– Будем отыгрываться?

Айра Джонсон покачал головой.

– Более чем на две партии за вечер я не способен. Это мой предел. Благодарю вас, сэр; вы прекрасно играете в шахматы... для неумелого-то игрока. – Он отодвинул назад кресло. – Пора мне возвращаться в стойло.

– Идет дождь.

– Я видел. Постою на обочине – может, подбросит кто до тридцать первой.

– У меня автомобиль. Почту за честь довезти вас до дому.

– Не стоит. Вообще-то я живу в квартале отсюда, а если чуточку промокну – не беда.

(Не в квартале, а в шести, и насквозь вымокнешь, дедуся.) – Мистер Джонсон, я тоже собирался домой. Я могу подбросить вас куда угодно; я люблю ездить. Короче, через три минуты я подъеду к входу и просигналю. Если вы выйдете – хорошо, если нет – значит, вы предпочитаете не ездить с незнакомцами, я не обижусь.

– Не нужно таких церемоний. Где ваш автомобиль? Я пойду с вами.

– Прошу вас, оставайтесь здесь. Зачем нам обоим выходить под дождь? Я выйду сбоку, в переулок, и буду у бордюра раньше, чем вы дойдете до двери. (Лазарус решил проявить упрямство: дедуся чуял мышь лучше любого кота. Теперь он будет гадать, зачем этому Теду Бронсону здесь гараж, если он утверждает, что живет далеко. Плохо. Что же делать, бабуся? Придется насвистеть деду полные уши, иначе не попадешь к нему в дом – это к себе-то домой! И не встретишься с остальными членами своего семейства. А ведь сложная ложь ненадежна – дедуся сам тебя этому учил. Но и правда бесполезна, а молчать тоже незачем. Как собираешься решать эту проблему? Ведь дедуся так же подозрителен, как и ты сам, и едва ли не вдвое проницательнее.) Айра Джонсон поднялся.

– Спасибо вам, мистер Бронсон; я буду ждать вас у двери.

Когда Лазарус завел свой форд-ландо, он уже успел наметить тактические ходы и долгосрочную политику: а) придется немного покататься, чтобы машина стала мокрой; б) не следует вновь пользоваться этим сараем; лучше пусть украдут этот лужеход, чем в твоем прикрытии появится дыра; в) когда будешь отказываться от сарая, проверь, есть ли у "дядюшки"

Даттельбаума старый набор шахматных фигур; г) следи, чтобы твое вранье не было противоречивым; зря ты ляпнул о том, кто научил тебя играть в шахматы; д) говори по возможности правду, пусть она будет звучать не слишком выгодно – но, черт побери, придется отрекомендоваться найденышем, а у них не бывает дедов, – а то придумаешь еще что-нибудь, на чем можно засыпаться.

Лазарус нажал на клаксон, Айра Джонсон быстро подошел к машине и уселся.

– Ну, куда теперь? – спросил Лазарус.

Дед объяснил, как добраться до дома его дочери, и добавил:

– Хорошенькая машинка, драндулетом не назовешь.

– Я неплохо подзаработал... Бруклинский мост – штука дорогая. Поворачиваем на Линвуд или едем прямо?

– Как знаете. Раз уж вы успели отгрузить мост, расскажите мне о своих "испанских узниках". Надежное вложение?

Лазарус сосредоточенно вел машину.

– Мистер Джонсон, я так и не сказал, чем зарабатываю на жизнь. – Это ваше право.

– Я сорвал банк.

– Это ваше дело.

– И после этого позволяю вам платить за себя. Нехорошо.

– Подумаешь! Тридцать центов плюс никель на чай. Минус пять центов, в которые мне обошелся бы автобус. Итого с вас пятнадцать центов. Если вас это смущает, бросьте мелочь в чашку слепого. А я за такие деньги съездил в дождливую ночь на автомобиле с шофером. Дешево за такую поездку, авто – не грошовый автобус.

– Очень хорошо, сэр. Признаюсь, мне понравилась ваша игра, и я рассчитываю снова сразиться с вами.

– Я тоже получил удовольствие. Приятно играть с человеком, который заставляет тебя пораскинуть мозгами.

– Благодарю вас, а теперь позвольте, я все же отвечу на ваш вопрос должным образом. Действительно, в прошлом мне случалось заниматься сомнительными делами. Но теперь я занимаюсь другим: понемногу покупаю, продаю – не Бруклинский мост, конечно; что же касается "испанских узников", я опробовал их на себе. А сейчас подвизаюсь на рынке недвижимости, зерна и тому подобного... Занимаюсь поставками. Но я не собираюсь вам ничего предлагать, я не брокер, не продавец – напротив, я сам действую через брокеров. Да, кстати, я не люблю давать чаевых. Дайте человеку хорошие чаевые, и он потеряет свою работу, а потом будет винить вас. Поэтому я не даю.

– Мистер Бронсон, я не намеревался расспрашивать вас о ваших делах, с моей стороны это было бы назойливо. Я просто по-дружески поинтересовался. – Дружеский разговор есть дружеский разговор, поэтому я решил дать прямой ответ.

– И все-таки я вел себя назойливо. Мне незачем знать ваше прошлое.

– Совершенно верно, мистер Джонсон, у меня нет прошлого, я – темный делец.

– В этом нет ничего плохого, такая же игра, как и шахматы, только сплутовать труднее.

– Ну... кое-что из того, что я делаю, могло бы показаться вам плутовством.

– Вот что, сынок, если ты нуждаешься в отце-исповеднике, могу сказать, где его найти. Я не гожусь для такой роли.

– Прошу прощения.

– Не хочу казаться прямолинейным, но у тебя явно что-то на уме.

– Да ничего особенного. У меня действительно нет прошлого. Никакого.

Я хожу в церковь, чтобы встречаться с людьми... честными и респектабельными, с которыми человеку безродному в другом месте не встретиться.

– Мистер Бронсон, у всякого есть хоть какое-то прошлое.

Лазарус свернул на бульвар Бентон и потом только ответил:

– Только не у меня, сэр. О, конечно, я где-то родился. Спасибо тому человеку, который позволял мне звать себя дедушкой, и его жене... у меня было хорошее детство. Но их давно нет, а я даже не знаю, почему меня зовут Тедом Бронсоном.

– Выходит, ты сирота?

– Скорее всего. К тому же незаконнорожденный. У этого дома? – Лазарус нарочно остановился раньше.

– У следующего, там, где свет в портике горит.

Лазарус немного проехал и снова остановился.

– Что ж, приятно было познакомиться с вами, мистер Джонсон.

– Не торопись. А эти люди, Бронсоны, которые позаботились о тебе, где они жили?

– Фамилию Бронсон я принял сам. Просто решил, что она звучит лучше, чем Джонс и Смит. Возможно, я родился в южной части штата. Но даже этого не могу доказать.