— К люстре… — повторил вслед за ним Петр. — Ира, у тебя стремянка есть?

— В туалете. А что?

Адашев-Гурский поднялся с дивана, вышел из комнаты и, вернувшись со стремянкой в руках, установил ее под люстрой.

— Где-нибудь там, внутри… — Волков стоял посреди гостиной с задранной вверх головой.

— Ну не снаружи же. — Гурский вскарабкался на стремянку и, раздвигая бесчисленные грозди фальшивого хрусталя, стал внимательно все осматривать.

— Ира, у вас щипчики есть какие-нибудь?

— Для ногтей.

— Дайте, пожалуйста.

Ирина сходила в спальню и подала ему щипчики.

— Ну вот. — Александр спустился, подошел к Ирине и протянул раскрытую ладонь. — Вот только теперь, как я понимаю, ситуацию можно с полным правом считать завершенной.

На его ладони, прикрепленные к тонким, как паутинка, проволочкам, мерцали три бриллианта.

— С днем рождения, — улыбнулся Адашев-Гурский и обернулся к Волкову. — Петр Сергеич, поставьте, пожалуйста, стремянку на место. И пойдемте в конце концов водку пить, вместо того чтобы валять дурака. А завтра, с самого утра, Лазарика из больнички забирать надо, у него там сорок баксов в день тикает.

— Что же вы, — Ирина грустно посмотрела на Петра и Гурского, когда те уселись за стол на кухне, — так и уйдете?

— Ну почему же прямо так и уйдем? — Гурский наполнил рюмки. — Вон у нас, стол ломится…

— Подождите-ка, — она встала из-за стола, ушла и, вернувшись, положила перед каждым из них по маленькому прозрачному пластиковому пакетику, в которых лежало по граненому камешку.

— Ну вот еще, — запротестовал Адашев-Гурский. — Глупости все это.

— Да, Ира, лишнее это, — присоединился к нему Волков.

— Нет-нет. Во-первых, я бы без вас их никогда бы не нашла, это раз. А во— вторых… мне так хочется, и все. Я себе и так самый большой оставила, я жадная, вы не думайте. И давайте выпьем. Я уеду, может, никогда больше и не увидимся.

— И это глупости.

— Да, — согласился с Гурским Петр, — ты что, на луну улетаешь?

— А я, кстати, в Иерушалаиме еще ни разу не был, — сказал Александр. — А хотелось бы.

— Ну, — Волков поднял рюмку, — желаю, чтобы все!

Лазарский протянул руку к лежащей на заднем сиденьи джипа дорожной сумке и болезненно поморщился.

— Ладно уж, «торпедоносец», иди давай… — Волков подхватил сумку и закинул себе на плечо.

— Под лопатку зашили? — посочувствовал Гурский.

Лазарик молча кивнул.

Они вошли в зал аэропорта. Михаил заполнил бумаги и положил их вместе с билетом в карман.

— Ребята, спасибо вам…

— Миша, — Волков положил Лазарскому руку на плечо, — не нужно напоминать друзьям о признательности. Мы и так не забудем, что ты нам по гроб должен. Не сомневайся.

— Пошли, — Мишка кивнул в сторону бара. — Накачу по сотке на прощание. Вы выпьете, а я за вас порадуюсь.

— Сам-то не будешь? А что так?

— Трезвость, Петя, — растолковывал, шагая к бару, Гурский, — есть норма жизни в каменных джунглях чистогана. Иначе не выжить.

— Иди ты!

— Ну… Отвечаю.

— И на сколько тебя? — обернулся Петр к Лазарскому.

— На пять лет.

— Я бы на твоем месте повесился.

У стойки Михаил заказал два по сто водки и стакан апельсинового сока. Отхлебнул сок и поморщился.

— Не лезет чистый… Они чокнулись и выпили.

— Ладно, — Петр поставил свой стакан на стойку. — Чего хмурый-то?

— Да ну, — Мишка отхлебнул сок. — Все как-то… Приятель вот погиб, оказывается. Подорвался.

— Кто такой?

— Да вы не знаете. Он из другой компании.

— Сапер, что ли?

— Ага… сапер. Все вы здесь, я погляжу, по минному полю ходите.

— А мне нравится. — Волков достал сигарету.

— А я и не замечаю… — Гурский положил в рот соленый орешек.

— Я звоню сегодня попрощаться, а мне говорят — похоронили уже. И ведь неделю назад всего-то заходил ко мне. Я позвонил, когда в больничку лег, он и заехал на другой день. С самого утра. Всю ночь квасил где-то. И тоже на жизнь жаловался: отца похоронил, с сестрой заморочки. Сестра у него… Я ее не видел никогда, но он рассказывал. Умная сильно. С детства еще, вечно башку ему задурит, подначит на поганку, а сама в сторонку — и чистенькая. А ему по жопе. Ну и тут вроде… Я не вникал, но он особо и не рассказывал. Отец у них, короче, старый уже был, но все крутил чего-то, а она до отцовых денег сама не своя, все добраться хотела и его подбивала. Отец, мол, старый, нам с тобой нужнее. А его сами прокормим. Ну вот и что-то там… Я не понял, но Витька переживал очень.

— Кто? — переспросил Волков.

— Да Витька Гольдберг. Вы не знаете. Ну что, давайте прощаться?

— А вот любопытно, — Гурский достал сигарету, закурил и, сделав глубокую затяжку, впервые за весь путь от аэропорта нарушил висящее в салоне автомобиля молчание, когда джип остановился на светофоре возле «Техноложки», — ты камни проверил?

— Угу, — кивнул Петр. — Чистейшей воды. Аж под три карата каждый.

— Поехали, — кивнул Александр на светофор, — зеленее не будет.

— Да гнал он все…

— Кто?

— Виктор про Ирку.

— Тебе важно?

— Как сказать… Правду знать хочется. Тебе нет?

— Не волнует ни разу. Веришь? — Гурский отстраненно смотрел в окно. — Суета это все, Петр, и томленье. А правда… она все равно разная. И у каждого своя собственная. Нет?

— Может быть. Твоя — в чем?

— А в том, что я об этом никогда не думаю. А ты?

— Аналогично.

— А давай заорем, а? Слабо? Боис-ся?

— Легко… — Петр, нажав на кнопки, опустил оба стекла на передних дверях машины.

— Кто громче? — Гурский развернулся к Волкову. — Три-четыре…

— А-а-о-у-а-а!!! — рвануло из едущего по Гороховой джипа чудовищным двуголосым ревом. Волков орал, склонившись к рулю, а Адашев-Гурский — запрокинув голову.

Близился рубеж тысячелетий.