— Ну как, побаливает? — полюбопытствовал я вскоре, обращаясь к затихшему чурильцу. — Челюсть еще двигается? Да ты не рыдай, браток, давай лучше беседовать. Путь неблизкий, а с этими чумазыми общение не складывается. Язык у них неродной.

— Грецкая речь, — злобно выдохнул эсэсовец, глотая эмоции. — Ты — неуч, и потому смолчи. Не знаешь молвы заморской, Мокошин разбитчик! Дави себе сено!

— А ты прямо знаешь! — заинтересовался я. — Ну-ка, о чем они общаются? (Конвоиры, и верно, постоянно переговаривались вполголоса — быстро и деловито, продолжая вертеть головами по сторонам, чтобы не прозевать нападение противника.)

— И ведаю, да тебе не прознать! — Враг был явно обижен за недавний удар подошвой. — Эх, не доспел я тебе глаз-то вынуть давеча, в кузне…

Я пошевелил связанными ногами, прикидывая, можно ли ударить обеими пятками одновременно. Едва ли. Ну что ж, придется решать проблему дипломатическим путем.

— Ах ты, щучий сын, мерин куруядовский! Мало тебе десятник Жила костей наломал! — Я запнулся, подбирая подходящие дипломатические формулировки. Что ни говорите, потомки, а не всякое московское выражение сможет метко ударить по психике средневекового человека.

Эсэсовец притих и на оскорбления не возмущался: видимо, вслушивался в речь конвоиров. Я позавидовал. Образованный фашист попался, по-иностранному знает. Он сказал, что загорелые парни в нерусских шлемах суть греки, из чего я могу заключить, что они — в отличие от славян — язычниками не являются и едва ли похвалят меня за Мокошину змейку на груди. Если ты грек, то тебе, скорее всего, совершенно наплевать, Чурила или Мокошь, Стожар или Мстибог Лыковый. Всех в одну кучу. Всех огнем и мечом… Милые ребята. И каким мусорным ветром занесло их на наши языческие головы? Сидели бы себе в Греции, пили «Метаксу» и ругались с турками из-за границы территориальных вод. Так нет: притащились всей оравой на Русь, да еще княжество выклянчили у Престольских властей. Теперь повластвуют над нами: благо один только Брынский лес территориально превосходит Греческую республику в одиннадцать раз.

— Слышь, браток! Ты не обижайся на меня, — примирительно обратился я к затихшему попутчику. — Если я чего обидное сказал, ты не злись. Нам теперь вместе помирать. Мы теперь поневоле союзники. Давай мириться. А кто прошлое спомянет, тому…

— Тому глаз вон! — с ненавистью сказал эсэсовец и шумно перевернулся на другой бок.

Шутка удалась. Удивляясь собственной терпимости, я позволил чурильцу пожить на белом свете еще немного — не стал я убивать его сразу. И покосился на ближайшего конвоира. Вдруг удастся все-таки завязать знакомство с этим симпатичным парнем? Подумаешь: косой шрам через пол-лица — не исключено, что греческим женщинам такие еще как нравятся… К сожалению, дружинник даже бровью не повел в ответ на мое вежливое обращение. Может быть, потому, что я обращался по-английски? Они, эти греки, ужасные националисты. Не любят международного языка. Противятся западной культуре.

— Нет, серьезно, браток, — вновь обратился я к связанному чурильцу. — Если хочешь знать, у тебя есть известный шанс выжить. Мои друзья-дружинники следят за нами из ближайшего леса и тайком передвигаются параллельным курсом, ожидая подходящего случая, чтобы напасть и освободить меня. Если ты будешь вести себя хорошо, я возьму тебя в свой десяток барабанщиком. Ты умеешь барабанить?

Эсэсовец кисло хмыкнул.

— И чудесно. Будешь барабанить при всяком удобном случае, — сказал я и отвернулся. Внезапно греческие дружинники перестали переговариваться и поспешно завозились в сене, нащупывая позабытые щиты и шлемы. Через секунду я услышал легкий нарастающий гул, переходящий в дробное перестукивание копыт по лесной дороге. Грек со шрамом кувыркнулся с телеги на землю, прячась за колесо и профессиональным жестом выставляя вперед небольшой арбалет, ощеренный маленькой тяжелой стрелкой с четырехгранным наконечником. Седенький мужичок-возница нервно затряс головой и молча полез хорониться в сено, а второй дружинник — тот самый, что прижал мне спину копьем — бесшумно спрыгнул на землю и, пригибаясь, метнулся в соседние кусты, на ходу вытягивая из ножен небольшой мечишко.

Я подтянулся к краю телеги и высунул лицо навстречу копытному топоту. Фигурка всадника уже мелькала вдали точно посреди светлого туннеля, проделанного дорогой в густо-зеленой полутьме леса. Не иначе, верный Скольник спешит мне на выручку — только вот откуда у него лошадь?

Я догадался, что это не Скольник, когда грек со шрамом облегченно вздохнул, отбросил в сторону арбалет и не спеша полез из-под телеги наружу. Он уже размахивал всаднику свободной рукой и улыбчиво щурился.

— (Все хорошо. Фока), — подозвал он напарника, и тот шумно полез из кустов обратно. — (Это вестник от князя Алексиоса. Я узнал его по доброму коню и греческой манере держаться в седле. Очевидно, он скачет в Санду с приказом.)

— (Ты прав, это наш. Посмотри, на нем греческий доспех. Я обрадован. Честно говоря, в этом проклятом лесу нас вполне могла ожидать и менее приятная встреча.)

Всадник, увидав телегу, резко и умело осадил расходившегося коня и выдернул из-за спины маленькое копье — раза в полтора короче русского. Однако, заметив призывные помахивания и знакомые круглые щиты дружинников, радостно прижал животное шпорами — через мгновение лошадь была уже рядом, и кавалерист, перегнувшись и едва удерживаясь в седле, горячо обнимал левой рукой грязную шею ближайшего конвоира. Греческое копье по-прежнему было зажато в руке всадника, но он уже забыл о нем — и острый наконечник процарапал по борту телеги рваную занозистую кривую.

— (Фома! Фока! Братья мои, как я счастлив!) — Голос молодого всадника радостно звенел, и я понял, что он радуется встрече. — (Побери меня бес, я уже подумал, что передо мной воины соседнего князя! Что за удача!)

Мои охранники тоже умильно глядели на новоприбывшего коллегу, втайне завидуя его чудесной лошади и новеньким, свежим доспехам.

— (Ну, рассказывай же, что там творится в столице! Как поживает наш добрый князь? Как складывается война с соседями?) — сказал дружинник со шрамом, стягивая с головы ненужный шлем. — (Вот уже полдня прошло с тех пор, как князь Геурон послал нас в Санду наводить порядок после бесовских вакханалий, — мы ничего не знаем о ваших новых подвигах. Велики ли новые победы князя Алексиоса?)

— (Князь уже стоит под стенами Опорья!) — Всадник гордо выпрямился в седле. — (Говорят, что недостойный княжич Рогволод укрылся в этом городе — это его последняя крепость. Сегодня утром мы обстреливали Опорье камнями, а к вечеру князь ожидает подкрепление — несколько подвод с греческим огнем.)

— (А это значит, мы победим!) — радостно воскликнул молодой конвоир, тряхнув курчавой шевелюрой. — (Я всегда говорил, что язычники не устоят. Мы прибавим себе новые земли и скоро перестанем слушаться приказов из языческой столицы. Слава князю Алексиосу Геурону!)

— (Слава князю Геурону!) — немедленно подхватили двое других, едва успев заглотнуть необходимое количество воздуха. Как же мне нравится наблюдать эту эллинскую радость! Просто рижский бальзам на сердце.

— Исполать деспоту Алексиосу Хеурону! — повторил я их радостный клич, стараясь сделать людям приятное. Все трое разом обернулись.

— (Кто этот пленник?) — сказал кавалерист, небрежно махнув в моем направлении кончиком копья. — (Кажется, он пытается говорить по-гречески. Ах, я вижу, там двое. Вы везете их к князю?)

— (Да, в столицу. Прости, но я так и не научился выговаривать ее название), — угрюмо произнес конвоир со шрамом.

— (Не надо в столицу). — Всадник озабоченно поправил на груди пластинки доспеха. — (Князь хочет лично допрашивать пленных волшебников. А князь сейчас не в столице. Как я сказал, он осаждает Опорье. Вы должны везти пленников в Опорье.)

— (Это так), — сказал мужик со шрамом, немного подумав. — (Хотя я не знаю точно, где это находится.)

— (Это значительно дальше Вышграда. Я только что оттуда). — Кавалерист собрал поводья в одной руке, зажал копьецо под мышкой и свободной конечностью указал куда-то на Восток. — (Вы будете там к вечеру. Необходимо ехать строго на рассвет между двумя грядами холмов. Реку можно пересечь по огромному мосту между двумя деревнями на границе нашего княжества. Дорога совершенно безлюдна.) — Он ободрительно улыбнулся и решительно кивнул: — (Ну, мне надо спешить. В Санде ждут послание от князя.)