Матери моих ребят — членов партии, тоже не исключение, хотя есть отличные матери и отцы, и в большинстве своём звучат кисло и грустно. Всякий раз, поговорив с родителями, я понимаю, почему ребята идут в партию. В партии, несмотря на аресты и опасности, царит героический дух, в партии энергично, по-братски надёжно и весело. Бегут ребята и от родителей, от не отвечающей их требованиям часто убогой действительности, от подавленности родителей.
Звоню в город К. Парню, который написал нам письмо в газету. В городе К. у нас нет партийной организации, а мы хотели бы, чтобы была. Пытаемся вдохновить парня на создание ячейки НБП.
«Аллё…»
«Добрый день, будьте добры Олега?»
Молчание. Очень подозрительно: «А кто его спрашивает? Это не из партии?»
«Да, из партии».
«Не звоните больше сюда. Я получаю четыреста рублей, мы живём очень бедно. Олег только устроился на работу…»
В трубке слышна возня, шуршание, шум, шёпот что-ли.
«Вот мы и боремся против такого положения вещей, при котором Вы получаете четыреста рублей, а чиновники воруют сотни миллионов долларов… Будьте добры Олега», — говорю я как можно мягче.
«А что вы можете сделать, только пересажают вас всех и Олега…», — в голосе слышна плаксивость…
«Эдуард Вениаминович, это я… Извините, мать паникует…», — Олег наконец завладел трубкой.
В конечном счёте ячейку партии в городе К. он нам не организовал. Мать одолела пацана. Можно представить, какая жалкая и тоскливая судьба у него впереди.
Время от времени Национал-Большевистская Партия участвовала в каких-нибудь выборах. От столкновения с живой реальностью, побывав (собирая подписи на выдвижение) в тысячах квартир, пацаны наши приходили пришибленными. Те ребята, кто собирал подписи впервые, были глубоко шокированы, потрясены той чёрной реальностью, которую увидели в квартирах сограждан. Вот что писал Дмитрий Бахур в своих «Записках сборщика подписей», опубликованных в «Лимонке» № 79; с подзаголовком «Бытует мнение, что жильцы — люди. Ни хрена подобного».
«Вот очередная нора статистической единицы московского населения. Дверь. Последний раз её красили ещё до создания. Но сей факт не помешал хозяину, в алкогольном забытьи, многократно выбивая замок, разнести косяк в щепки. Посмотрев на обшарпанные стены, прихожу к выводу, что дверь служит скорее для маскировки, чем для защиты входа в хибару. Соединив два торчащих из стены проводка, вслушиваюсь в треск звонка, раздавшийся в пустотах квартиры. Открыв дверь, передо мною возник хозяин, хоть он и не джин, но без бутылки тут явно не обошлось.
Жена ушла в ночную. И это был повод. Но он об этом уже не помнит. По моему приказу быстро приносит паспорт и ставит подпись. Приход нового человека вызвал в нем небывалый всплеск эмоций. Ему вдруг захотелось поговорить, но непривычное напряжение голосовых связок привело к внезапному падению на пол. В таком состоянии я его и оставил».
Меня не покидает ощущение, что я брожу по кварталу сумасшедших домов, и сегодня день открытых дверей. Вот алкоголик, потеряв связь с миром, сидит на полу и разглядывает пупок. На простые команды реагирует четко, не задаваясь вопросом об их правомочности. А вот очередная старушенция, описавшись от страха за дверью, сообщает мне, что никого нет дома. Дверь бронированная, с кучей замков, засовов и цепочек. Дверь поставили внучатые племянники в надежде на то, что бабушка съедет на кладбище. Но бабка никому не открывает и внучата уже жалеют о столь крепком «подарочке». Захожу в квартиру сериального населения. Пытаясь подавить тоску по коллективному, они приобщаются с помощью двух телевизоров к жизни других, ставших уже почти родными людей. Они почти не разговаривают друг с другом, так как смотрят разные сериалы. Она — «художественные», он — «новостные». Она следит за судьбой Хуан-Карлоса, он — Чубайса. Мое появление он рассматривает как продолжение своего любимого, идущего по ОРТ, под названием то ли «ВРЕМ Я», то ли «ВРЕМ МЫ». Пытаясь понять, где у меня камера, дает подпись и заставляет жену оторваться от перипетий экрана и тоже подписаться. Покидаю их, уверенных, что наконец-то им повезло, и они попали в какой-то сериал…
Трупы. Москва переполнена живыми трупами. Они наполняют её улицы. Обитают в многоквартирных склепах.
Обитатель этого склепа сделал в нем евроремонт, поставил двойную металлическую дверь и завел собаку. Ненужный этому миру, он стал слугой собаке. Этот несчастный обладатель паспорта и московской прописки выходит на улицу, когда хочет гулять пес, готовит, когда пес хочет жрать. Нажимаю на звонок. Звонка не слышу, но по привычному лаю понимаю, что меня заметили. Через несколько минут сквозь возмущенный лай раздался голос обитателя, огорченного тем, что его оторвали от любимого рекламного ролика. Его слова, что ничего подписывать не будет, и нечего тут шляться, потонули в непрерывном собачьем говоре.
Темнеет. Все меньше открывают двери. Все больше боятся пришельцев из внешнего мира.
Очередная дверь. Очередная кнопка. Как невыносимо долго решают за дверью, что сделать: открыть или позвонить «02». Подошедшая на шум звонка женщина, засомневавшись в моей причастности к уголовному миру, попросила мужа открыть дверь. Муж, услышав, что мне нужно, удалился доедать невкусный ужин. Жена осталась поговорить. Женщина, чье тело стало никому неинтересно, а знания не нужны. Она и ее муж — типичная ячейка общества, проебавшего все на свете: как великие достижения своих отцов и дедов, так и свои никчемные сбережения. Так вот, они решили, что с подписями они не продешевят… Послал их …
Мне кажется, что людей в Москве не так уж много. Просто, пока я перехожу из подъезда в подъезд, эти куски мяса перекатываются по тайным коридорам в новые квартиры. Берут там новые паспорта. Принимают очередную бесформенную бесхребетность и встречают меня своей склизкой улыбкой в глазке. Я устал втирать им всякую чушь. Они устали быть. Я потерял веру в человечество. Сколько вы заплатите мне за нее?
Сегодня счастливый день. Бродя по городу, как Диоген, в поисках человека, я нашел его. Дверь открыл здоровый и бодрый мужчина, на вид лет 50. Пригласил к столу, где хозяйничала его жена, такая же жизнеобильная. Я рассказал ему о нашей Партии. Он поставил подпись, и напоследок сказал: «Надо не в выборы играть, а с автоматами на улицы выходить». Уходя, я пообещал ему, что придет время, и мы дадим ему автомат».
Деградация населения видна повсюду и не подлежит сомнению. Особенно она видна в истощенной Центральной России, менее распространена в Сибири. Чудовищные истории в отделах происшествий газет, такие передачи как «Дежурная часть» или «Дорожный патруль», «Человек и закон» позволяют телезрителю как сборщику подписей на момент войти в жилища людей. Можно наблюдать дикое убожество, пьянство, маразм, грязь, и как следствие — низкие бытовые преступления. Личный опыт каждого гражданина также свидетельствует, что часть наших сограждан — вырожденцы.
И те, кто считает себя призванными исправить род человеческий или как минимум — русскую нацию, выглядят не лучше. Вспоминаю отвратительный, кособокий, шелудивый, пьяный сброд на съезде националистов в Санкт-Петербурге в 1996 году. Обычай скотского пьянства принадлежит к набору неумирающих традиций адата. Есть у пьянства апологеты и теоретики. Якобы широкая русская душа не может жить без иррациональной удали пьянства. Алкоголиков надо расстреливать, а не поощрять в них свинство. Все наши представления о себе, о русских, должны быть пересмотрены.
Русское общество пытались изменить и не только бумажными декретами. Террористы, — народовольцы и эсеры, полстолетия подряд покушались на жизнь царей, вельмож и министров. Ленин со товарищи рассчитывали, что новый человек появится и станет свободен, получив во владение материальные блага: землю и фабрики. Однако новый человек так и не появился. Разрушив отдельные институции старого общества, большевики не справились с «адатом», с обусловленным традициями набором архетипов русского мира. «Адат» оказался сильнее царей и могущественнее революционеров, и пережил Ленина, Сталина, Берию и ГУЛАГ. Большевики, по моему мнению, даже укрепили русский «адат». Перефразируя римского патриция Катона, кричу: «Адат» необходимо разрушить!
