Действительно интересно. Едва ли там, под водой, была акула или заблудившийся аквалангист. Я склонен думать, что это обычные среднерусские русалки… Господи, да какой же это век? Откуда столько непуганой нечисти? Теперь мне уже определенно кажется, что я видел, как промелькнул, туго изгибаясь, толстый рыбий хвост. И этот холодно-игривый, острый голос из глубины — прямо в душу… Очень похоже на русалок. Еще Афанасьев писал, что они разговорчивые и любопытные. Что ж. Если это была русалка, я дешево отделался — эти твари, по легендам, редко оставляют жертву в живых. И я почувствовал, как хорошо быть в живых: как быстро и солнечно просветлел утренний лес по берегам…
Вот только весло напрасно упало в воду и плывет теперь в десяти метрах ниже по течению. И как это я умудрился его упустить? Ноги сами собой согнулись, и я тихо присел на мокрое дно, скрестив руки поверх золотой цепи. Ты чего это так рассиялась, подруга? Твои звенья прямо пылают в солнечном песке бликов!
Лодка сама знала, куда плыть, тем более что без весла мне сложно было влиять на развитие событий. Я давно уже заметил этот дым прямо по курсу и теперь с любопытством ожидал того момента, когда, вывернув вместе с течением из-за очередного поворота, моя лодочка выйдет на траверс странного холма, мелькавшего то и дело сквозь деревья. Очень любопытный холм — настоящее городище.
Первое, что я увидел, — это высокий колодезный журавль, наполовину окутанный желто-серым дымом. Вскоре уже можно было различить светлый уровень бревенчатого частокола, который начинался почти от самой воды и по спирали поднимался к плоской вершине холма. Наконец, самое главное — белые коротенькие столбики, охватывающие вершину сдержанным редким полукружием — два, четыре… десять.
Я кратко стиснул веки, нахмурился и еще раз пересчитал столбики. Десять. Десять детей богини Мокоши. Языческое святилище, девятый или десятый век. Добро пожаловать в беспробудную дикость некрещеной Руси.
Все сходится: извилисто раздвигая кусты, речка выносила меня прямо к небольшой кумирне могущественнейшей из женских богинь древнего славянства. Приземистый истукан самой старухи Мокоши должен быть вкопан где-то внутри частокола, накрыт клочьями шкур и пластами черного мха. А вокруг мамашиного кумира выстроились — вот они стоят, чернея на солнце выжженными мордами и корявыми конечностями — строгие высокие столбики сынов и дочерей. Жестокий Стрибог и непослушный Яровит, Колзда и Индрик-зверь, Жива и Зимцерла, финские шаманки Летьгола и Зимигола, дикая Голядь и темная Мохлюта…
Печально все это, очень печально. Кажется, я и мои друзья немного перестарались. Вернули страну слишком глубоко в прошлое. Боже мой, страшно представить: десятый век! Честно говоря, эта кровавая и беспокойная эпоха накануне крещения Руси — время ничуть не более симпатичное, чем конец XX столетия. Вот тебе и приехали в старую добрую Русь… Захотели променять испакощенную российскую республику на тихую гавань книжного средневековья! Не получилось.
Я покосился на некрещеное славянское солнце и поежился. Там, в 90-х годах второго тысячелетия, в электронных джунглях московского мегаполиса еще оставались живые храмы и последние священники. Там были остатки русской армии и недобитые писатели, преподаватели, ученые… Здесь — нет ничего: Русь только народилась! Ее еще нужно донести до 988 года, до горячей купели крещения… Не уронить по пути, не потерять, не продать этого драгоценного младенца!
М-да… Хотелось отдохнуть в тихом и мирном Московском царстве XV века… Или в золотом веке Империи Екатерины… На худой конец, при всеевропейской державе третьего Александра — но не тут-то было. Каникулы начались, но отдыха не предвидится.
Прерывистый женский крик донесся из-за дымного частокола. Ну вот и первые люди: безумно визжа, откуда-то из-под колодезного журавля быстро и на четвереньках проползла женщина — я увидел длинные седые волосы, волочившиеся по земле. Она мелькнула и снова скрылась в дыму — только визг еще летел параллельно водяной глади, искаженно отражаясь в небо. А лодка продолжает бесшумно скользить, святилище все ближе — и я положил плащ и кинжал на дно челна. Как-то сразу приблизился, укрупнился пологий склон с частоколом, вырастающим из воды, стали видны сухие трещины на бревнах и обломанные сучки — и я тихо перегнулся через борт, осторожно соскальзывая в воду. Рука держится за теплое дерево кормы, а все тело в воде, и никто не увидит меня оттуда. Не надо им меня видеть.
Визг прервался, и над водой запахло дымом. Smoke on the water… Нет, это не стук речной волны о бревенчатую плотину у подножия холма — это какое-то животное глухо бубнит сквозь потрескивание огня. И вдруг — совершенно отчетливо: властный окрик! Мужской голос! Меня заметили?
Затрещали ветки — лодка встряла в затопленный кустарник, и, легко оттолкнувшись от неподвижного борта, я погрузился в воду с головой. Неудобная вещь этот греческий хитон: затрудняет движения при плавании. Колени плотно ткнулись в илистое дно — здесь совсем мелко.
Я смотрел из-за кустов в сторону святилища и видел, как в полустах метрах отсюда неторопливо выделился из горячего дыма рослый неандерталец в обрывках бурой шкуры на животе и бедрах. Жирный и кривоногий, он вышагнул на проплешину зеленой травы между кумирами и, наклонив голову, исподлобья посмотрел туда, куда уползла визжавшая старуха. Массивно качнулся в волосатой руке бесформенный каменный топор — весь в обмотках высушенных жил, притягивающих кремень к топорищу. Глухо рыкнув, вздохнула шерстистая грудь в толстых мышечных складках, и, подняв руку к лицу, человек ожесточенно впился зубами в собственное предплечье — это он так почесался, что ли?
Нет, далеко не десятый век, с невнятным ужасом подумал я, когда на груди неандертальца тускло блеснули какие-то бляхи на длинных нитях, свисавших с концов жестких черных косиц — да-да, его волосы были стянуты в короткие косички, торчавшие из-за ушей. Амулет-полумесяц… каменный топор… неужели так выглядят теперь мои соотечественники? Интересно, они уже знают секрет бронзы?
Дымная завеса снова взволновалась, и наружу, глухо кашляя, вывалился тощий костлявый подросток лет шестнадцати — подломившись на колени в траву, он принялся тереть красное от дыма лицо грязными кулаками, продолжая при этом хрипло и жалобно мычать. Этот персонаж был совершенно обнажен — сизый загар покрывал безволосое тело, и только на голову была зачем-то нахлобучена рыжая лисья шапка: из-под нее высовывались характерные косички, но уже без блях-амулетов. Под мышкой подростка торчал небольшой лук — просто гибкая толстая ветка, стянутая перекрученной жилистой тетивой. Первый воитель попытался покоситься на младшего товарища, не изменяя положения тела, — но поскольку глаза у воителя были совсем маленькие и вдавленные, пришлось-таки повернуть голову и опять рыкнуть что-то невнятно-односложное.
Мне стало скучно. Это не нация, а дикость — убежден, что у этих людей еще нет общего межплеменного языка, нет городов, нет письменности… Я не успел домыслить — дым вежливо раздвинулся, пропуская сквозь себя черный силуэт человека… в роскошном мрачном плаще, волнительно распахнувшемся на ходу. Сразу возникли города, и язык, и письменность — неандертальцы притихли, а высокий господин, высвободив из-под крыльев плаща сухую руку в темном рукаве с серебристым отливом, манерно помахал возле носа бледными пальцами, разгоняя дымные завитки перед своим лицом. Это было лицо совершенно цивилизованного человека — худое и продолговатое, с выпуклым шишковатым лбом, гладко переходящим в блестящую залысину. Черная острая бородка и, над ломкими губами, — до странности узкий нос с приплюснутым кончиком… Горячие глаза вцепились в жирного неандертальца — и бородатый джентльмен что-то тихо сказал ему, нервно дернув бровью.
Сказал — и человек в шкуре, этот грозный Тор, этот пещерный гигант каменного века, мелко тряхнул кабаньей головой, подхватил покрепче свой молот — и, сильно сутулясь, послушно заковылял обратно в дымное облако, вверх по склону холма. Я немедленно предположил, что сухощавый воланд в плаще — начальник, и окончательно убедился в этом, когда прыщавый подросток молча метнулся к нему, забыв на траве свой первобытный лук, — почти на четвереньках, цепляя траву руками и подобострастно пытаясь уловить дрожащими пальцами тяжелое колебание черного подола. Высокий господин брезгливо отступил на шаг — и откуда-то из глубин его одеяния появился небольшой сверток, зажатый в жестких узловатых пальцах. Короткое движение черной руки — и сверток полетел в траву, разворачиваясь на лету, и посыпались из свертка какие-то темные дымящиеся куски… угли? нет: жареное мясо.
