Мэри просияла.

– Вот эдо здододо. А дожно мде с тодой поехадь?

– Да лучше не надо, с такой простудой.

– А я одедусь подепдее.

– В следующий раз, – сказал он твердо.

– Ну дадно. – Она посмотрела на него внимательно. – Сдава Богу, чдо ды накодец-то зашеведидса, – сказала она. – А то я уж быдо начада водновадса.

– Не волнуйся.

– Де дуду.

Она отпила глоток своего варева с горячим ромом и прильнула к нему. Он слышал, как хрипит ее горло при вдохе и при выдохе. Мерв Гриффин болтает с Джеймсом Бролином о его последнем фильме под названием «Западный мир». Вскоре состоится премьера во всех парикмахерских страны.

Спустя некоторое время Мэри встала и поставила обед в микроволновую печь. Он поднялся и переключил телевизор на другую программу, где по второму разу гоняли «Армию Ф». Он пытался не слушать Фредди. Однако через некоторое время Фредди сменил пластинку.

Помнишь ли ты, Джорджи, как ты покупал свой первый телевизор?

Он слегка улыбнулся, глядя не столько на Форреста Такера, сколько сквозь него. Помню, Фред. Разумеется, помню.

Это произошло примерно через два года после их свадьбы. Однажды вечером они вернулись домой из гостей. Они были у Апшоу и смотрели там «Твой Хит-парад» и «Госпожу Удачу», и Мэри спросила, не показалось ли ему, что Донна Апшоу держалась… Ну, что ли, слегка отчужденно. Теперь, сидя перед телевизором, он мог ясно представить себе тогдашнюю Мэри – стройную и как-то неожиданно привлекательно высокую в новых белых босоножках, которые она купила себе, чтобы отпраздновать начало лета. Шорты на ней тоже были белые. Ноги казались длинными и соблазнительными, словно и вправду поднимались до подбородка. Честно говоря, он не слишком-то был заинтересован выяснением вопроса о том, держалась ли Донна Апшоу слегка отчужденно. Куда больше он был заинтересован тем, чтобы снять с Мэри туго обтягивающие ее шорты. Именно там находилась главная область его интереса – не стоит, пожалуй, указывать ее местонахождение более конкретно.

– Может быть, она просто слегка устала подавать половине жителей окрестных домов испанский арахис только из-за того, что они – единственные люди на улице, у которых есть телевизор, – сказал он.

Ему показалось, что он заметил маленькую морщинку у нее на переносице – верный признак того, что Мэри что-то замышляет, – но к тому времени они уже шли на второй этаж, а его рука блуждала по туго натянутой ткани шорт – а ткани этой было не слишком много, – и лишь позже, лишь после всего она спросила:

– А во сколько обошлась бы нам обычная настольная модель, Барт?

Уже наполовину погрузившись в сон, он ответил:

– Ну, пожалуй, «Моторолу» мы могли бы купить за двадцать восемь, может быть, тридцать долларов. Что же касается «Филко», то…

– Я говорю не о радио, а о телевизоре. Он сел на кровати, включил лампу и посмотрел ей в лице. Он лежала обнаженной, простыня лишь слегка прикрывала ее бедра, и, хотя она улыбалась, он понял, что она это серьезно. Это была улыбка-вызов. – Мэри, мы не можем позволить себе купить телевизор.

– Так сколько стоит настольная модель? «Джи И» или «Филко» или что-нибудь в этом роде?

– Новая?

– Новая.

Он поразмыслил над этим вопросом, наблюдая за игрой света и тени на восхитительных округлостях ее грудей. Она была тогда куда стройнее (но и сейчас про нее не скажешь, что она толстушка, – упрекнул он самого себя; а никто этого и не говорил, Фредди, мой мальчик, никто этого и не говорил), какой-то более живой, что ли. А когда она причесывалась, даже ее волосы, потрескивая, передавали свое собственное сообщение:

живые, подвижные, одушевленные…

– Около семисот пятидесяти долларов, – сказал он, думая, что это погасит ее улыбку. Но этого не произошло.

– Ну так посмотри, – сказала она, устраиваясь на кровати в позе лотоса.

– Я смотрю, – сказал он, усмехаясь.

– Да не на это. – Она засмеялась, и лицо ее залилось краской (хотя, он это отчетливо помнил, простыню она так и не натянула).

– Что ты задумала?

– Почему мужчины хотят иметь телевизор? – спросила она. – Чтобы смотреть спортивные передачи по субботам и воскресеньям. А почему женщины хотят иметь телевизор? Чтобы смотреть днем эти мыльные оперы. Пока гладишь, можно слушать, а сделал работу – клади ноги на стол и смотри. А теперь предположи, что каждый из нас найдет себе какое-нибудь занятие, которое приносит деньги, на то время, когда мы обычно просто бездельничаем…

– Ага. Читаем книгу, например, или даже занимаемся любовью? – вставил он.

– Для этого мы всегда сумеем найти время, – сказала она и засмеялась, а потом покраснела, и ее темные глаза сверкали в свете лампы, и свет этот отбрасывал теплую, полукруглую тень у нее между грудей, и в этот момент он понял, что сдастся, что пообещает ей напольный «Зенит» за пятнадцать сотен, лишь бы она позволила ему снова заняться с ней любовью, и при этой мысли он почувствовал, что у него наступает эрекция, почувствовал, как змея превращается в камень – как сказала как-то раз Мэри, слегка перебрав на новогодней вечеринке у Ридпатов (и сейчас, восемнадцать лет спустя, он почувствовал, как змея превращается в камень – при одном лишь воспоминании).

– Хорошо, согласен, – сказал он. – Я готов работать по выходным, а ты будешь трудиться днем. Но скажи мне, дорогая Мэри, моя Мария, которая уже не совсем дева, чем же мы будем заниматься?

Радостно хихикая, она прыгнула на него, и ее груди легли мягкой тяжестью на его живот (в те дни он был достаточно плоским, Фредди, ни малейшего признака брюшка). – Вот в этом-то весь и фокус! – сказала она. – Какое сегодня число? Восемнадцатое июня?

– Да.

– Так вот, ты будешь работать по выходным, а восемнадцатого декабря мы сложимся…

– …и купим тостер, – сказал он, усмехнувшись.

– …купим телевизор, – сказала она торжественно. – Я уверена, что у нас получится, Барт. – Потом она снова захихикала. – Но самое забавное будет в том, что мы пока не скажем друг другу, что за работу каждый из нас себе нашел.

– Лишь бы, придя домой, я не увидел над дверью красный фонарь, – сказал он, капитулируя.

Она схватила его за плечи, взобралась на него и стала щекотать. Щекотка плавно перешла в ласки.

– Приди ко мне, – прошептала она, вжимаясь в его шею, и обхватила жезл его страсти с нежной, но мучительной силой, в одно и то же время направляя и сдавливая его. – Войди в меня, Барт.

Позже, снова в темноте, скрестив руки под головой, он сказал:

– Так мы не скажем друг другу?

– Нет.

– Мэри, а откуда у тебя возникла эта идея? Из-за того, что я сказал, что Донна Апшоу устала подавать арахисовые орешки половине окрестных жителей?

Когда она ответила, в ее голосе уже не было смешинок. Он был ровным, резким и совсем чуть-чуть пугающим – легкое дуновение зимы в теплом июньском воздухе их квартиры на третьем этаже без лифта.

– Я не люблю быть чьим-то нахлебником, Барт. И я им не буду. Никогда.

Следующие полторы недели он так и сяк обдумывал ее неожиданное предложение, размышляя о том, что же, черт возьми, ему надо делать, чтобы заработать свою половину от семисот пятидесяти долларов (а то и добрые три четверти, раз уж на то пошло) за следующие двадцать или около того уик-эндов. Он уже был слегка староват, чтобы стричь лужайки в округе. А Мэри приобрела такой вид – такой самодовольный вид, – что ему оставалось только предположить, что она для себя уже все решила. Пора тебе обуть свои беговые кроссовки, – сказал он себе и не мог не рассмеяться вслух.

Прекрасные были деньки, не так ли, Фредди? – спросил он себя в тот момент, когда Форрест Такер и «Армия Ф» уступили место рекламному ролику овсяных хлопьев, в котором мультипликационный ролик уверял, что «Трикс» – лучшая пища для детей. Ты абсолютно прав, Джорджи. Это были великие дни, мать твою за ногу.

Однажды после работы он отпирал дверцу своей машины и случайно взглянул на большую дымовую трубу позади химчистки. В этот момент его осенило.