— Тоже верно… — согласился сам с собой, вывернул на Московское шоссе, доехал до разворота и влился в поток автомобилей.

«По логике вещей, — рассуждал он, направляясь в сторону центра города, — смерть Гольдберга Шамилю на фиг не нужна. В Ирину стрелять — это понятно. Но Виктор… Прекрасная ширма. Крути за его вывеской что угодно, он и не вякнет ни разу. Ему от этого кредита лавэ отслюнявили, и будь доволен. Потом еще получишь, возможно, если будешь хорошо себя вести. Ладно, если еще просто процент отстегнули. Но, вероятнее всего, в долг дали. Это уж как водится. Дескать, братан, сам видишь, тема еще не стрельнула, но если уж тебе так надо — бери. Но деньги кредитные, работать должны, так что без процентов никак. Держи бабки, мне не жалко, но счетчик включен. И все. И Шамиль — нормальный рабовладелец. Сколько бы там прибыли эта сделка ни принесла, Гольдбергу все равно не рассчитаться, долг его — пожизненный, это ежу понятно. Уж что-что, а на крюк эти ребята сажать умеют. Зачем его убивать? Убивают врага. Враг жить мешает. А Гольдберг Шамилю не враг. Он ему корова дойная. Кормилец.

Понимал такой расклад Виктор? Очевидно — да. Но и, скорее всего, выкрутиться тоже пытался. Когда до него дошло. Что он мог сделать? Откупиться. Вернуть все. И сразу. Сколько у него могло натикать? БМВ, то-се по мелочи, что— то просто потратил. Не больше стохи. Сто тыщ баксов. Допустим. Мог где-нибудь перехватить? Теоретически — да. Перехватить стоху баксов (ну, может, чуть больше), вернуть Шамилю, войти уже в равную долю, а с кредиторами разобраться из прибыли.

Вряд ли Кадырову нужен равный дольщик, но это уже другой разговор. Когда ты ничего не должен, уже и отношения другие. Тем более что услугу Виктор всяко оказал — кредит-то на его имя. Имеет право биться за свои права. Хоть я бы, правда, не советовал…

А долги у Виктора были. Или нет? Шамиль говорит — да. И ему верится. Почему? А не могло не быть. Казино. Постоянно торчал в казино. Ирина говорит — разбогатеть хотел. Одно из двух: или ему удалось денежек перезанять, но он их спустил и пытался отыграться, или не удалось, и он пытался таким дурацким способом выкрутиться. Очень хотелось фирму свою отбить.

Он же говорил: «Шпилил и шпилить буду, мне без этого никак». Мог его кредитор грохнуть? Да ни Боже мой. Он ведь, занимая, наверняка контракт засветил для убедительности. Кредитор его холить и лелеять должен был, как грядку, на которой его капуста растет. Коньячком поливать. Отпадает.

Все-таки Шамиль? Мотива не вижу. Должок свой Виктор так и не погасил, это очевидно, так что… Мог, конечно, гранатку эту приладить и сопляк какой-нибудь ревнивый. Какой-нибудь хахаль очередной Оленьки или Вики, которая «черненькая, блядища, „Аустерия“„. Это вообще-то у нас теперь запросто. Но тогда это уже все… «крести козыри“. Руки вверх и сливай воду. Лучше даже и не думать.

Шамиль… Вот чую я, нутром своим чую, что он. Ну не может так быть, что на фирму, в которую он вонзился, пять лимонов баксов слили, директора потом замочили, а он — никаким боком. Ну не может — и все. И делайте со мной, что хотите. Конечно, теперь он уже полный хозяин, никто под ногами не путается. Но принцип достаточности? Зачем убивать, если можно просто взять Витяя за шкирятник, шарахнуть башкой об стенку и выкинуть? Ему и достаточно будет для осознания завершенности ситуации и бессмысленности апелляций. Но ведь и в этом, на сегодняшний день, не было никакой нужды. Схема и так прекрасно работала…»

— Стоп!.. — вдруг сказал вслух самому себе Волков. Мысль, которая неожиданно пришла ему в голову, была настолько очевидной, что он даже расстроился, подрулил к поребрику и остановился.

«Это ж кем надо быть, едрена шишка! — он достал сигарету, закурил и бросил пачку на „торпеду“. — Папа, да ты у меня еще тупей, чем Гольдберг… „Схема работала“! Да ты поставь рядом два слова; „Шамиль“ и „работать“. Ну? Нонсенс. Не стыкуется ни хера.

Это же «кабанчик» голимый. И «шпала». Они же его шпалой положили!

Он же с того самого момента, как на платежке расписался и деньги кредитные куда-то там в оффшорную зону ушли, уже, считай, мертвый был. Только ждали они чего-то. То ли момента удобного, то ли еще чего, хер их знает. Поэтому и в офисе тишина мертвая. И я, в общем, кстати пришелся — вот зачем он мне под рюмочку про долги покойничка грузил и про беспредел. Мало ли что, дескать. Вот в этом направлении и маршируйте. Пять лимонов баксов! Что еще надо? Какие поставки? Кому? Зачем? От мертвого осла уши!»

Петр приоткрыл окно, выкинул недокуренную сигарету, завел двигатель и тронулся с места.

— Ладно, — яростным шепотом выдохнул он, вспомнив, как падал на обледеневший асфальт, закрывая собой Ирину и глядя прямо в черный зрачок пистолетного ствола. — Ла-адно. Я вам, блядь, покажу шпалу. Ага… Я вам, блядь, такой устрою принцип домино, кровью умоетесь…

В дверь квартиры на Кронверкском он позвонил нарочито сложной комбинацией звонков и, услышав приближающиеся шаги, громко сказал: «Ира, это я».

Войдя в переднюю, невольно отметил, что ее осунувшееся за последние сутки прозрачно-бледное лицо с пульсирующей на виске бледно-голубой жилкой, на котором, увеличившись вдвое, еще ярче выделялись загустевшие невероятным цветом индиго глаза с залегшими под ними тенями, не только не утратило своей чувственной привлекательности, но даже и наоборот.

— Ты так долго… — едва шевельнула она припухшими губами. — Не обращай на меня внимания, я таблеток наелась.

— Приляг.

— Хорошо, — она пошла в спальню. — Ты сам хозяйничай.

Волков разделся, повесил курку, прошел в гостиную и снял телефонную трубку.

— Алло-о… — пропел заспанный девичий голос.

— Оленька?

— Да-а.

— Это Волков.

— А я вас узнала.

— Я что, разбудил тебя? День на дворе.

— Да ничего, я просто утром только заснула. Тут так получилось, что… — Из трубки донесся сладкий зевок.

— Потягу-ушеньки…

— Ой!.. — засмеялась она. — Извините.

— Да чего уж там. Оля, у меня к тебе дело такое…

— Ну вот, опять. Все-то вы по делу…

— Уж извини. Вот что — мне бы реквизиты фирмы вашей, а?

— Ну-у… я так не помню. Это все в офисе. Там бланки фирменные, на них отпечатано.

— Оленька, очень надо. Срочно. У тебя ключи есть?

— Ну я же еще сплю-у… Позвоните Виктору Аркадьевичу. Или Кадырову.

— Да ведь воскресенье. Не найти никого. А у меня здесь приятель, он из Тюмени и сегодня улетает, я о нем с Гольдбергом договаривался, ему реквизиты нужны срочно, по поводу нефтепродуктов. Это важно, Оля.

— Пусть летит. Мы ему потом факсом пошлем.

— Оля…

— Одева-аться еще…

— А ты не одевайся, — Петр покосился на дверь спальни. — Я за тобой заеду, прямо так заберу. У меня в машине тепло. И обратно домой доставлю.

— А не обманете, дяденька?

— Зуб даю.

— Прямо та-ак?.. Ловлю на слове.

— Отвечаю. Диктуй адрес.

— Записывайте.

Петр приехал по указанному адресу и нажал на кнопку дверного звонка. Ольга обозначилась на пороге одетая в длинное, до самых щиколоток, пальто, застегнутое на все пуговки, вплоть до пушистого воротника.

— Вы говорили, что у вас тепло, — она кокетливо склонила набок стриженую головку и демонстративно выставила из-под полы пальто легкую туфельку на невообразимо высоком каблуке. Затем плотно затянула на талии кушак.

— Тепло, поехали.

— А то сапоги еще застегивать, — пробормотала Ольга, спускаясь по лестнице, и пошатнулась.

— Тихо-тихо, аккуратнее, — подхватил ее под локоток Волков. Дело сильно смахивало на то, что барышня пьяна. в сосиску.

Усевшись в машину, она закинула ногу на ногу, демонстрируя точеную ножку, обтянутую черным чулком, и достала пачку длинных тонких сигарет.

— Если я закурю, это вас не очень будет шокировать?

Ольга открыла офис, пропустила Волкова вперед и; войдя вслед за ним, заперла дверь на ключ.

— Оп-па! — Оттопырив пальчиком карман пальто, она уронила в него ключи. — Мы никого не ждем.