способны подарить им чувство защищенности, достаточное для того, чтобы в нужное время дочь могла бы отделиться от нее, не страдая от ощущения потерянности.
Чувство незащищенности может также возникнуть из-за материнской неуравновешенности. Неуравновешенная мать подпадает под категорию неполноценных, так как она не способна прореагировать на действия своих близких, особенно тех, кто непосредственно от нее зависит, более или менее предсказуемым образом, чтобы они могли соотнести свои чувства с ее реакцией, понять и опереться на нее. Прекрасный тому пример предлагает нам фильм Уэйн Уонг «Моя мать, я и моя мать» (1999), с Сьюзан Сарандон в главной роли, в котором рассказ об отношениях матери и дочери ведется от лица четырнадцатилетней дочери-подростка.
Покинутая отцом, когда девочке было всего три года, мать вновь выходит замуж за тренера по фигурному катанию, который очень нравится дочери, но вскоре бросает его, так как он ей не подходит. Мать состоит из бесчисленных недостатков, которые постоянно раздражают дочь: от сущих пустяков (она слишком громко хрустит, когда ест чипсы) до ее манеры вмешиваться в жизнь дочери (она забирает ее с собой в Беверли Хилз, разлучая с остальной семьей, двоюродным братом и лучшей подругой) только ради своей собственной прихоти. Их жизнь постоянно сопровождается конфликтами и ссорами, вперемешку с взаимной нежностью.
Но материнские недостатки не исчерпываются тем, что она все время нервирует дочь: ее неполноценность вполне очевидна. Эксцентричная, взбалмошная, инфантильная, она колеблется между позицией надежной матери («У тебя всегда будет крыша над головой, и пока ты со мной, ты не будешь голодать»), поверенной «подружки» и маленькой безалаберной девочки (она забывает платить по счетам за электричество и т.д.). Это вынуждает дочь взвалить на себя всю ответственность за них обеих. Бесконечные переезды, отсутствие денег и ночлега, но непозволительные обеды в дорогих ресторанах, – их жизнь хаотична и экстравагантна. Любые отношения с мужчинами, которые мать пытается завязать, заканчиваются неудачей. Она активно вовлекает дочь в свои переживания, может разбудить ее в пять часов утра, чтобы рассказать о проведенной ночи любви, а потом пойти вместе с ней встречать рассвет.
Дочь тщетно старается восстановить связи с отцом и всеми силами пытается отделиться от матери: блестящая учеба в школе позволяет ей получить стипендию в другом штате, в университете ее мечты, вдали от матери. Она пытается объяснить это ей: «Пойми, это слишком тяжело, Я хочу жить своей жизнью, и чтобы ты жила своей. Я знаю, что тебе будет страшно остаться без меня, но я с трудом переношу наш образ жизни. Мне плохо от того, что я говорю тебе все это, но с меня хватит, я устала от этой роли, я больше не могу, позволь мне жить моей собственной жизнью!» Мать отказывается продать свой автомобиль, чтобы добавить средств к более чем скромной стипендии дочери и дать ей возможность переехать. Покидая мать, дочь завершает эту историю такими словами: «Даже если вы не можете больше этого вынести, даже если она портит вам жизнь, есть что-то такое в моей матери, какое-то особенное очарование, какая-то сила, и когда она умрет, мир обеднеет, он станет слишком правильным, слишком рациональным». Воспитанная неуравновешенной матерью, дочь, в конце концов, понимает, что любит ее, хотя, в то же время ненавидит их образ жизни, от которого она так страдала.
Подобный тип инверсии, когда мать ведет себя как подросток, может принимать гипертрофированные формы. Примером может служить английский телевизионный сериал «Абсолютно неправдоподобно» (2000) Дженифер Сандерс. Он рассказывает о матери – жертве моды, за которой наблюдает «чудовищно правильная» дочь[26]. Аналогичный случай можно найти в эпизодах «Агриппины», мультипликационной ленты Клер Бретеше, в которой дочь поучает собственную мать. Здесь речь идет не столько о материнской неполноценности из-за ее неуравновешенности, сколько о полном обмене ролями между матерью и дочерью – гораздо более проблематичном для дочери, как мы увидим в дальнейшем, что не вполне соответствует представленным комическим формам.
Существует такой тип женщин, которые постоянно ощущают внутреннюю пустоту и способны выразить свою любовь только в форме вечного запроса. Их депрессивная опустошенность проявляется в том, что они как будто все время отсутствуют, что ребенок переживает как отсутствие любви. Такие женщины могут как привлекать мужчину, так и отталкивать. Но такие отношения невозможны для ребенка, и, особенно, для дочери. Когда мать не в состоянии дать дочери ту любовь, в которой та нуждается, не имеет значения, каковы этому причины, какова интенсивность и длительность таких проявлений, они однозначно воспринимаются дочерью как нелюбовь. В таких случаях дочь, даже если это всего-навсего грудной младенец, постарается – теми способами, которыми она располагает в соответствии с ее возрастом, физическим и психическим развитием, – переложить на себя ответственность за свою мать.
Сознательно или нет, добровольно или невольно, дочь становится матерью своей матери, чтобы заполнить «психические прорехи», которые возникают из-за нехватки материнской любви, о чем Андре Грин пишет как о «полной, окончательной и хронической недостаче»[27]. Есть мнение, что дочери в большей степени, чем мальчики, предрасположены к тому, чтобы занять место «матери для своей матери», так как идентифицируют себя с ней (или наперекор ей) – с той маленькой девочкой, которой та была, чему также способствует половая идентичность. Эта ситуация кажется экстремальной, пока дочь молода, и совершенно нормальной, если дочь взрослая, а мать старая.
«Мне бы хотелось, чтобы ты занималась мной, чтобы ты обняла меня и утешила меня», – говорит пожилая мать взрослой дочери, которая отвечает ей: «Но ведь это я была ребенком!» – «Разве это имеет какое-то значение?» – возражает мать. Эта мать – Шарлотта из фильма «Осенняя соната», с которой выясняет отношения ее дочь Ева. Мы наблюдаем, как неспособность «женщины в большей степени, чем матери» исполнять предназначенную роль по отношению к дочери может принимать не только уже известные формы отсутствия или самоисключенности, но и приводит к подобному обмену ролями. В своем представлении мать перемещает дочь на место собственной матери и ожидает от той, кого она сама же родила, что она восполнит любовь, недополученную когда-то в детстве от собственной матери. В результате у нее не будет ни матери, ни дочери, поскольку ей самой не удается быть хорошей матерью, несмотря на все ее оправдания.
Истина пробивается в одну из тех редких минут искренности, когда Шарлотта забывает о своей привычной роли и своих лицемерных признаниях: «Я всегда была глубоко убеждена, что люблю вас, Хелену и тебя». «Я всегда боялась тебя [...] Я боялась того, что ты требовала от меня. Я думала, что не способна соответствовать всем твоим ожиданиям [...]. Я не хотела быть твоей матерью. Я хочу, чтобы ты знала, что теперь ты стала моей единственной опорой, но это так сильно пугает меня, что я еще больше чувствую себя беззащитной», – эти слова вырвались у нее помимо воли, на секунду раньше, чем она смогла взять себя в руки и вовремя умолкнуть. «Разве я тебя обманываю? Разве я ломаю комедию? Неужели все это – правда? Сама не знаю...», – мать уже ни в чем не уверена, это и есть главная истина, столь далекая от прежней ее убежденности в собственной правоте. Превосходство этой женщины, которая столько не додала собственной дочери, обернулось на деле полной материнской несостоятельностью, неспособностью дать то, что она сама когда-то не получила. В то же время, свою неспособность отвечать на запросы дочери она воспринимает как необоснованные приставания, дабы оправдать собственную неполноценность.
