Ведь Великая Октябрьская Революция была меньше столетия назад, а все эти древние типы выжили, чиновничьи образы. Почему?
Вопреки революциям и 1917, и 1991, таким разным, направленным на разное, выжили и другие исконные российские типажи. Улицы больших городов России забиты ментами. Менты теперь в поездах, на границах, таможнях, при въездах в город и выездах, вдоль дорог, в метро, на площадях и улицах, у исторических памятников и у ларьков. Бесчисленное воинство, одетое в серые армяки. Множество совсем молодых, но расхлябанных, самоуправных, разбойничьих и зловещих физиономий как на картинах Васнецова, Сурикова, Репина. Если отбросить автоматы, дать им в руки палаши и пики, — получим стрельцов, опричников каких-то. Попади к ним в руки — узнаешь, избивают всегда, разбираются (если разбираются) — потом. В отделениях милиции царит самоуправство, палачество, пьянство, ругань, ненужная ненависть к своему же народу. На самом деле самая крупная экстремистская организация России — это МВД. В одном отделении милиции за одну ночь совершается больше правонарушений, чем якобы экстремистская организация РНЕ совершила за все годы её существования, за десять лет! Больше!
Идя вместе с разгневанным народом 3 октября к Белому Дому, сметая по пути ментов, я сам видел в милицейских машинах ящики с водкой, которые неожиданно оказавшийся сознательным народ разбивал тут же о бордюр тротуара: стоял густой спиртовой запах. Ни семьдесят лет большевистского правления, ни десять лет русской, но все же «демократии» на менталитет милиции никак не повлияли. У милиции по прямой палаческие традиции идут от пыточных дел мастеров, от тайного приказа, от щипцов и ломов для перебивания костей. Менты воспринимают свою власть как абсолютную, вплоть до права в гневе наносить увечья и забить насмерть. Попал к ним человек — они делают с ним, что хотят. Закон их совсем не останавливает, если и есть предел их личной разнузданности, то это боязнь личной ответственности. Даже если в МВД попадает вдруг честный современный молодой парень, он или вынужден стать таким, как требует их внутренняя ведомственная традиция, или он вынужден уйти, покинуть мир ментов.
А судьи кто? Ещё до того, как я был арестован 7 апреля 2001 года, я несколько лет посещал суды по различным причинам. То как общественный защитник, то как председатель Национал-Большевистской Партии, если судили наших. А нас судили всё чаще. Меня поразило, что спустя сорок лет с тех пор, как я присутствовал на двух-трёх судах над моими товарищами или одноклассниками той поры, в начале 60-х годов — тип судьи остался тот же. В большинстве случаев это всегда женщина, молодая или пожилая, или среднего возраста, не суть важно, но они одного типа. Ничто не сдвинулось в социальном смысле. У судей те же монашеские юбки и те же монашеские пиджаки (когда они без мантии) и те же монашеские туфли без каблука. У них те же причёски советских тёток, сделанные навечно начёсы. От них пахнет нафталином, музеем. При якобы демократии в 2001 году они судят так же, как судили при тоталитарном советском строе в его разгар, в 60-е годы. Они всё так же получают зарплату и квартиры от государства и никогда не примут сторону частного лица против государства. Монашенки судят в пользу государства, которое содержит их старорежимный монастырь.
Сказанное о судьях можно сказать и о следователях. Это исторический, архивный тип людей. Пока с ними не сталкиваешься, считаешь, что таких типов уже нет на свете. Они все из фильмов про далёкую историческую эпоху, которой якобы уже давно нет. Есть! И дают срока, и держат тебя в клетке, они — мёртвые, ты — живой.
А крестьяне, они же недавние колхозники, труженики сельского хозяйства? Если исключить телеантенны, крестьяне живут как в XVIII веке. И ведут себя как в XVIII веке. В иной деревне книги не найдёшь. Ни в одной деревне нет книжного магазина, и не продают газет. Даже в райцентрах нет. А ведь Советская власть силой ввела всеобщее образование. И если бы они хотя бы десятую часть даже советских учебников бы усвоили, были бы светильниками знаний. Ничего такого не наблюдается. Заскорузлые типы ездят по мёрзлым равнинам по своим убогим делам и даже детей перестали рожать — единственное оправдание их существованию. Ни детей не производят, ни пшеницы, пьяные ходят. Крестьянство!? Пьяные подавленные тени на полях.
Вывод из этих наблюдений: Россия — старая, в социальном смысле дряхлая страна. И это не старость здоровых традиций, но дряхлость умирания. Почему Россия такая устарелая? Ведь в 1917 году была у нас революция, якобы радикальная, якобы сломавшая старые порядки. В 1991 году была ещё одна якобы «цивилизаторская», якобы демократическая.
Недавно, перед арестом, меня осенило. Россия живёт по «адату», по понятиям, сложившимся из обычаев предков. «Адат» в мусульманском мире именно и означает традиционные обычаи предков, в противоположность «шариату» — кораническому закону мусульман, принесённому пророком Мохаммедом. Россия лишь старалась, делала вид, пыталась, но никогда по сути не жила по социализму, а сейчас не живёт по капитализму, а уж тем более по демократии. Наш «адат», понятия, оказались сильнее и социализма и капитализма. Это древние, реакционные и злобные обычаи, и потому сформированные ими архетипы судей, ментов, следователей, пенсионеров с неизменной психологией крепостных, мерзких чиновников (гениально увиденных Грибоедовым, Гоголем, Салтыковым-Щедриным), заносчивой старомодной интеллигенцией — есть древние ущербные типы.
Чтобы состоялась Новая Россия, насущно необходимо уничтожить злобные обычаи русского «адата», и тем самым остановить вечное воспроизводство убогих и отрицательных архетипов. Чтобы более не размножались гоголевские чиновники, не размножались музейные судьи и их монашеские туфли, деграданты-крестьяне, стрельцы-менты. Чтобы старухи больше не размножались, чтобы племя покорных, трусливых, трепещущих перед властью не появлялось из поколения в поколение вновь и вновь в России, нужно уничтожить «адат». Старый мир следует разрушить ниже основания, разрушить так, чтобы выкорчевать все корни, все отрезки корней. Все институции России нужно будет создать заново. Ни одна из них не стоит того, чтобы быть сохранённой. Но созданы они должны быть только после тяжёлой работы глубинного разрушения. Задача разрушения будет даже тяжелее и сложнее, нежели задача созидания. Ничто не должно быть оставлено. Следует сменить национальное мировоззрение. А в эту работу должна быть включена даже революция в выражениях лиц. Людей надо будет учить заново, с какими лицевыми гримасами ходить по улицам. Надо будет учить их позитивности и даже позитивному настроению.
Да, и настроению. Всем случается набрать не тот телефонный номер. Ну палец там соскользнул, или старая телефонная линия соединила неверно. Случается и мне.
Ну и голоса звучат в мембране! Особенно неприятны женские голоса: большей частью старые, усталые, заспанные, подозрительные, измученные, боязливые. Представляешь их владелиц сплошь и рядом как пожилых женщин с отёкшими, в набухших варикозных венах, ногами. Сидят на кроватях, в грязных цветастых платьях, морщинистые и несчастные. Звук из внешнего мира для них уже опасность: «Аллё!»
«Добрый день, будьте добры Игоря?»
«У нас такого нет. Больше не звоните сюда».
Мужчины подходят к телефону реже. Мужские голоса угрюмые, пьяные, угрожающие, но всегда подавленные, и, конечно, звучат с подозрением. В России все подозревают всех. Такое впечатление, обыкновенно, что человек на том конце провода собрался покончить с собой, а ты ему из внешнего мира мешаешь. Когда мне случается вот таким образом услышать чужой мир, проникнуть в чужое, донельзя тоскливое, боязливое существование, то я долго потом ругаюсь матом. Я временами жил так плохо, что самому бедному пенсионеру России и в ужасном сне не приснится, но я никогда не звучал так подавлено. Встряхнитесь, мать вашу так, хочется сказать им. Если ты жив — уже хорошо, уже причина радоваться. А если ещё и здоров — устрой себе праздник.
