— Где орден «Мать-героиня»? — отвлек он меня от всей этой глубокомысленности.

Я же говорю, дембеля чего только не вешают на парадку, возвращаясь домой.

— Нет уж, Сурков. Пусть из нас двоих он будет только у тебя!

— Слава богу! Тебе там мозги не отшибли, — мы пожали руки.

— Это как посмотреть, — я снял фуражку и сунул подмышку.

— Ну да, — мы не торопясь пошли по улице. — Весь город знает, что ты приехал две недели назад, и где-то прячешься.

Нежаркое питерское солнце светило изо всех сил, делая воздух пропитанным запахом хвои и недалекого залива. По рабочему времени, народу вокруг почти не было. Мы шли по залитой солнцем улице, и трепались о ерунде.

В паспортном столе меня заверили, что к пятнице все будет. Выйдя, мы дружно закурили, и пошли в сторону моего дома. Я рассказал ему про свое увольнение, и что уже сгонял на Кубань. И что в Обнинск возвращаться не буду.

— И что тогда? — спросил меня Сурков. Я затянулся.

— Ты знаешь, я решил валить из Союза. Не нравятся мне соотечественники.

— Так солить же нужно! И специи… хмели-сунели там, перчику… И как же мы свалим?

— Ты не примазывайся к моей хрустальной мечте!

— А как я тебя брошу? Ты же пропадешь в море, и не доплывешь до Финки!

Сурков служил в морской пехоте, на Севере. Но, вроде бы, большую часть службы болтался в Африке, с нашими кораблями. Вернулся из армии в начале этого мая. Нас и призвали одновременно, с разницей в три дня.

— Из нас двоих, Сурков, у одного орден «Мать-героиня», а второй умный. Умный человек знает, что финны выдают обратно в Союз любого, кто попадает к ним от нас нелегально. Так что заплыв отменяется.

— Обложили, суки!

Как-то незаметно мы оказались возле торгового центра, что неподалеку от моего дома. В торце продуктового магазина находится длинное и узкое помещение. Еще перед Олимпиадой там устроили рюмочную. Вдоль стены длинная стойка, а вдоль витрины высокий стоячий стол, во всю длину. Сурков — человек талантливый и творческий. Именно он внес в городскую топонимику новые краски. Эта рюмочная, с его легкой руки, называется теперь в народе — «Щель». Модная в городе и востребованная в публике шашлычная — «Шлачная». А место гламурного, для восьмидесятых, времяпровождения томных девиц, под названием «Стереобар», навсегда осталось «Стервятником». Вот в «Щель» мы и нырнули не сговариваясь.

Только я заявил, что — коньяк. Ну его в задницу, этот портвейн.

— Ты, Коль, здорово все понял, — закурил Сурков — Я вот, вернулся, и маялся. А ты четко все просек. И вправду, ловить здесь нечего. А как свалить? Я же вижу, ты что-то задумал. Колись!

— Давай, Серега, за встречу. За то, что отслужили.

И мы накатили.

— Ты, кстати, следил что ли, за военкоматом?

— Да нет. Нинка. Секретарь военкома. Всего одна шоколадка, и я знаю, что ты объявился.

— И здесь ты успел! Я было собрался переодеться, встретить её с работы, погулять вдоль ресторана.

— Ты легально решил выехать?

— Ну да, только пока не придумал как.

— Я смотрю, ты вроде форму не растерял, руки вон… Я запросто проведу нас за кордон с Колы. Я там все излазил.

— Это как?

— Уйдем лесами в Норвегию. Там недалеко.

— Обалдеть! Ты, Сурков, на службе даже лес видел?

— Ты кого щас мудаком назвал?

Мы чокнулись, и еще выпили. Сурков ушел к стойке и вернулся с двумя бутерами, с финским сервелатом. Кроме нас двоих, и буфетчицы, в рюмочной никого.

— И как ты видишь наш эпический переход?

— Очень просто, приезжаем в Спутник, как бы к моим пацанам, с которыми я служил. А потом уезжаем. Только не на восток, а бегом — в Норвегию. Там прибегаем в аэропорт и говорим, что туристы, заблудились. Но раз так вышло, выбираем свободу.

— А дальше?

— Что, дальше?

— Оказаться за кордоном может любой дурак. Но на что жить? Где? И что у тебя с норвежским языком? Это не говоря о том, что там, на Коле, у местных всех — ЗП в паспорте.

— Ты забыл? У нас же тоже.

— Хм. Действительно.

— И вообще, я по твоей хитрой роже вижу, что ты что-то придумал. Рассказывай.

— Давай завтра? Слишком уж ты энтузиаст. Нужно посмотреть на тебя с похмелья…

И мы разлили еще по одной.

Я проснулся оттого, что в плечо мне сильно чем-то кололо. Продрав глаза, увидел голую девушку в моем армейском кителе. Она прижалась во сне ко мне, и уколола значком. Это Света.

В «Щели» мы только размялись. А потом случился загул, что и положен вернувшемуся из армии. Он закончился вечером, в общежитии рыбоконсервного завода. Сурков привел меня в гости, и познакомил с двумя девицами, нашими ровесницами. Леной и Светой. Суркова и Лены в комнате не наблюдается. А мы со Светой заснули пару часов назад, воплощая все, что мой пьяный мозг смог вспомнить из Камасутры. Последний акт я исполнил, прислонив девушку лицом к стене, и зачем-то одев её в мой китель. Интересно, что бы по этому поводу сказал старик Фрейд? Потом нас сморило. А теперь я пытаюсь сориентировать себя во времени и пространстве. Сел на постели. Девушка рядом сладко потянулась и открыла глаза.

— Доброе утро! — я огляделся. Моя одежда аккуратно сложена на стуле.

— Привет, Коль.

— А где Серега с Ленкой?

— Ты не помнишь?

— Не очень.

Она встала, скинула китель, и набросила халатик. Зрелые формы, склонные в скором времени стать рубенсовскими. С удовольствием понял, что желания немедленно затащить её обратно, не испытываю.

— Сурков забрал у тебя ключ от твоей квартиры, и сказал, что будет ждать там.

Сейчас он живет с маленькой комнате общежития с матерью и сестрой. После шестого класса его отец получил должность в Красноярске, и они уехали. Через два года отец у него погиб, в производственной аварии. Вернулись они уже в общагу. Вроде бы, комиссия посчитала виноватым в аварии его отца.

Как бы то ни было, но после возвращения Сурков — дитя улиц и спорта. Чтоб не торчать дома, он постоянно где-то тусовался или занимался боксом. Частенько ночевал у нас дома. Или у еще одного нашего друга. Так что ничего удивительного.

На прощание Света меня горячо поцеловала, и пригласила заходить еще, мне понравилось, Коль.

Я не ожидал столь легкого расставания, и шел домой в недоумении. Это что, я был настолько скучен? Я шел по утренним улицам, предаваясь размышлениям.

Вчера Сурков невольно заставил меня снова задуматься, как же мне быть дальше. Ломиться к Черненко. Заводить гарем.

Вот только Черненко вроде бы в коме. Да и гарем… Его легче завести, чем потом от него избавиться. Был у меня, личный опыт. Я, в конце девяностых, прятался от разъяренных баб аж во Франции. Обошлось, слава всевышнему. Но, с тех пор, придерживаюсь железного правила. В единицу времени могут быть только одни отношения. Хочется чего-то новенького — заканчивай одни и начинай новые. И в этом ни капли порядочности или еще чего пафосного. Голый прагматизм. Так что пусть влажные мечты осуществляют другие.

Что там еще? Шоу-бизнес? Я глянул на свои руки. Нужно будет заняться, руками. А то с первого взгляда видно кто я и как служил. Но я неплохой гитарист. Знаю кучу песен из будущего. И что? Собрать группу с нуля — нужен как минимум год. Если собрать профессионалов — то это стоит как авианосец. Но деньги я, допустим, найду. Послезнание — полезная штука. И дальше что? Ленинградский рок-клуб велик не Аквариумом, Зоопарком, Аукционом и Кино с Алисой. Он велик тем, что договорился с остальными игроками советской эстрады о правилах существования. Если совсем просто, то выглядит дело следующим образом.

После приезда, к примеру, в Вятку, звезды масштаба Кобзона, Веселых ребят или Яка Йоалы, артистам туда можно не приезжать месяц. Никто не купит билеты. То есть фанаты и энтузиасты заполнят треть зала. Но массовый зритель на еще одну звезду не пойдет. Тупо не будет денег.

На этом погорел, к примеру, очень популярный «Аракс». Чесали не считаясь ни с чьими интересами. Ну, коллеги и вломили их, в ОБХСС и репертуарную комиссию. Это не говоря о том, что Агузарова недавно получила год на химии, а Романов, из «Воскресенья», сидел. И у ментов есть список запрещенной музыки.