– Во имя Пути, согласен! – мгновенно ответил Глор.

– Во имя Пути, согласна! – ответила Ник.

Вопрос о согласии не более чем формальность. Командор Пути был третьим из правителей планеты. Первый – Великий Диспетчер, второй – Великий Десантник. От приглашения Великих не отказываются. Ник и Глор видели командора Пути всего раз пять-шесть, хотя принадлежали к высшей касте и закончили Космическую Академию, в которой командор Пути был почетным начальником. Да, они удостоились большой чести, но ведь, работая в сотнях километров от поверхности планеты, они безнадежно удаляются от своей цели – от специалистов, занятых с детекторами… Мысль, видимо, отразилась на лицах монтажников. Господин Клагг покровительственно улыбнулся и проблеял:

– Не сомневайтесь, господа, вы справитесь наилучшим образом! Слово космического офицера, его предусмотрительность знает вас лучше, чем вы сами. Он из-зумительно умеет подбирать свой персонал!

«По тебе как раз и видно, – подумал Глор. – Экий болван…» Между тем болван вручил им по жетону – пропуска в Главный док – и наказал сегодня же вечером, в первый послезакатный час, явиться на космодром-3. И порхнул себе через порог, оставив Глора и Ник в очень скверном настроении. Поиски схемы перчаток откладывались на неопределенный срок.

К середине июня начались дожди. Грохочущие, как тяжелые орудия, летние грозы отмывали асфальт, выполаскивали больную листву городских деревьев, и они стояли молодые и чистенькие, как весною. В разгар такой грозы на шоссе из аэропорта стремительное такси попало правыми колесами на плывущий студень обочины, дернуло, завертелось, поехало боком и перевернулось на крышу. И дорога замерла. Завопили тормоза набегающих с двух сторон машин. Из сплющенной кабинки вытягивали человека в изорванном, сплошь обляпанном кровью пиджаке – понесли под навес автобусной остановки. Понесли умирать. Он уж не дышал. Но сквозь пелену дождя проскочил кремовый фургон «скорой», тормознул, перевалил через газон, разделяющий дорогу, и минуты не прошло, как «скорая» неслась обратно. Еще через десять минут грузовик техпомощи увез разбитую «Волгу» и обморочного, исцарапанного, но в общем невредимого шофера. Тем временем в кабинке «скорой» каждый делал свое дело. Младший фельдшер резал и сдирал одежду. Врач нацеливался зажимами, перехватывал кровоточащие сосуды. Старший фельдшер, собрав складками сердитое солдатское лицо, регулировал легочный автомат. Водитель гнал машину, вдохновенно удерживая ее на слое воды, покрывающей асфальт, как масло. На въезде в город ливень кончился, как оборвал, и водитель еще добавил газу. Многометровый шлейф водяной пыли тянулся за «скорой». Жалобно, тонко кричала сирена, покрывая шум центральных улиц. На перекрестках регулировщики выглядывали из-под мокрых дождевиков и свистели, останавливая движение. Последний поворот. Машина наискось чиркнула по перекрестку, вкатилась в переулок и, еще раз наддав сиреной, свернула во двор.

– К операционному, – напомнил врач.

Водитель молча правил. Врач все еще оттирал руки марлевой салфеткой. Он проговорил, всматриваясь в лицо раненого:

– Яков Борисович, прямо с кислородом – в операционную.

Фельдшер уже отпирал дверцу. Машина задним кодом подвернула к дверям операционного корпуса, взвизгнули по рельсам колесики носилок, и поспешно, приседая под тяжестью, фельдшеры понесли носилки в дом. Дождь ударил по вялому боку кислородной подушки.

…Выйдя из операционного, врач сказал водителю:

– Не напрасно гнали… Сам Ямщиков дежурит – взял на стол…

Хирург был похож на носорога – морщинистый, свирепо-невозмутимый, «сам Ямщиков». Он вышел с растопыренными руками, окинул взглядом свой оркестр – ассистентов, сестер, анестезиологов. Проговорил:

– Открываем полость, Печень будем штопать…

И наступила Великая Тишина. Печень была очень скверная. Через полчаса хирург спросил:

– Пульс?

– Норма.

– Я спрашиваю: пульс?!

– Иван Иваныч, норма! – отвечал анестезиолог.

– Врете!

Первый ассистент смигнул с ресниц пот, нагнулся к кардиографу:

– Не врет, Иван Иваныч. Пульс восемьдесят…

Иван Иванович только покосился – свирепо, поверх маски… Руки его укладывали печень, как тесто в форму.

– Я вам еще не врал, Ван-Ваныч… У него насос вместо сердца, право… Идеальный какой-то больной. Дышит как дельфин, – сказал анестезиолог.

Иван Иванович фыркнул в маску. Несколько минут в операционной молчали, только сестра шепотом считала салфетки, чтобы не забыть кусок марли в брюшной полости. Потом хирург сказал в пространство: «Шейте…»

Третий врач передвинулся на его место и стал зашивать полость, стремительно протаскивая иглу и завязывая узелки. А профессор Ямщиков затопал вокруг стола. Руки он нес перед собой, как два флажка. Посмотрел, проговорил:

– Веко!

Раненому приподняли веко, и хирург посмотрел зрачок. Глаза самого профессора были лишены ресниц, воспалены и свирепы. Он фыркнул, повел маской и приказал:

– Готовьте челюсть. Руки. Все готовьте! Ира! Позвони моей. Скажи, сам обедать не придет. Скажи, апостола режет…

«Резал» Иван Иванович до ночи – пациент упорно дышал, и сердце действительно работало как насос. Утром же профессор, едва вошел, осведомился – жив ли оперированный. Оказалось, жив… Ямщиков отправился в бокс, пофыркал и вдруг приказал:

– Ира! Швы смотреть!

– Где, Ван-Ваныч?

– Брюшину.

Июньское утро сверкало за окном – за спиной профессора. Дождь лил ночь напролет. Светило солнце, а с деревьев еще капало.

– …Эт-та что такое?! – шепотом спросил Ямщиков.

– Соединительная ткань, – пискнула Ира.

– У, академик… Поди сюда. Слушай. Никого к больному не допускать! НИКОГО! Сма-атри…

– Посмотрю, Иван Иваныч, – пропищала Ира. По ее лицу было видно – умрет, никого не пустит…

Ямщиков стремительной носорожьей побежкой покатился к административному корпусу и через минуту был в кабинете профессора Потосова, директора Института Скорой помощи.

– Дорогому гостю! – удивленно пропел директор.

Ямщиков пренебрег его удивлением и спросил:

– Смотрел вчерашние операции?

– Пока администрирую. Что? Были происшествия?

– Происшествия? Зачем же?.. Были операции… – отвечал Ямщиков. – Поинтересуйся, – и положил на стол тетрадочку – историю болезни.

Черные, по-восточному изогнутые брови профессора Потосова полезли вверх и согнулись, как вопросительные знаки.

– Довезли из Караваева?! – воскликнул директор.

– Так точно. Я прооперировал.

– Печень?

– Все. Печень, череп, ребра извлек. Ноги сколотил. Руку еще. Пузырь зашили…

– Ты отчаянный человек, Иван! Ночью он умер, конечно?

– Живет.

– Ну и здоровяк!.. Поздравляю, Иван! Рискнул – выиграл!

– Ты не прыгай, – сказал Иван Иванович. – Помнишь, был секретный циркуляр? Здесь читали, в твоем кабинете?

– Что-то помню, – выжидательно сказал директор.

– Ничего ты не помнишь… Не бреши. Приказано сообщать о случаях ускоренной регенерации тканей. Где этот циркуляр?

– У меня в сейфе. Скажи, при чем циркуляр? Очень здоровый человек, выжил, – спасибо ему! Помнится, году в сорок третьем…

– Ты подними циркуляр, – перебил Иван Иванович.

Директор полез в сейф. А профессор Ямщиков навалился животом на край стола и хрипло зашептал:

– Утром… утром, – понимаешь, – полчаса назад приходим с Ирой… Живой… Хорошо… Храпит, как извозчик. А брюшина зажила!

– Что, что?

– За-жи-ла! На уровне пятого дня. Чисто. Хоть швы снимай… – Иван Иванович повертел толстыми пальцами, подыскивая еще сравнения. – Хоть хвойную ванну ему прописывай! Челюсть срослась!

Между тем профессор Потосов извлекал из сейфа последовательно: обломок человеческой кости, коробку с танталовыми шурупами – для свинчивания костей же, коробку сверл, бутылку спирта и, наконец, папку с бумагами. В ней отыскал циркулярное письмо, начинающееся словами: «Всем больницам, госпиталям, станциям „Скорой помощи“…»