— Чу-у-ур-р-р! Чу-у-ур-р-р меня! — ревела Клуха. Страшное полотенце взметнулось ввысь, веером рассыпая капли молока по потолку и стенам, — но было уже поздно: выдавив наружу драгоценный бычий пузырь, Метанка кувыркнулась из окна на улицу.

…Долго еще не стихал в нашем доме трубный глас Клухи. Она, оказывается, была правоверной язычницей, почитательницей древних богов. И не могла смириться с присутствием в своем доме девушки с подмоченной репутацией полуденицы. Жрецы Мокоши приписывали полуденицам тайную склонность к насыланию болезней и лихорадок — а следовательно, гнать их полотенцами!

— Аида, что ли, наверх, — сказал Гнедан, когда мы вышли на улицу, оставив Клуху наедине с ее справедливым негодованием. — Ненадоба Клюшку гневить — тоже придумали: Метанку в хату притащили! Теперь вою-то будет! Травко, поди-ка сыщи девку — не сразилась ли, из окна-то спрыгнув?

Травень с готовностью побежал искать под окном Метанкин труп, а мы тронулись «наверх» — на любимый Гнеданов чердак под крышей сенного сарая. Только тут я понял, почему Гнедан так похож на панка. Будь я панком, все отдал бы за такой чердак. Даже, наверное, курить бы бросил. Или постригся бы. Гнеданов пентхаус навевал атмосферу панкующих восьмидесятых — эх, сюда бы пару ржавых раскладушек, трехлитровую банку для окурков, фотографию Билли Айдола на стену — и можно жить.

Я даже в образ вошел — со мной это бывает. Облюбовав объемную кучу сена в дальнем углу чердака, прямо под кровлей, я завалился на несчастное сено животом кверху и цинично плюнул в потолок. Попал.

— Эх-х-х… Пивка бы, братки, а? Братки-и-и… — сказал я протяжно и горестно. Честное слово, вдруг почувствовал себя усталым, давно не мытым студентом факультета почвоведения. Не будь я испанским летчиком, точно подался бы в почвоведы.

— Ну, сказывай, Славко, како Метанкин поясок сыскался, — радостно сказал Лито, усаживаясь на пол и неприлично игнорируя мой вопрос насчет пива. — Вот удача! Ну, коли поясок нашли — теперь Рогволоду не жить!

Он внимательно вытаращил в моем направлении незрячие глаза. Зеленые, как кожа у жабы. Или как бутылочное стекло… Кстати — о стекле:

— А… пивка нет у тебя, а? — поинтересовался я. Нас, панков, хлебом не корми — дай пивка попьянствовать. — Не, браток, я ж серьезно: пивка бы щас… а?

— Оставь сие! — строго сказал Лито. — Сроком тебе о деле мыслить, да нам приказы давать — а не пьянствовать.

— Опаньки! Э-эх, братки-и… — разочарованно сказал я. — Козлы вы, братки, — не знаете главных ценностей в жизни.

— Слышь, Летка, мою речь, — вмешался Гнедан, обращаясь к эльфу. Рыжая голова пастуха появилась в отверстии люка, через который хозяева проникали на чердак. — Часом послать бы кого в устье Сольцы — поглазеть на протоку, на засаду Рогволодову… Мыслю, лодьи алыберские наскоро к нам будут — не проспать бы.

— Добро, — согласился Лито. — Кликни этого… Травка. Пусть его возьмет кобылку в моей клети, да спеет к Сольце… Спроси, знает ли место. Залечь бы ему в кустах, да на Рогволодову западню поглядеть — а како лодьи свидятся, тотчас и горлинку нам послать — с грамоткой известной.

— А не споймают ли парня? — озаботилась Гнеданова голова и тряхнула рыжей шевелюрой. — Рогволодовы разбитчики хитры, и Плескун с ними — не почует ли нашего дозора? Може, самому мне сгонять на реку?

Лито секундно призадумался и тут же покачал головой:

— Зови лепше Травка! Никак он дружинник — почище нас с тобой будет по воинской части. Пожди, я те голубка выну.

Приятно было наблюдать, как парни самостоятельно решают проблемы. Стоит начальству расслабиться, прикинуться панком — и тут же дело идет на лад: подчиненные проявляют инициативу и начинают трезво мыслить. У меня, например, именно такой стиль руководства. Очень эффективный.

Лито поднялся на ноги и, нащупав некий ящик, подвешенный вверху под кровлей, приоткрыл крышку.

— Гли-гли-гли, — сказал он нежно и засунул руку внутрь. В ящике возникла легкая возня, кто-то сдавленно запищал — и вот уже рука вылезла обратно из ящика, а в руке — серый и ужасно обиженный голубь. Он, честно говоря, как раз собрался поспать, и только безграничное уважение к хозяину мешало ему возмутиться и клюнуть Лито в палец.

— А, эво Горлан — он поток добрый, скорый! — узнал птичку Гнедан, упорно не вылезавший из своего люка. — Тяни его сюда, я его приласкаю. Подь сюда, Горлаша. Горла-аш…

Голубь сделал недоуменное лицо и заморгал черными глазками. Гнедан шумно поцеловал его в темя и засунул за пазуху — через секунду голова снова исчезла: рыжий панк побежал отдавать приказания Травеню насчет дозора. Итак, алыберские коммерсанты были уже на подходе — не исключено, что через несколько часов разведчик Травень увидит их паруса на Керженце. А значит, придется просыпаться, залезать на сумасшедшего Харли и снова ломиться сквозь мрачный ночной лес… Тяжкая, тяжкая жизнь! Беспокойная.

— Братки-и! — простонал я, страдая, из своего угла. Обидно: забыли про меня, будто вовсе не я командир банды. Надо, пожалуй, проявить инициативу.

— Эй, хиппак! — сказал я, тяжело переворачиваясь на живот и подминая под головой сено. — Ты мне вот что скажи: ты Гая лечил?

— Вестимо, лечил, — ответил Лито, обрадовавшись пробуждению начальства к жизни.

— И что?

— К утру поздоровится… Сроком ходить ему не сметь, а тако все ладно, без гноя.

— Ты мне мозги-то не взмучивай. Отвечай: сможет ли мой любимый боевик Гай принимать участие в операции — или нет. Остальное меня не волнует.

Лито пожал плечами и сказал, что придется, наверное, обойтись без Гая. Чудно: Травень в дозоре. Гай на больничном — и остаемся мы трое против целой вражеской мафии. Плюс еще Метанка. Кстати — где она?

Разумеется, она тут же появилась — стоило мне о ней подумать, как из люка высунулась чья-то белокурая головка. Во взгляде, проникавшем сквозь вконец перепутавшиеся волосы, была явственно обозначена глобальная обида на весь цивилизованный мир и на меня в частности. Демонстративно шмыгая носом, ведьма выбралась наверх и уселась на краю люка, свесив ножки вниз. Солнечный луч, пропихнувшийся сквозь щели в крыше, разогнав танцующую в воздухе пыль, добрался до Метанки, вызолотил колкую прядь тонких волос и улегся на покрасневшей от слез щеке. Ведьма изображала плохое настроение. Тоскливо ей, бедненькой, живется.

— А ты чего вылезла, мать? — спросил я, по-прежнему ощущая себя панком. — Видишь, тут чуваки базарят. Сгоняй лучше за пивком, а? Ужинать пора, а пива нет…

— Сдохни, чмошник [60], — огрызнулась Метанка. — Без тебя тошнит… — Она нагнула голову и принялась ожесточенно выпутывать из шевелюры какие-то стружки — скосив глаза и поминутно сдувая волосы, щекотавшие лоб.

— Терпеть не могу эту бабку, — простонала она вскоре. — Я ее точно когда-нибудь околдую. Чтобы полотенцами не махала на живых существ. А что? — я всякие плохие слова знаю, волшебные. Придете однажды на кухню, а там вместо вашей Клюшки — жаба в переднике, или эта… черепашка-ниндзя…

— Клуха тебя по делам бранит, — спокойно сказал Лито. — Потому как ты несть человек, ано наваждение. Едино слово: лихорадка. Стало бы, болезнь… От тя народу горе одно.

— Так я ж дневная лихорадка, а не полуночная! — возмутилась ведьма. — От полуденицы еще никто не умирал — ну, давление повысится, учащенное сердцебиение, адреналиновая атака… Кроме бреда и галлюцинаций — абсолютно никаких неприятных переживаний. А потом… — она кокетливо поправила локон у щеки, — люди нас любят, особенно молодые. И медовуху пьют исключительно по собственной воле.

— Вот я, например, нашу Метаночку очень люблю, — мрачно возник я из своего сена. — Жить не умею без ее пояска, так тяжко мне с ним расставаться — аж зубы ломит.

— А… а ты меня бери в жены, — вдруг отчетливо сказала Метанка. — И поясок будет твоим — пожизненно. — Сказала и отвернулась.

Я чуть девственность не потерял от такого наезда. Ничего себе девушки пошли в русских селеньях! На ночь глядя о таких вещах! Знает ведь, что у меня слабое сердце. Честное слово, едва нашелся, что ответить.