«Я искала тебя с Божьей помощью», – отвечает Понетт так искренне и естественно, так что в этом невозможно усомниться. В продолжение сцены, поразительно живой и поэтичной, Понетт переносится на высший духовный план, так как образ матери постоянно живет в самой Понетт, это позволяет девочке мысленно вернуть ее в мир живых. «В высшей степени радостный дух, как у твоей матери, не может умереть!», – говорит ей мать во сне. И далее: «Этой ночью я буду играть с тобой, если хочешь. – Взаправду? – Взаправду, в твоих снах. – Но это понарошку!» – возражает Понетт, и ее слова подтверждают, что она прекрасно понимает, что такое смерть. Мать также сумеет ей показать, что она желает, чтобы ее дочь продолжала жить (несомненно, благодаря тому, что она внушила ей это, когда была жива), и, особенно, потому что это желание жизни для нее безусловно: «Почему ты живешь? Чтобы желать всего на свете. Именно для этого я и вернулась. Потому что я хочу, чтобы ты дала мне обещание. Я не хочу, чтобы ты снова плакала, чтобы ты все время горевала. Я не хочу, чтобы у меня был грустный ребенок. Разве ты боишься жизни? – Нет! – Конечно, нет, ты достаточно сильная, чтобы жить. Никто не любит пренебрегающих жизнью детей. А что это за дети? – Это дети, которые разучились смеяться? – Совершенно верно. Это дети, которые разучились смеяться. Можно умереть, но умереть нужно живым, очень живым. А сейчас – все в твоих руках. Нужно, чтобы ты все изведала, все испытала. Только потом ты можешь умереть, – Да, я хочу все узнать, все испытать! Все! – А можно пренебрегать жизнью? – Конечно, нет».

В этой необыкновенной сцене, созданной воображением Понетт, мать вновь дарит ей жизнь, как второе рождение, и затем передоверяет ее отцу: «Ты останешься со мной? – Нет, ведь я все же не живая. – Даже сейчас? – Да, даже сейчас... Теперь тебе пора уходить, а то твой отец будет искать тебя. Старайся быть веселой с ним. Мне не будет грустно, если я буду знать, что вам с ним весело. Не забывай, что я люблю тебя. Ты ведь не забудешь? А теперь тебе пора, ты должна идти! – Мне правда тебя не хватает! – О, да, я тоже люблю тебя! Беги дочка, беги к папе!» Понетт убегает, потом оборачивается – ее мать исчезла.

Эта сцена напоминает некоторые сны, которые приносят покой после скорби, подтверждая новое отношение к жизни: «Смерть появляется в них и взывает к спящему, просит его взглянуть на нее, рассмотреть ее, поговорить с ней, побыть с ней. Спящий избегает встречи со смертью, не отвечает на ее просьбы. Так проявляются сомнения перед тем, как будет принято решение продолжать жить или начать новую жизнь. Эти сны тягостны, и пробуждение прерывает их. Благодаря таким снам живущий вновь встречается со смертью своих близких. Но, несмотря на возникающее чувство вины перед ними, он выбирает новую жизнь и то, что она принесет.

Любопытно, что в галерее образов «неполноценных» матерей самый крайний случай для ребенка, каким является смерть матери, проиллюстрирован фильмом, который, хотя и волнует и подходит по сюжету, но не передает типичную ситуацию: в нем присутствует чувство катастрофы, но также в нем подсказаны все решения, чтобы эта катастрофа не стала непоправимой. В реальности крайне редко бывает, что траур переживается «правильно», что соблюдаются все необходимые условия для этого и ребенок сможет продолжать жить без чувства вины.

Зачастую все происходит так, словно взрослые заведомо определили, что эта ситуация будет катастрофичной для ребенка, но не могут ни предупредить последствия, ни определить ее клинические признаки. Вот почему в течение такого долгого времени взрослые искренне верили, что необходимо защищать детей, скрывая от них правду, хотя на самом деле они, мешая любым проявлениям скорби у ребенка, защищали самих себя. Это, например, случай маленькой Берты Бовари. Хотя Берта видела агонию матери, она не присутствовала на похоронах, и никто никогда не говорил с ней о смерти матери. «На следующий день после похорон Шарль забрал малышку. Она спрашивала о маме. Он отвечал, что ее нет, но что она принесет ей игрушки. Берта еще много раз заговаривала о ней; потом долгое время вообще о ней не думала. Веселость ребенка раздражала господина Бовари». В таких условиях невозможно пережить горе, в чем пытался помочь ей отец. Он старался уберечь дочь от страданий, но одновременно не давал ей ни единого шанса разделить собственное горе и даже подступиться к нему. Очевидно, с самого начала он просто не вынес бы проявлений горя у своей маленькой дочери.

Когда ребенок, приходя в этот мир, теряет мать, взрослые надеются избавиться от необходимости говорить об этом с младенцем, полагая, что «он ничего не понимает». Однако горе он ощущает в полной мере. Романистка Алиса Ферней описывает в романе «Элегантность вдов» (1995) поведение и симптомы новорожденного, лишенного контактов с матерью: «Маленькая девочка, которая вступила в этот мир ценой жизни своей матери, отныне оставалось одна. Она утратила привычный запах и укачивание. Она все время плакала, отказывалась сосать молоко, ее кожа была покрыта красными пятнами, которые переходили с тела на лицо, с лица на тело, как надпись, которая пульсировала в такт ее боли. На нее было жалко смотреть, она только что родилась и уже так страдала».

Можно представить себе по таким сюжетам, до какой степени все еще трудно признать, что эмоциональные страдания не откладываются на долгие годы, и ребенок ощущает всю их тяжесть с самого начала, он горюет и по той, которой уже нет, и страдает от того, что взрослые говорят рядом с ним[29].

Осталось рассмотреть последний тип материнской неполноценности, не такой очевидной, как в случае, когда мать отказывается от ребенка или умирает, но по своим последствиям, не менее серьезной. Она проявляется в том, что мать вроде бы присутствует, а на деле отсутствует рядом с ребенком, так как не выполняет своей посреднической функции между мужем и дочерью.

Если мать исключена или сама исключила себя из семейной конфигурации, ее место в семье остается вакантно, значит, перестает определять позицию дочери как позицию ребенка, или, говоря другими словами, между отцом и дочерью могут возникнуть отношения классического инцеста. «Классический» инцест в его первоначальном значении мы будем называть «инцестом первого типа», чтобы отличать его от «инцеста второго типа», который определила Франсуаз Эритье. Что касается платонического инцеста между матерью и дочерью, то он, как мы уже видели, возникает, если отцовская функция не выполняется и в семье четко не определено место дочери. Инцест между матерью и дочерью крайне редко проявляется в форме перехода к сексуальным действиям. Перебрав множество художественных произведений, мы не нашли ему другого примера, кроме как в фильме «Пианистка».

Если инцест между отцом и дочерью мы обсуждаем в главе «Экстремальные матери» и под заголовком «Неполноценные матери», то, как раз потому, что матери играют в нем далеко не последнюю роль, точнее, существует роль, которую они не способны исполнить должным образом. Это роль того самого «третьего», но уже в отношениях отца и дочери. В этом случае мать отсутствует не физически (как в случае отказа от ребенка или ее смерти), а символически, что становится предпосылкой для возникновения инцеста, какой бы ни была степень материнского осознания или ответственности за свое самоустранение. Таким образом, мы имеем дело не только с плохим обращением отца с ребенком, но и с одной из экстремальных форм материнской неполноценности.

Именно роль матери в возникновении инцеста между отцом и дочерью и станет предметом нашего исследования в дальнейшем, а не внутренние причины, подталкивающие к нему отца или последствия этой ситуации для дочери.