«Мой сын будет принадлежать мне, пока не женится, а дочь всегда будет моей, по крайней мере, до конца моих дней», – утверждает мать в романе «Сыновья и любовники» (1913) Д. Г. Лоренса. Место, которое занимает мать по отношению к своей дочери, сохраняется «на всю жизнь»: независимо от того, хотят ли они обе этого или нет, и какую функцию сможет взять на себя мужчина – будущий муж дочери.

Если в семье происходит естественная смена поколений, то мать умирает раньше дочери. Это нормальный процесс смены поколений, особенно, когда дочь уже становится женщиной, а ее мать – бабушкой, а затем, возможно, и прабабушкой (хотя это отнюдь не означает, что автоматически смерть матери будет восприниматься дочерью безболезненно). Может случиться так, что мать скончается «преждевременно», пока ее дочь еще слишком молода, что вызовет чувство слишком глубокой утраты и большую часть ее жизни будет восприниматься травмирующим событием. И совершенно противоестественно, если мать теряет свою дочь, независимо от того, какого возраста они обе уже достигли.

Но еще до того, как произойдут эти смерти, неодинаково предсказуемые, и мать и дочь должны «пережить траур» по тем отношениям, которые связывали их ранее, и отказаться от той формы, в которой они существовали до сих пор. Однако траур этот пережить не так легко. Крайне редко бывает, чтобы он воспринимался одинаково и матерью, и дочерью, несмотря на то, что он всегда вызывает сильные эмоции и у той, и у другой.

Траур по дочери, траур по отношениям, траур по матери – какой бы ни была форма его проявления, этот траур не однороден в своей основе, и мы завершаем его исследованием нашу книгу об отношениях матери и дочери. Но прежде, чем приступить к этой теме, необходимо сделать последнее замечание по поводу «становления матерью»: несмотря на то, что художественные произведения на удивление бедны описаниями этих событий по сравнению с той ролью, которую они играют в жизни женщины, документальные свидетельства о подобных переживаниях, напротив, встречаются не так уж редко. Похоже, художественный вымысел пасует перед лицом смерти, уступая дорогу реальным свидетельствам.

Франсуаза Дольто часто повторяла, что, независимо от продолжительности жизни, человек «умирает тогда, когда прекращает жить»: проживет ли он несколько дней, несколько лет или целую сотню, жизненный цикл каждого человеческого существа всегда бывает завершен. Именно эту мысль высказывал философ-стоик Сенека еще более двух тысяч лет назад: «Если ты плачешь потому, что твой сын умер – проклинай день и час, когда он родился. Его конец был предопределен, как только он появился на свет. На таких условиях он был дарован тебе, и такая участь уготована каждому, кто выходит из материнского лона». Но эта мысль кажется невыносимой родителям, которые потеряли ребенка: как смириться с тем, что твой ребенок ушел из жизни раньше тебя?

Во французском языке нет специального слова, которое означало бы родителя, потерявшего ребенка.

В наши дни это событие переживают как семейную трагедию, независимо от возраста и пола ребенка. Очевидно, что эта потеря не воспринималась столь трагично в те времена, когда детская смертность была более высокой: родители, конечно, не оставались равнодушны, но они не испытывали такого сильного чувства несправедливости, как в наше время. В других обществах (в которых статус ребенка отличается от принятого в нашем), где его могут продать, купить, использовать для извлечения прибыли или в ходе военных конфликтов, а также (если речь идет о дочери) лишить жизни из-за принадлежности к своему полу, детская смерть далеко не всегда вызывает скорбь, которую испытывают родители после смерти ребенка, если действительно любили его. В наших богатых обществах, где ребенок воспринимается как «самая большая ценность» и где качество или даже совершенствование потомства превалирует над количеством, смерть ребенка часто переживается как наивысшая несправедливость, вызывая разрушительные по своим последствиям страдания.

Не станем отрицать боль, которую испытывают отцы, потерявшие ребенка, но похоже, что во все времена именно мать занимала привилегированное место возле умершего ребенка – погибшего на войне или пропавшего без вести сына. По утверждению историка и антрополога Николь Лоро, специализирующейся на греческих поселениях, «материнская боль носит всеобъемлющий характер, в том смысле, что это – генетическая боль, поскольку речь идет о передаче в генетической цепи. Эта боль всеобъемлющая еще и потому, что включает все виды и типы траура. Если мать переживает подобную скорбь, передается ли она всему ее потомству, и станет ли ее траур вызывать боль у последующих поколений... Неразрывная связь, с рождения объединяющая мать и дитя, важнее всех остальных связей, об этом прекрасно известно каждому, кто пережил потерю, тем более, в материнском сознании между ней и ее ребенком далеко не всегда присутствует посредник, то есть третий. Словно траур как таковой является необходимой и неотъемлемой частью любой материнской судьбы», – пишет Николь Лоро в своей работе «Матери в трауре». Это подтверждает, что для любой матери уже само появление ребенка на свет чревато его возможной смертью, за которую они чувствуют себя в ответе. Особенно свойственно это «чрезмерно тревожным матерям», преследуемым навязчивыми мыслями о катастрофах, угрожающих гибелью их ребенку. Они без конца прокручивают в воображении эти картины, доводя себя до слез и на самом деле переживая фантомную боль потери.

Одно из исследований Фрейда проводилось с целью узнать, что именно в трауре причиняет болезненные переживания. Прежде всего причину этой боли составляет непоправимость потери и осознание, что ребенка больше нет, но не менее тягостно крайнее одиночество, в которое погружает такая утрата, напоминающая о нашей собственной смерти. В последнее время матерям, потерявшим ребенка, советуют обратиться за помощью к профессионалу. Некоторые принимают этот совет не столько ради того, чтобы оправиться от горя, так как одновременно страшатся этого (ведь страдания могут заполнять образовавшуюся пустоту и субъективно придавать жизни ценность и смысл), но главный их мотив – получить возможность высказать то, в чем они стыдятся признаться даже самим себе. Таков первый посреднический этап в этой бессознательной работе по преодолению скорби. Среди наиболее постыдных, потаенных и неприемлемых мыслей, которые преследуют мать, если она видит, что ее дитя мучается, это желание ускорить смерть, прибегнув к эвтаназии, избавляющей от мучений и ее, и ребенка. Эта мысль формулируется приблизительно так: «Может, ему было бы лучше умереть?».

В греческой трагедии в смерти ребенка часто бывает повинен отец (Агамемнон, убивающий Ифигению), и против него оборачивается смертельная ненависть и месть матери. В наши дни в воображении родителей эту роль зачастую символически исполняет медицинский персонал, в зависимости от его компетентности или не компетентности, облеченный миссией спасти ребенка. Чтобы выполнить такую задачу, необходимо принять на себя полную ответственность за боль родителей. Даже если известно, что доктор, который должен был спасти ребенка, но не смог, – «светило» в своей области, гневные чувства по отношению к нему – всего лишь необходимый этап, который защищает амбивалентные отношения внутри семьи и облегчает чувство вины, так как позволяет переложить ответственность на кого-то другого.

Сегодня скорбь по ребенку довольно часто выражают публично. Похоже, литература становится именно тем средством, которое предоставляет такую возможность: редко в жанре романа, скорее в более или менее переработанной форме документального свидетельства о реальной потере. Независимо от того, рассказывается в нем о смерти мальчика или девочки, специфика переживания траура больше связана с тем местом, которое занимал ребенок в психическом мире матери, и не зависит от его пола, а сами свидетельства являют собой отчаянные попытки восстановить прежние связи с окружающим миром и гармонию с самой собой.