— Ах, бедный друг! — сказал Арамис. — У меня сегодня скудновато, не взыщите, мы вас не ждали.

— Неужели мне угрожает кревкерская яичница с «теобромом»? Так ведь, кажется, вы прежде называли шпинат?

— О, нужно надеяться, — ответил Арамис, — что с помощью божьей и Базена мы найдем что-нибудь получше в кладовых у достойных отцов иезуитов.

— Базен, друг мой! — позвал он, — Базен, подите сюда!

Дверь отворилась, и явился Базен; но, увидав д'Артаньяна, он издал восклицание, похожее скорей на вопль отчаяния.

— Мой милый Базен, — сказал Д'Артаньян, — мне очень приятно видеть, с какой восхитительной уверенностью вы лжете даже в церкви.

— Сударь, я узнал от достойных отцов иезуитов, — возразил Базен, — что ложь дозволительна, когда лгут с добрым намерением.

— Хорошо, хорошо, Базен. Д'Артаньян умирает с голоду, и я тоже; подайте нам ужин, да получше, а главное, принесите хорошего вина.

Базен поклонился в знак покорности, тяжело вздохнул и вышел.

— Теперь мы одни, милый Арамис, — сказал д'Артаньян, переводя глаза с меблировки на хозяина и рассматривая его одежду, чтобы довершить обзор. — Скажите мне, откуда свалились вы вдруг на лошадь Планше?

— Ох, черт побери, — сказал Арамис, — сами понимаете — с неба!

— С неба! — повторил Д'Артаньян, покачивая головой. — Не похоже, чтобы вы оттуда явились или чтобы вы туда попали когда-нибудь.

— Мой милый, — сказал Арамис с самодовольством, какого Д'Артаньян никогда не видывал в нем в те времена, когда он был мушкетером, — если я явился и не с неба, то уж наверное из рая, а это почти одно и то же.

— Наконец-то мудрецы решат этот вопрос! — воскликнул д'Артаньян. — До сих пор они никак не могли столковаться относительно точного местонахождения рая: одни помещали его на горе Арарат, другие — между Тигром и Евфратом; оказывается, его искали слишком далеко, а он у нас под боком: рай — в Нуази-ле-Сек, в замке парижского архиепископа. Оттуда выходят не в дверь, а в окно; спускаются не по мраморным ступеням лестницы, а цепляясь за липовые ветки, и стерегущий его ангел с огненным мечом, мне кажется, изменил свое небесное имя Гавриила на более земное имя принца де Марсильяка.

Арамис расхохотался.

— Вы по-прежнему веселый собеседник, мой милый, — сказал он, — и ваше гасконское остроумие вам не изменило. Да, в том, что вы говорите, есть доля правды; но не подумайте только, что я влюблен в госпожу де Лонгвиль.

— Еще бы! После того, как вы были так долго возлюбленным госпожи де Шеврез, не отдадите же вы свое сердце ее смертельному врагу.

— Да, правда, — спокойно ответил Арамис, — когда-то я очень любил эту милую герцогиню, и, надо отдать ей справедливость, она была нам очень полезна. Но что делать! Ей пришлось покинуть Францию. Беспощадный был враг этот проклятый кардинал, — продолжал Арамис, бросив взгляд на портрет покойного министра. — Он приказал арестовать ее и препроводить в замок Лош. Ей-богу, он отрубил бы ей голову, как Шале, Монморапси и Сен-Марсу; но она спаслась, переодевшись мужчиной, вместе со своей горничной, бедняжкой Кэтти; у нее было даже, я слыхал, забавное приключение в одной деревне с каким-то священником, у которого она просила ночлега и который, располагая всего лишь одной комнатой и приняв госпожу де Шеврез за мужчину, предложил разделить эту комнату с ней. Она ведь изумительно ловко носила мужское платье, эта милейшая Мари. Я не знаю другой женщины, которой бы оно так шло; потому-то на нее и написали куплеты:

Вы их знаете?

— Нет, не знаю; спойте, мой дорогой.

И Арамис запел с самым игривым видом:

— Браво! — сказал Д'Артаньян. — Вы все еще чудесно поете, милый Арамис, и я вижу, что обедня не испортила вам голос.

— Дорогой мой, — сказал Арамис, — знаете, когда я был мушкетером, я всеми силами старался нести как можно меньше караулов; теперь, став аббатом, я стараюсь служить как можно меньше обеден. Но вернемся к бедной герцогине.

— К которой? К герцогине де Шеврез или к герцогине де Лонгвиль?

— Друг мой, я уже сказал, что между мной и герцогиней де Лонгвиль нет ничего: одни шутки, не больше. Я говорю о герцогине де Шеврез. Вы виделись с ней по возвращении ее из Брюсселя после смерти короля?

— Конечно. Она тогда была еще очень хороша.

— Да, и я тоже как-то виделся с ней в то время; я давал ей превосходные советы, но она не воспользовалась ими; я распинался, уверяя, что Мазарини любовник королевы; она не хотела мне верить, говорила, что хорошо знает Анну Австрийскую и что та слишком горда, чтобы любить подобного негодяя. Потом она очертя голову ринулась в заговор герцога Бофора, а негодяй взял да и приказал арестовать герцога Бофора и изгнать герцогиню де Шеврез.

— Вы знаете, — сказал д'Артаньян, — она получила разрешение вернуться.

— Да, и уже вернулась… Она еще наделает глупостей.

— О, быть может, на этот раз она последует вашим советам?

— О, на этот раз, — сказал Арамис, — я с ней не видался; она, наверно, сильно изменилась.

— Не то, что вы, милый Арамис; вы все прежний. У вас все те же прекрасные черные волосы, тот же стройный стан и женские руки, ставшие прекрасными руками прелата.

— Да, — сказал Арамис, — это правда, я забочусь о своей внешности. Но знаете, друг мой, я старею: скоро мне стукнет тридцать семь лет.

— Послушайте, — сказал д'Артаньян, улыбаясь, — раз уж мы с вами встретились, так условитесь, сколько нам должно быть лет на будущее время.

— Как так? — спросил Арамис.

— Да, — продолжал д'Артаньян, — в прежнее время я был моложе вас на два или три года, а мне, если не ошибаюсь, уже стукнуло сорок.

— В самом деле? — сказал Арамис. — Значит, я ошибаюсь, потому что вы всегда были отличным математиком. Так по вашему счету выходит, что мне уже сорок три года? Черт возьми! Не проговоритесь об этом в отеле Рамбулье: это может мне повредить.

— Будьте покойны, — сказал д'Артаньян, — я там не бываю.

— Да ну?! Но чего застрял там этот скотина Базен? — вскричал Арамис.

— Живей, болван, поворачивайся! Мы умираем от голода и жажды!

Вошедший в эту минуту Базен воздел к небу бутылки, которые держал в руках.

— Наконец-то! — сказал Арамис. — Ну как, все готово?

— Да, сударь, сию минуту. Ведь не скоро подашь все эти…

— Потому что вы воображаете, будто на вас все еще церковный балахон, и вы только и делаете, что читаете требник. Но предупреждаю вас, что если, перетирая церковные принадлежности в своих часовнях, вы разучитесь чистить мою шпагу, я сложу костер из всех ваших икон в поджарю вас на нем.

Возмущенный Базен перекрестился бутылкой. Д'Артаньян, пораженный тоном и манерами аббата д'Эрбле, столь непохожими на тон и манеры мушкетера Арамиса, глядел на своего друга во все глаза.

Базен живо накрыл стол камчатной скатертью и расставил на нем столько хорошо зажаренных ароматных и соблазнительных кушаний, что д'Артаньян остолбенел от удивления.

— Но вы, наверное, ждали кого-нибудь? — спросил он.

— Гм! — ответил Арамис. — Я всегда готов принять гостя; да к тому же я знал, что вы меня ищете.

— От кого?

— Да от самого Базена, который принял вас за дьявола и прибежал предупредить меня об опасности, грозящей моей душе в случае, если я опять попаду в дурное общество мушкетерского офицера.

— О, сударь! — умоляюще промолвил Базен, сложив руки.

— Пожалуйста, без лицемерия. Вы знаете, я этого не люблю. Откройте-ка лучше окно да спустите хлеб, цыпленка и бутылку вина своему другу Планше: он уже целый час из сил выбивается, хлопая в ладоши под окном.