История пороха еще темнее истории компаса. Если под порохом понимать простую смесь угля, серы и селитры, то оказывается, что смесь эта была известна Альберту Великому в 1250 году. Он советовал растирать и смешивать 1 фунт серы, 2 фунта угля и 6 фунтов селитры в ступке. Но здесь мог иметься в виду не огнестрельный порох в современном смысле. А как взрывчатое средство эта пороховая смесь употреблялась, возможно, уже в XII веке при горных работах, например в Гарце. Но возможно, ее применяли как средство пережигания для разрыхления камней, а не для взрывов.
Что касается употребления пороха для огнестрельного оружия, то точных сведений об этом не имеется до середины XIV века, хотя упоминания о нем появились раньше. Так, в 1338 году французский военный интендант ставит уже порох в число статей расхода; в 1360 году в Любеке сгорает ратуша вследствие неосторожности порохового мастера. Оба эти случая тоже касаются, может быть, взрывчатой смеси, но следующий случай не подлежит уже сомнению. В 1346 году англичане выставили шесть пушек в сражении при Кресси. В 1365 году крепость Эйнбек отстреливалась из «громового ружья», а в 1378 году в Аугсбурге жил литейщик огнестрельных орудий, занимавшийся этим еще под покровом глубокой тайны. Около 1420 года у гуситов появляются первые передвижные полевые орудия. С 1470 года артиллерия превращается в род войск наряду с кавалерией и пехотой.
Однако есть сообщения о восточном приоритете в этом деле. Якобы мавры употребили огнестрельное оружие при обороне Аликанта в 1331-м и Альджевира в 1342 году.
Итак, неизвестно в точности, когда именно порох начали употреблять для огнестрельного оружия. Но еще менее достоверно можно указать, кто первым предложил употреблять его с этой целью. Обычно называют имя Бартольда Шварца, но ведь это только имя, а про человека, носившего его, мы не знаем ровным счетом ничего, за исключением его несчастного опыта с пороховой смесью.
И кстати, только в XVI столетии наука обратила внимание на вопрос, как летят и падают снаряды.
В предыдущих главах мы не раз упоминали имя Роджера Бэкона, выдающегося ученого Средневековья. Но есть большие сомнения, что он жил в то время, к которому его относят, а именно в 1214–1294 годы.
Бэкон – самая блестящая личность XIII века не столько по самостоятельным открытиям, сколько по методу своих исследований. Он был не схоластическим философом, пояснявшим мимоходом аристотелевскую физику, а замечательным математиком, видевшим в пренебрежении этой точнейшей из наук корень заблуждений схоластической учености. «Математика – дверь и ключ к науке», – говорил он в своем «Opus majus» («Большой опус»). Он занимался астрономическими наблюдениями, химическими опытами, механическими конструкциями, оставляя в стороне духовные споры. Это и заставляет выделить его из рядов схоластических натурфилософов и признать первым истинным естествоиспытателем Средних веков, предшественником экспериментальных физиков.
Но что поразительно: о нем не упоминает ни один из ученых докторов XIII или XIV веков. Как это может быть? К тому же Роджера Бэкона нередко сопоставляли с его в самом деле знаменитым соотечественником, лордом-канцлером Бэконом Веруламским, и даже высказывалось мнение, что последний в значительной степени воспользовался трудами первого и отчасти даже просто скопировал их. Сходство имен, пережитых трудностей и даже методов исследования – оба были привержены опытному методу, неоспоримо. Может, Роджера Бэкона и не было вовсе, так как он не имел заметного влияния ни на современников, ни на ученых ближайших к нему столетий, или жил он позже. В общем, здесь есть загадка.
Роджер Бэкон отстаивает экспериментальный метод с таким упорством, что это не может не удивлять, принимая во внимание, что дело происходит в XIII веке:
«В каждой науке необходимо следовать наилучшему методу, то есть изучать каждую вещь в надлежащем порядке, ставить первое в самом начале, легкое перед трудным, общее перед частным и простое перед сложным. Изложение должно быть доказательным. Последнее невозможно без опыта. У нас имеется три средства познавания: авторитет, мышление и опыт. Авторитет ничего не стоит, если утверждение его не может быть обосновано; авторитет не учит, он требует только согласия. При мышлении мы обыкновенно отличаем софизм от доказательства, проверяя вывод опытом».
И дальше: «Экспериментальная наука – царица умозрительных наук, она имеет за собой три важных преимущества. Во-первых, она испытывает и проверяет выводы других наук. Во-вторых, в понятиях, которыми пользуются другие науки, она открывает великие результаты, к которым те науки не способны придти. В-третьих, она исследует тайны природы собственными силами».
Несмотря на такие заявления, сам Бэкон нередко уносился воображением за пределы опыта. В его выводах бывает иногда трудно отличить, основаны ли они на наблюдениях других людей, или на его собственных, или же они просто воображаемы. Тем более что в самовосхвалении Бэкон вполне подобен другим ученым этого времени: он не только сообщает, что в промежуток от трех до шести месяцев обучил любознательного ученика всему, чему сам учился около 40 лет, но и утверждает, что для изучения еврейского или греческого языка достаточно трех дней.
Сочинения Бэкона были изданы очень поздно. «Opus majus» («Большой опус») – в 1733 году Джеббом, «Opus minus» («Опус малый») и «Opus tertium» («Опус третий») в 1559 году Бремером, «Perspectiva» и «Specula mathematica» в 1614 году марбургским профессором Комбахом.
«Opus majus» – основная работа Бэкона. Он посвятил его в 1267 году папе Клименту IV, чтобы оправдать себя против возведенных на него обвинений. Вместе с изложением взглядов на истинно научный метод, в сочинении этом (в пятой части) помещены самостоятельные работы Бэкона, имеющие наибольшее значение для физики, а именно оптические. Бэкон в своей оптике опирается на Птолемея и Альхазена, сочинения которых могли быть доступны ему в подлиннике, так как он, по-видимому, знал греческий и арабский языки.
Вообще XIII столетие принадлежит оптике. Хотя Средние века охотно увлекались механическими фокусами, все же механика не ушла ни на шаг от Аристотеля. Оптика же конца этого столетия может похвалиться важным открытием, а именно изобретением очков. Математически разработанная оптика пострадала вообще менее других отделов физики в неблагоприятные для науки века.
Александрийские ученые установили оптику на столь прочных математических основаниях, что вести ее вперед было сравнительно легко. Арабы, а за ними и христианские ученые поэтому смогли заниматься ею усердно и успешно. Соображения Альхазена об увеличении предметов посредством стеклянных чечевиц, опыты Бэкона над изменением зрительных углов с помощью вогнутых и выпуклых сферических стекол должны были навести на мысль о возможности исправлять такими стеклами неправильности глазного хрусталика.
Бэкон советовал лицам со слабым зрением класть выпуклые стекла на предметы, которые они хотели видеть ясно. Но кто именно первый, следуя этому указанию, придумал прикладывать стекла к глазу, и притом одновременно вооружить стеклами оба глаза; кто первый устроил очки не только с выпуклыми стеклами для дальнозорких, но и с вогнутыми для близоруких, – остается неизвестным.
В учении о зеркалах Бэкон отмечает, что стеклянные зеркала покрываются свинцом. Такое приготовление зеркал и должно было войти в употребление около этого времени, так как В. Бовэ в 1250 году упоминает о том же, а до того знали только массивные металлические и простые, ничем не покрытые стеклянные зеркала. Он занимался также зажигательными зеркалами и был первым ученым, отметившим расстояние фокусов сферических зеркал. Для параболического зажигательного зеркала он определил фокусное расстояние в 1/4 параметра, и последующие оптики приходят тоже к этому результату, оставаясь в неведении предела, установленного Бэконом. Он дает и правила для приготовления такого зеркала, причем остается неясным, пробовал ли он сам делать такие зеркала или заказывал другим, или оставил свой план без выполнения.
