Абра лежала совсем без одежды. На ее груди было написано число 175.

Супруги Стоун проснулись одновременно, и оба поначалу были уверены, что крики, которые они слышат, – это отголоски их снов. Но нет. Плач доносился из их комнаты. Абби лежала в колыбельке под крутящимся мобилем с героями «Шрека». Глаза ее были широко открыты, щечки раскраснелись, и, сжав кулачки, она буквально исходила криком.

Смена подгузника не помогла, как и грудь матери, как и целые мили, которые они отшагали, баюкая девочку и в тысячный раз напевая ее любимую песенку «Колеса автобуса». Наконец, уже предельно испуганная – все-таки Абра ее первенец, – Люси позвонила в Бостон Кончетте. И хотя было уже два часа ночи, Момо сняла трубку после второго гудка. Ей исполнилось восемьдесят пять, и ее сон был хрупок, как старческая кожа. Она сначала послушала крики своей правнучки, затем чуть более связный рассказ Люси о тех всем известных средствах, которые они уже испробовали, и задала несколько вполне уместных вопросов:

– Нет ли у нее жара? Не теребит ли она ушко? Быть может, дрыгает ножками, словно ей хочется по-большому?

– Нет, – ответила Люси, – ничего подобного. Она слегка раскраснелась от долгого плача, но температура в норме. Что мне делать, Момо?

Четта, которая уже сидела за своим рабочим столом, не колебалась с ответом:

– Дай ей еще пятнадцать минут. Если она не успокоится и не возьмет грудь, вези ее в больницу.

– Что? В женскую больницу Бригэма? – Взволнованной Люси ничего другого не пришло в голову. – Но до них же сто пятьдесят миль!

– Нет, конечно. В Брайтон. Это прямо на границе со штатом Мэн. Она немного ближе, чем центральная клиническая больница Нью-Гэмпшира.

– Ты уверена?

– Я как раз сейчас проверяю все на своем компьютере.

Абра не хотела успокаиваться. Ее монотонный плач сводил с ума. Без четверти четыре они приехали в брайтонскую больницу, но крики девочки все никак не смолкали. Поездки на «акуре» обычно действовали лучше всякого снотворного, но только не этим утром. Дэвиду пришло в голову, что у дочки может быть аневризма, но он поспешил сказать себе, что выжил из ума. Ведь у младенцев не бывает инсультов… Или бывают?

– Дэви? – чуть слышно спросила Люси, когда они остановились под вывеской «ТОЛЬКО ДЛЯ ОТДЕЛЕНИЯ РЕАНИМАЦИИ». – Ведь у младенцев не бывает инсультов или инфарктов?.. Или это случается?

– Нет. Я уверен, что не бывает.

Но ему в голову пришла новая мысль. Вдруг дочка случайно проглотила английскую булавку, а та раскрылась у нее в животике? Но это же глупость! Они использовали только подгузники «Хаггиз». Откуда взяться булавке?

Тогда что-нибудь другое? Заколку из прически Люси. Любой посторонний предмет, случайно упавший в кроватку. Или, не дай Бог, обломок пластмассы от фигурок Шрека, осла, принцессы Фионы.

– Дэви? О чем ты думаешь?

– Ни о чем.

Нет, игрушка была совершенно безопасна. Он в этом не сомневался.

Почти не сомневался.

Абра продолжала истошно кричать.

Дэвид надеялся, что дежурный врач сразу же даст его дочери успокоительное, но оказалось, что правила строго запрещали применять их на детях, которым еще не поставлен диагноз. Между тем у Абры Рафаэллы Стоун не удавалось выявить никаких заболеваний. У нее не поднялась температура, на теле не было сыпи, а ультразвук не выявил пилоростеноза. Рентген не показал наличия инородных тел в горле, желудке или кишечнике. Выходило, что она плакала без всякой на то причины. В столь ранний час вторника дочь Стоунов оказалась единственной пациенткой в реанимации, и каждая из трех дежурных медсестер сделала попытку угомонить ее. Но ничего не получилось.

– Разве вы не должны попытаться чем-нибудь накормить ее? – спросила Люси очередного доктора, явившегося для осмотра малышки. У нее в голове крутились слова «лактат Рингера». Она слышала их в одном из сериалов про медиков, которые обожала со времен юношеской влюбленности в актера Джорджа Клуни. Но поскольку она ничего об этом лактате не помнила, он с таким же успехом мог оказаться лосьоном для ног, слабительным или лекарством для язвенников. – Она не берет у меня грудь и отказывается пить из бутылочки.

– Когда она проголодается, то поест непременно, – заверил врач, но ни Люси, ни Дэвиду не стало от этого легче. Во-первых, доктор на вид казался моложе их обоих. А во-вторых (что было гораздо хуже), в его голосе не слышалось твердой уверенности.

– Вы звонили вашему педиатру? – Врач сверился с бумагами. – Доктору Долтону?

– Я оставил сообщение на его автоответчике, – сказал Дэвид. – Но он, вероятно, перезвонит только утром, а к тому времени все закончится.

Закончится так или иначе, и его воспаленный мозг, уже совершенно неуправляемый от недосыпа и чрезмерных переживаний, услужливо нарисовал ужасающую картину: сборище скорбящих родственников у маленькой могилки. И совсем маленький гробик.

В половине восьмого Четта Рейнолдс ворвалась в смотровую комнату приемного покоя реанимации, где расположились Стоуны и их все еще надрывавшийся от крика младенец. Поэтесса, которую прочили в кандидаты на президентскую медаль Свободы, натянула на себя узкие прямые джинсы и свитер с эмблемой Бостонского университета и прорехой на локте. Сразу бросалось в глаза, как сильно она похудела за последние три-четыре года. «У меня нет рака, если вы об этом подумали, – говорила она всем, кто отпускал замечания по поводу ее модельной худобы, которую она обычно старалась прятать под просторными платьями и туниками. – Я просто много тренируюсь для предстоящего круга почета».

Ее волосы, как правило, заплетенные в косу или уложенные сложными узлами на голове, чтобы продемонстрировать обширную коллекцию старинных гребней и заколок, колыхались вокруг головы хаотичным облаком в духе Эйнштейна. Она не успела накраситься, и даже в своем полубезумном состоянии Люси поразилась, насколько же Кончетта постарела. Впрочем, она и была старухой. Восемьдесят пять – более чем почтенный возраст, но до нынешнего утра ухитрялась выглядеть пожилой женщиной, которой чуть перевалило за шестьдесят.

– Я бы приехала на час раньше, если бы сумела найти кого-то, чтобы присмотреть за Бетти. – Это был ее дряхлый боксер.

Она тут же перехватила исполненный упрека взгляд Дэвида и ответила на него:

– Да будет тебе известно, что Бетти при смерти. А после разговора с тобой по телефону у меня не было чрезмерных причин волноваться за Абру.

– Быть может, теперь они появились? – спросил Дэвид.

Люси бросила на него предостерегающий взгляд, но Четта оказалась готова к упреку.

– Да, появились. – Она протянула руки. – Дайте ее мне. Проверим, не успокоится ли она ради Момо.

Но и на руках у Момо Абра не затихла, как бы та ни укачивала ее. Не помогла и тихая, но удивительно мелодичная колыбельная (насколько понял Дэвид, итальянская версия «Колес автобуса»). Потом они по очереди снова попытались расхаживать с плачущей девочкой на руках: кругами по смотровой комнате, вдоль коридора и обратно. Крики не смолкали. В какой-то момент у входа возникла суета, и в приемный покой на каталке ввезли действительно серьезно раненного человека – по крайней мере так показалось Дэвиду, – однако в смотровом кабинете номер четыре больше никто не обратил на это внимания.

Без пяти девять дверь комнаты открылась, и вошел семейный педиатр Стоунов. Доктора Джона Долтона Дэн Торранс отлично знал в лицо, хотя и не по фамилии. Для Дэна он был просто доктором Джоном, отвечавшим за приготовление кофе на всех вечерних встречах группы АА по четвергам в Норс-Конвее, которые посвящались изучению «Большой книги».

– Ну, слава Богу! – воскликнула Люси, тут же сунув плачущую дочь в руки педиатра. – Мы несколько часов дожидались помощи от вас!

– Когда вы позвонили, я как раз был в пути. – Долтон прижал Абру к плечу. – У меня было несколько местных вызовов, а потом еще пациент в Касл-Роке. Вы ведь слышали, что произошло?