Разумеется, Элькос не собирался, как и всегда, разглашать намерения и откровения Его Величества. Я и сама молчала, не спеша поделиться пережитым даже с Фьером, и уж тем более с ее светлостью. Эту честь я предоставила ее племяннику.

Единственное, о чем магистр все-таки проговорился, так это о том, что магического воздействия на графиню не было. Поняв, что король не намерен шутить и запугивать, а готов и в самом деле подвергнуть свою недавнюю возлюбленную магическому допросу, Серпина разомкнула уста. Она признала, что между Ее Высочеством и его светлостью существовала романтическая связь, но границ они не перешагнули, как уверяла графиня. Я не исключаю, что было сказано что-то еще, или же новый допрос герцога разжег пламя гнева Его Величества до пределов, но в покои сестры он проследовал чеканящей походкой, сжав в руке хлыст.

Впрочем, гнев короля был понятен. Тайное свидание девицы с мужчиной, ставшее известным, было ударом по имени ее семьи. Дочь же и сестра государей Камерата должна быть образцом добродетели, и пятно на ее чести марало не только род, но само королевство.

— Стренхетты могут собирать прегрешения подданного капля за каплей, и когда последняя падает в сосуд их терпения, вода превращается в кипящую лаву, — так сказал обо всем этом граф Доло, разом охарактеризовав представителей правящего рода. — Постараемся не заполнять нашу чашу.

— О-о, я сгораю от нетерпения, — склонившись ко мне, прошептала графиня Энкетт. — Это так восхитительно! Я вам уже говорила, что мой супруг тоже будет среди поединщиков? Он обещал добыть победу и посвятить ее мне. Я трепещу.

Вежливо улыбнувшись, потому что слышала это откровение уже раз сто, я пожала руку ее сиятельства:

— Граф Энкетт не подведет вас, я уверена, — сказала я, и анд-фрейлина зарделась от удовольствия.

Да, последнее увеселительное событие этого лета настало. То, что ожидали с таким нетерпением, к чему готовились со всем тщанием, наступило – турнир! Он знаменовал окончание беззаботного лета и возвращение в столицу.

— Как же не хочется, — вздыхала герцогиня Аританская, — как не хочется, но придется.

Никому не хотелось, однако деваться и вправду было некуда. Через три дня королевский кортеж покидал «Жемчужину Лакаса». Кажется, всеми владела меланхолия и легкая хандра. Да и последние события, потрясшие обитателей резиденции, еще владели умами придворных. Никто не знал подоплеку, но шептались много. Я бесконечно ловила на себе задумчивые и заискивающие взгляды.

Одни вздыхали с облегчением и не скрывал злой издевки, другие были насторожены и ожидали развития событий, третьи и вовсе ходили мрачные и уже не ожидали ничего хорошего для себя. И по таким лицам можно было сразу сказать, кто есть кто. Враги и противники герцога Ришема торжествовали. Те, кто не поддерживал его, но и не враждовал, такие, предчувствуя перемены, пытались понять: к добру это или к худу. А вот сторонники, получившие до того выгоду от дружбы с его светлостью, теперь опасались худшего. Немало вопросов имелось и у герцогини Аританской.

Во-первых, меня переселили. Уже к вечеру дня изгнания герцога я въехала в свободные покои неподалеку от дядюшки. Теперь я жила среди чиновников, хоть и оставалась фрейлиной герцогини. У меня стало больше комнат, под окнами которых не имелось ни карнизов, ни деревьев. Вдобавок здесь было больше стражи, и рядом с моей дверью появился новый пост. И вот это вот привело придворных в недоумение. Вроде бы и возвысили, но не слишком высоко. Прежняя фаворитка пала, а новая, кажется, уже всем хорошо известная, застряла где-то посередине между крылом герцогини и королевскими чертогами, даже не добралась до покоев, которые занимали приближенные государя. Люди терялись, не понимая, что означают эти перемены. А вносить ясность никто не спешил.

Во-вторых, скандал. Да что там скандал! То, что творилось в покоях Ее Высочества, было выше всяческого понимания.

— Что там происходит?! — воскликнула тогда герцогиня, слушая завывания своей племянницы. Это мне рассказывала графиня Энкетт, с которой мы сошлись более-менее близко, сама я не была свидетелем. И по уверениям ее сиятельства, им думалось, что государь живьем сдирает с сестры кожу.

Ее светлость пытала меня о том, что произошло, но я лишь развела руками и предложила спросить у самого государя, потому что меня, как и всех остальных не спешили посвящать в дела Его Величества. Впрочем, о причинах моего переселения герцогиня знала почти правду. Я рассказала ей, что проснулась ночью от постороннего присутствия, но успела позвать Тальму, и злоумышленник, чье лицо я так и не разглядела, сбежал так же, как и появился – через окно. Дядюшка попросил короля о возможности присматривать за мной, и наш повелитель согласился.

Почему я не стала говорить о личности нарушителя моего покоя? Не хотела связывать воедино все последние события. Ришем вломился ко мне, его изгнали вместе с невесткой. Вряд ли бы герцогиня уверилась в то, что только ночной визит через окно стал причиной изгнания, вооруженного сопровождения, отставки фаворитки и порки Ее Высочества. Здесь определенно было что-то большее. И значит, ее светлость поймет, что мне известно больше, чем я говорю. Ссориться с ней мне не хотелось, а выдавать свою осведомленность тем более. К тому же я была повинна в том, что принцесса подверглась истязаниям. Жалости к Ее Высочеству я не испытывала – мучения Аметиста я ей не простила, но для герцогини она оставалась племянницей. А еще была родная кровь и честь рода. И между всем этим оказаться мне хотелось еще меньше.

— Но кто же влез к вам?! — изумилась моя покровительница.

— К сожалению, мне это неизвестно, — удрученно ответила я. — Дядюшка говорил, что его разыскивают, но это почти невозможно. Разве что негодяй сам сознается.

— Быть может, это было Ришем?

— Мне подумалось об этом, потому что кроме его светлости явных врагов у меня не было. Однако не берусь утверждать. Я была со сна и испугана, а он сбежал слишком быстро, чтобы я могла подтвердить свою догадку.

— А вдруг это тайный поклонник? — с горящим взором вопросила графиня Энкетт, присутствовавшая при разговоре. — Какой-нибудь безумец, который опасается показать свои чувства днем, а потому явившийся под покровом ночи, чтобы полюбоваться на предмет своего обожания? Это так романтично, — вздохнула она с умилением, и мы с герцогиней ответили ее сиятельству скептическими взглядами. Впрочем, графине они мечтать не помешали.

Ее светлость потеряла интерес к своей анд-фрейлине, вновь поглядела на меня и произнесла:

— Это был он, я уверена. Я знаю, что Дамхет водила к себе высокого статного мужчину. Мне докладывали. А еще ее как-то застали в парке за беседой с герцогом. Она тогда сказала, что беседа была невинна, но я хорошо знаю этого лиса. Он и невинность столь же разнятся, как и острослов с нашим дорогим егерем. И, сложив всё это, я делаю вывод, что Ришем воспользовался податливой женщиной, чтобы ночью пробраться до вашего окна. — Я с грустной улыбкой развела руками, показав, что это всего лишь догадки, и герцогиня закончила: — Теперь я, как следует, расспрошу графиню.

После допроса, устроенной анд-фрейлине, ее светлость уверилась в своей догадке и моей искренности, потому что графиня Дамхет твердила своей госпоже то же, что и королю: де, герцог и вправду был у нее, но не покидал комнат до самого утра. За этим последовала отставка и этой фрейлины.

— В моей свите шлюхам и предателям не место, — объявила герцогиня и отправила графиню к ее мужу. Затем возвысила одну из простых фрейлин до анд-фрейлины и объявила: — По возвращении в столицу я восполню потери. Это всё мелочи.

С королем ее светлость все-таки попыталась поговорить, однако встретила холодность и совет не лезть не в свое дело. Пришлось смириться, хоть любопытство королевской тетушки возросло до небес. Но главное, она поверила, что я ничего не скрываю, а большего мне было и не нужно.