Посетителей на выставке было очень много. Достаточно просторный зал был набит битком. Четыре экскурсовода одновременно говорили в разных местах экспозиции, контролер и два смотрителя изо всех сил следили за тем, чтобы посетители не заходили за красную ленточку и не трогали фигуры руками. Сталина Гурский увидел сразу.

Отец народов стоял почти в самом конце экспозиции, которая была выстроена в хронологическом порядке и начиналась у ближней, прямо напротив входа, стены зала с каких-то древних персонажей, а завершалась фигурами, стоящими почти рядом с контролером. Тут он и стоял. В компании с Владимиром Ильичом.

Александр пробрался сквозь плотную группу экскурсантов поближе.

В руке Иосиф Виссарионович держал не муляж. Он держал самую настоящую, старую, хорошо обкуренную трубку. В искусственном полумраке темного, подсвеченного только маленькими направленными светильниками зала видно этого практически не было.

Но Александр все-таки разглядел. По недоступной. разумению Гурского причине посетители особенно охотно «фотались» на память в компании именно этих исторических персонажей. Причем выделить какую-нибудь одну социально— имущественную группу народонаселения было невозможно. Забраться за огораживающую фигуры красную ленточку, чтобы сунув приятелю импортную «мыльницу» со вспышкой, запечатлеть себя меж двух упырей (дружески приобняв их за плечи или просто таращась в объектив), норовили и подвыпившие мужики, и отвязанная молодежь, и очень полные мамаши, волокущие в кадр упирающихся малолетних детей.

В силу этого обстоятельства возле данных объектов постоянно присутствовала вконец вымотанная сотрудница выставки, держа ситуацию под неусыпным контролем.

«Да, — рассудил Гурский, — попробуй только сунуться. Такой шкандаль подымется моментально…»

Он вышел из зала, благодарно кивнул кассиру и, протиснувшись мимо стола, вошел в большое пустое помещение с ящиками, на которых лежали его вещи.

— А я вам объясняю — нельзя к Моисею вплотную подходить, — говорил стоящий у окна мужчина лет тридцати пяти весьма корпулентной даме в распахнутой шубе.

Дама принадлежала к тому клану, каждый представитель которого, вне зависимости от широты и долготы местонахождения на территории необъятной нашей России, неизменно и свято чтит внешние признаки принадлежности к сообществу: очень много золота на шее, на руках и в ушах; избыточный вес; меха или дорогая кожа (варьируется в зависимости от сезона), но непременно до пят; громоздкая прическа.

— Он у нас и так еле стоит, понимаете? — продолжал втолковывать мужчина. — Очень хочется — сфотографируйтесь с этой стороны ленточки на его фоне, он же крупный, все очень хорошо получится. Ну зачем вам к нему вплотную?

— Да какой крупный? Он крупный? Если я спереди встану, то его загорожу, его и видно-то не будет. А я вот так хотела бы, как будто под ручку.

— Я же вам говорю…

— Да как будто, как будто бы!.. Не буду я его трогать.

— Ну зачем вам с ним под ручку? Вы, его что, лично знали? Родственник он ваш?;

— Ой, я прямо не знаю!.. Мужчина, ну что с вами разговаривать!.. Кто у вас тут вообще самый главный на выставке?

— Я.

— А над вами начальство есть?

— Есть.

— Где оно?

— В Санкт-Петербурге.

— Ой, я прямо не знаю!.. Я вот в Ерусалиме была, так там везде фотаться пускают. Вот там, где этот… Исус родился, там…

— Это в Вифлееме.

— Ну, в Вифлееме, да, я забыла, я и там была, я вообще везде была. А у вас и фигуры какие-то непохожие, я вот в Англии в Лондоне была, в музее мадам Тиссо, на этой улице, как ее…

— Бейкер-стрит.

— Не надо… я не дурочка, на Бейкер-стрит — Шерлок Холмс, а музей Тиссо…

— Тюссо.

— Ну какая разница, так там — вот так фигура, а рядом фотография, для сравнения. Что люди деньги не зря платят.

— Возле каждой фигуры?

— Георга Пятого, например… — негромко обронил Адашев-Гурский.

— Да, вот и товарищ в курсе, — обрадовалась поддержке дама. — И фотайся с кем хочешь, хоть в обнимку. И в Италии, там, где Тайная Вечеря, вы хоть были?

— Нет, — признался менеджер выставки.

— Ну вот, а я была. Знаете, как он, этот… который ее нарисовал…

— Леонардо да Винчи.

— Вот! Он ее по сырой штукатурке рисовал, а потом сушил, знаете как? Бочки со смолой поджигал и поднимал на веревках. Так и сушил.

— А копоть?

— Так протирал потом… — пожала она плечами. — Да! Так вот, в Вифлееме этом, прям там, где Исус родился, на этих, как они — не гусли, а…

— Ясли.

— Да. Там такое явление есть, я, правда, сама не видела, мне гид рассказывал, я там в отеле жила в пятизвездочном, у меня личный гид был, ну вот, там в один какой-то день, когда солнце заходит… или восходит, вот я не помню, короче, лучи вот так вот падают на эти ясли, и на них ярко так вспыхивает этот… ну как его… магендон!

— Что?

— Ну магендон, звезда такая еврейская. И все фотают, пожалуйста! Никто не запрещает.

— Все. Сдаюсь, — мужчина весело переглянулся с Гурским. — Пошли к Моисею. Вам можно, в виде исключения. Но только чтобы без рук.

— Ну что вы говорите, конечно, я просто так, как будто бы под ручку… — благодарно затараторила дама, подобрала, пробираясь мимо стола, полу шубы и все— таки смахнула широким рукавом на пол пачку билетов.

«И что делать? — думал Гурский. — К трубке не подойти, это ясно».

— А у вас всегда так много народу? — обратился он к кассиру.

— Последнее время много. Зарплату как раз выдали, да и реклама… Утром, правда, поменьше, а во второй половине — просто столпотворение, до самого закрытия. В выходные вообще очередь на лестнице стоит.

— Фу… — отдуваясь и отирая пот со лба, вернулся менеджер.

— Тяжеловато? — посочувствовал Александр.

— Да ну к черту… Сил моих больше нет.

— Ничего, Дмитрий Алексеич, — улыбнулась ему кассир. — Скоро домой.

— Да уж…

— А долго вы уже с этими, — Гурский кивнул в сторону зала, — катаетесь?

— Через неделю ровно четыре месяца.

— А может, еще? — кассир шутливо взглянула поверх очков.

— Ну да. Тогда уже точно домой в цинковом гробу. Нет уж. Все. Через неделю домой.

— А выставка? — заинтересовался Гурский. — Тоже домой?

— Нет. Выставка еще постоит, а потом дальше поедет, на Магадан. Это меня просто кто-нибудь сменит.

— Лена Тарасова, например.

— Кто?

— Приятельница моя. Она тоже менеджером у вас работает. Тоже ездит. Только сейчас она дома. У нее в «Балтийском доме» выставка.

— Так вы из Питера?

— Ну да. От Питера и до Питера. В командировку.

— Во класс. Пошли покурим.

— Только подальше, подальше, — замахала руками кассир. — Я тут и так задыхаюсь.

Проходя мимо задрапированного входа на экспозицию, Гурский еще раз на минуту заглянул в зал.

Никаких изменений ситуация не претерпела: посетители толпились, смотрители и экскурсоводы пресекали на корню попытки несанкционированных и бесконтрольных проникновении за красную ленточку.

Никакого молодого верзилы в коричневой кожаной куртке на меху вроде не наблюдалось.

На лестничной площадке они с менеджером достали по сигарете и закурили.

— Дима, — протянул тот руку.

— Александр.

— Слушай… а может, давай… за знакомство? А? Ты как?

— Легко.

— И перекусим заодно. Я сегодня не обедал, а ты?

— Тоже.

— Ну и пошли.

— Я сумку свою у вас оставлю пока?

— Конечно. Давай я тоже оденусь и Леве скажу, что обедать пошел.

Они вышли на улицу, перешли дорогу и, спустившись по ступеням, оказались на рынке. Внутри неказистой с виду маленькой закусочной оказалось очень уютно. Повсюду блестел новенький пластик, столики сверкали чистотой, на стене висел компактный электрообогреватель, который гнал горячий воздух.

— Привет, Аленька, — поздоровался Дмитрий с хорошенькой круглолицей девушкой, стоящей за стойкой. — Два по сто и поесть.

— Лагман будете?

— Будем? — обернулся Дима к Гурскому.