— Созывайте праздник, для него осталась последняя ночь моего народа…

Но Танец окончен.

Рассвет входит через огромные своды, и я иду в их сторону. Это были окна, открывавшиеся в глубины и в темноту, был вид с высоты, а теперь — рассвет. Тепло льется на мое лицо, когда я, покидая тень, приближаюсь к ним. Прохлада залов из хирузета сменилась недолговечной жарой. Солнце сверкает лазурью и аквамарином на кромках хирузетовой арки, гигантского открытого прохода под аркой, а за ним…

Раннее утро. Светлый туман рассеивается с восходом солнца. Я смотрю вниз, на террасы из хирузета, уходящие вниз, как скалы. И все террасы заполнены моим народом.

Их кожа в утреннем свете кажется молочной, их гривы подобны облакам, они стоят у балюстрад с вырезанными на них вьющимися растениями, лица повернуты на восток, где из тумана в усыпанное дневными звездами бледно-голубое небо восходит солнце.

Они смотрят. О, они смотрят, мои люди, и эти напряженные взгляды не оставляют места для слов. Я вижу, как мы стоим все вместе, сжав друг другу ладони, сплетя руки.

И на моих глазах бледно-желтый солнечный свет обретает на далеких восточных холмах густой серебристый оттенок…

Архонис у Шести Озер, величайший из городов, твои башни в утреннем солнце, твои огромные залы, твои зиккураты, твои террасы!..

Теперь все обращенные к востоку стены заполнены жителями города, которые вышли, чтобы видеть этот последний рассвет. Вышли, чтобы стоять на теплом воздухе, пахнущем листвой и городской пылью, вышли, чтобы понежиться в жаре утреннего солнца, подобно цветам обратив свои лица к свету…

На восточных холмах видна линия серебряного света, который древнее Времени, ярок и смертоносен.

Я выхожу к террасе, чувствуя босыми ногами прохладу хирузета. Я слышу мягкий шелест мантии из металлической сетки, когда снимаю ее и роняю на пол, явив наготу золотому глазу светила.

Отсюда до самых восточных холмов — все Архонис, великий город. А на террасах, обращенных к востоку, стоят они — мой народ.

Сбросив мантии из металлической сетки и воздев руки с длинными пальцами, чтобы рвать на себе гривы, царапать щеки и вырывать глаза, громко крича и плача, они стоят нагие в это утро, последнее, какое увидит этот великий город…

Они рыдают в своей агонии, в долгой агонии, горюя о минувшей ночи, последней ночи, о дне, который скоро должен закончиться, о всех годах, которые теперь не придут в аКиррик и Симмерат, в Город Над Внутренним Морем, терзаясь, что сердце империи более не бьется, что Архонис пал и что у нас теперь не будет стольких дней, лет и веков…

Оплакиваю ли я слезами Золотых мир, исчезающий в расщепленном свете? Вижу ли я, как их нагретые солнцем террасы превращаются в серебряную кристаллическую смерть?

Ах, не время для сожаления, которое пронзает, как острый меч. Мы любили мрак и свет, и вот лик Светила обратился к нам, Она покинула нас, детей земли, и теперь мы растворяемся в мечте о древнем времени, в прошлом, которое вмещает более великие империи, нежели наша, но не более великую смерть…

Восхваляйте, о, восхваляйте и оплакивайте нас, которые любили эту яркую тень и рыдали слишком поздно, которые не увидят снова света солнца и дня…

Плачьте о Нас и возносите хвалу свету!

—  …Знают ли они, — говорит Калил бел-Риоч, — что, когда падет Башня, падет и все остальное?

На ее разгоряченном лице заметны усталость и восторг, словно она наконец нашла что-то такое, что утолит это желание. В ее глазах стоит тень радости (и, конечно, печали) Сантендор'лин-сандру. И она говорит на древнем языке:

— Говорили ли вам ваши люди, что этого уже не воссоздать? Ах, это верно, но древний свет уже есть и ждет. А мы строили свои планы задолго до нынешних событий, и теперь Башня падет, и вместе с нею падут все преграды. Теперь я не смогла бы этого остановить, если бы даже захотела…

Мгновение горького сожаления, и ее голос продолжает:

— …падут все преграды. Мы освободили древний свет, чтобы он с рассветом пришел в этот мир.

Что бы я ни делала, — сказала она, — то же самое сделала бы сотня людей из Харантиша.

Я кое-как поднялась на ноги. Возле сводчатого дверного проема я остановилась; один из офицеров Кори озабоченно взглянул на меня и посмотрел через мое плечо внутрь Дома-источника.

— Представитель, вы хотите перевести ее отсюда или держать здесь?

Маленькая фигура сидела на каменном краю колодца, глядя в черную воду, держа одной тонкой рукой металлический кувшин, которым она черпала воду и снова выливала ее в бесконечно повторявшемся цикле… Звездный свет образовывал серебристый пар над Источником, ее грива, подобная белому пламени, падала на грязную мантию, а ястребиное лицо смотрело вниз, в Источник Богини.

И теперь Башня падет.

Я не помнила, что ответила офицеру. Шла как во сне по вызывавшим клаустрофобию куполообразным комнатам Дома-источника, хромала, протискиваясь между ортеанцами, одетыми в мантии священников, и закутанными в одеяла ранеными, лежавшими на полу.

А затем окружающий мир сузился в одну точку.

— Кори…

В комнате, заставленной аппаратурой связи, вместе с Мендес было уже двое или трое молодых офицеров. В их голосах слышались нотки безнадежной настойчивости. Не обращая внимания на треск сообщений, поступавших с «челноков» F90 и YV9, делавших облет телестре , я покрепче взялась за свою палку и захромала, упираясь ею в пол, туда, где сидела Корасон Мендес.

Она сидела развалясь в кресле-кушетке, вытянув перед собой ноги. Гладкие волосы были теперь прилизаны на лбу и казались светлыми на фоне кожи в пятнах хлоазмы. Она подняла голову, и с выглядевшего на десяток лет старше лица на меня взглянули мутные глаза.

— Значит, вы слышали, что она говорит? Доставили ее сюда час назад, и она затем вдруг заявляет…

— Что вы сделали?

Кори Мендес опустила ноги и встала, руками с серебряными кольцами оправила комбинезон и с налетом былой резкости сказала:

— За кого вы меня принимаете, Линн? У меня было организовано круглосуточное наблюдение со спутников за этим местом, поскольку у нас имелась информация о том, насколько оно жизненно важно. Не было и минуты в течение послед них двух дней, когда бы я не получала показания датчиков из поселения Касабаарде.

А я совершенно забыла… Но облегчение сменилось мрачным предчувствием:

Сейчас у вас есть там какие-нибудь «челноки»?

— Нет. — На лице тихоокеанки снова появились возрастные морщины. — И это притом, что здесь происходило? Час назад я приказала вылететь туда с Кумиэла двум F90, но им требуется заправка… В поселении Касабаарде тихо; там ничего не происходит!

— Что мы об этом так беспокоимся? Она не может разрушить Башню. — Но во мне рос страх. Я подумала: «Неважно, как давно это было задумано… что, если оружие, если технология… но не говорил ли мне кто-то однажды: «Что угодно может быть оружием»?

Корасон Мендес сказала:

— На этом континенте достаточно опасной техники, что бы разрушить дюжину поселений. Я думаю не о торговце оружием. Представитель Рэйчел осуществляла программы ТиП. Если вы проверите документацию, то увидите там лазеры для горнопроходческих работ, автоматическое оборудование для добычи полезных ископаемых, а ТиП обучает пользованию им местное население. И процесс мог пойти. Если это и был их долгосрочный план…

Снаружи под сиянием Звезд Сердца раскинулась темная пустошь, а в нескольких милях к югу о песчаные отмели Мелкати плещется море, за океаном, на юге и на западе, лежит Пустынное Побережье: это Касабаарде, это разрушенный и покинутый внутренний город — обитель насилия и видений, это Башня. Если бы я была в силах двигаться, я была бы сейчас там.

— Я отправляюсь с «челноком», — сказала я. — Как вы?