Ведь ты светский человек, убеждает себя Реджинальд, ты – завсегдатай клубов. Возьми себя в руки.

Взяв себя в руки, он поднялся выше... Пять минут спустя он думал: если бы я был женщиной, я бы остался здесь жить. Никто не смог бы утащить меня отсюда. Если бы я был законодателем мод, я запретил бы носить чулки, чтобы у женщины оставалось больше денег на всякие другие вещи. Чулки! О небо, это же пустая трата денег! Когда выйдут все деньги, можно подделывать хозяйственные счета. А разорив мужа, начать красть в магазинах. Да, пожалуйста, дайте мне вот это, это и еще вон то. А теперь вот то и то. Ну и это. А вот это сколько стоит? Только семь гиней? Весь комплект? То есть вот то, то и это? Да это просто даром. У вас есть еще такой же бледно-зеленого цвета? То есть Eau-de-Nil[6]. Погодите-ка, не слишком ли далеко мы зашли? Мы ведь говорили о ночных рубашках и вдруг оказались вот где. Вернемся к ним на минутку нет ли бледно-зеленой и золотистой? Простите, Eau-de-Nil. Носит ли супруга пижамы? Нет, но, может быть, ей захочется попробовать. Давайте найдем какую-нибудь потрясающую. Самую нелепую из всех, что у вас есть. И... вы не рассердитесь на меня... не знаю, может быть, это не положено?.. я бы хотел, чтобы вы выбрали для себя какой-нибудь комплект... все, что вам захочется... Я хочу сказать, мне кажется чертовски обидным, что вы проводите жизнь среди этих очаровательных вещиц и не... хотя, возможно, все на самом деле иначе... но я хочу сказать, что таких вещей никогда не бывает слишком много. Вы согласны? Огромное спасибо. Вы доставили мне большую радость...

До смешного гордый и довольный собой, Реджинальд раскланивается и уходит.

После чая доставили два свертка. И это все? – удивляется Реджинальд, позабыв, как мало места это занимает. Он приносит свертки в комнату Сильвии, в нетерпении разрывает шнурок (Сильвия, конечно, развязала бы) и раскладывает одну за другой эти очаровательные вещицы на ее кровати. Затем он спускается за ней.

– Давай поднимемся на минутку, Сильвия. Я хочу тебе кое-что показать.

Она следует за ним, ничего не подозревая. Он распахивает перед ней дверь и небрежно машет рукой в сторону кровати

– Вот тебе небольшой подарок, только не говори, пожалуйста, что я перепутал все размеры.

Но она некоторое время не говорит вообще ничего, замерев в удивлении. Потом трогает то одну, то другую вещицу с негромкими восторженными восклицаниями; вдруг она обходит кровать кругом и снова ахает, и прижимает что-то к щеке, и румянец цвета дикой розы становится все темнее, а глаза все больше, пока переполняющие их слезы не повисают на ресницах и она не смаргивает их.

– Дорогая, ты так любишь все это?

Она с жаром кивает, стряхивая с лица слезы, и смеется над собою – что за глупость плакать, когда чувствуешь себя счастливой, – и, стряхнув со щек слезы, говорит:

– Я так люблю тебя.

А потом она велит ему закрыть глаза, а когда позволяет открыть, предстает перед ним то в одном, то в другом из своих новых сокровищ, такая очаровательная, что он не может удержаться, чтобы не обнять ее...

– Ты счастлив? – шепчет Сильвия.

– Совершенно, – кивает Реджинальд и задумывается, так ли это.

Поскольку Лондон, как начинает убеждаться Реджинальд, самое подходящее место для ничегонеделания, в нем либо работаешь, либо скучаешь. В деревне никогда не знаешь, работаешь ты или проводишь время в праздности. После завтрака, закурив трубку, выходишь в сад. Можно приводить в порядок мысли, чтобы приступить к главе о Поляризации и Проникающей способности световых волн, а можно пойти взглянуть, хорошо ли провела ночь рассада левкоев. В любом случае нельзя не остановиться на минуту возле цинний и не возблагодарить Создателя за их безмерную красоту. Но кто, полюбовавшись цинниями, останется равнодушным к прелестным цветам кореопсиса, напоминающим мотыльков, к бархатистым анютиным глазкам, золотой массе ноготков и настурций, кто не почувствует, хотя бы на минуту, что проникающая способность световых волн не такая уж важная вещь и потому можно, отложив ее в сторону, продолжить прогулку по саду... пока не дойдешь до питомника и не удостоверишься, что с рассадой левкоев ничего не случилось. Но в питомнике всегда чувствуешь себя на чужой территории и знаешь, что сейчас неуклюже или энергично появится Эдвардс или Челлинор и начнется беседа, на первый взгляд праздная, но всегда дающая результат: нужно поймать рой, починить забор, заказать семена, вырыть канаву. И если окажется, что к обеду глава о световых волнах не продвинулась дальше заголовка на чистом листе, стоит ли укорять себя? Прошло ли утро в праздности, впустую? Нет, конечно, ведь это была насыщенная, великолепная жизнь.

Но что остается делать в Лондоне, как не тащиться в свою комнату, брать ручку и... работать? (Или разглядывать узоры на обоях?)

А день Сильвии был целиком заполнен. Поговорить с миссис Стоукер; поговорить с Эллис; переодеться, чтобы выйти из дому; не спеша заказать одно и другое; постоять минутку тут и там перед витринами; вернуться домой; переодеться к ленчу; ленч; расставить цветы; пойти в библиотеку поменять книги; вернуться; переодеться, чтобы отправиться к приятельницам пить чай или ждать их у себя к чаю; выйти из дому или в последний раз поправить цветы и подушки; чай; разговоры; показать свои последние покупки Лоре и Летти или рассмотреть их покупки; прощание; вернуться домой и лежать полчаса – ноги выше головы – на кушетке; не спеша принять ванну; не спеша одеться... и провести вечер с мужем.

А если вспомнить, думал Реджинальд, что еще нужно выкроить время, чтобы раз в неделю сходить к парикмахеру, то становится ясно, насколько она занята. Половина первого; я иду в клуб.

Удивительно, как мало народу в клубе заметило, что он сделался лондонцем и ежедневно является туда на ленч. И если после целого года регулярного посещения клуба он на семь лет уедет в Патагонию, удивительно мало народу заметит, что он перестал появляться в клубе. “Привет, что-то вас давно не было видно”, – возможно, скажет ему по возвращении самый наблюдательный.

Он причесывался перед зеркалом и, услышав голос, обернулся.

– Это вы, – сказал Ормсби. – Я так и решил. Трудно быть уверенным, когда видишь человека в зеркале. Вы замечали? Как-то я вхожу, застаю тут трех типов, которые причесываются, и говорю себе: Еще трое привели своих братьев в клуб.

Реджинальд засмеялся и сказал, что, по его мнению, в клубе не должно быть больше одного члена семьи.

– Верно. У вас есть братья?

– Нет.

– Ну, а если бы у вас был брат, сочетающий в себе достоинства Георга V, Джорджа Вашингтона и Джорджа Роуби[7], знаете, что бы я про него подумал?

– Нет.

– Я подумал бы: “Смешная бледная копия Уэлларда”... Понимаете? Первый, с кем вы знакомитесь, воплощает семью, остальные пытаются подражать ему, и, как правило, получается ерунда. Братья Криппена[8], наверное, оказались бы сплошным разочарованием. Полное отсутствие индивидуальности.

Он бросил полотенце в корзину и принялся чистить ногти.

– Послушайте, я пригласил на ленч нескольких жутких зануд. Но давайте выпьем вместе кофе в маленькой курительной наверху в два пятнадцать. К тому времени я от них избавлюсь. Пока.

Он кивнул и уверенно направился к двери.

Как чудесно, думал Реджинальд, быть так уверенным в себе. “Привет, дорогой мой, похоже, вы не прочь пообедать со мной. Ничего не выйдет, но в знак расположения могу выпить с вами кофе”. А потом уйти, не сомневаясь, что собеседник явится. Наверное, так и становятся миллионерами. Абсолютная уверенность в себе и никаких сомнений.

Он явился в два пятнадцать, в чем Ормсби и не сомневался. Они сели пить кофе в маленькой курительной на втором этаже, и тайна Хейуардс-гроув тут же перестала быть тайной.